А что он ее приобрел, не подлежит сомнению. Отплыв в 1492 году на поиски Катая, он записал в своем дневнике, что его царственные спонсоры Фердинанд и Изабелла дали ему письма к «великому хану и всем королям и владыкам Индии». Добравшись до Кубы, он узнает о лежащей впереди великой реке и «говорит, что попытается отправиться к великому хану, который, как ему думается, находится в том краю, или к городу Катай, принадлежащему великому хану, который, как он говорит, очень большой, согласно тому, что ему рассказывали, прежде чем он отправился в плавание». И ссылка на Катай как на город, и слова «тому, что ему рассказывали» предполагают скорее устный источник информации, чем чтение Поло.
Это необыкновенная цепь причин и следствий. Хубилай с распростертыми объятиями принял Марко, а тот написал «Книгу о разнообразии мира», которая косвенно вдохновила Колумба на его эпохальное плавание. Наверное, это стало самым большим вкладом Хубилая в мировую историю: он послужил магнитом, притянувшим Колумба на запад и приведшим Старый Свет в соприкосновение с Новым.
* * *
Стало быть, к 1492 году Хубилай уже прочно укоренился в сознании жителей Запада, и не в качестве кошмара, каким был для них его дед, но как живущий на другом конце радуги монарх бесконечного богатства и славы. Именно в этом виде он и доходит сегодня до англоязычного населения мира благодаря искаженным версиям Поло, вызванному опиумом видению и знаменитой перебивке сна.
«Книга о разнообразии мира» Поло в итальянском переводе (сделанном Рамузио) попала к английскому компилятору путевых заметок открывателей новых земель Ричарду Хаклюту, солидная трехтомная работа которого вышла в 1598–1600 годах. Эти три тома, плюс неопубликованные произведения Хаклюта, плюс дополнительный материал были затем изданы его коллегой Сэмюэлем Парчесом в виде еще более объемистого произведения, опубликованного в различных изданиях, завершившихся вышедшим в 1625 году трудом «Хаклют посмертный, или Парчес и его паломничества». В этом компендиуме мы читаем: «В Ксамду же построил Кублай-хан величественный дворец, занимающий шестнадцать миль равнинной земли со стеной, где есть плодородные луга, приятные источники, замечательные ручьи и всевозможное зверье и дичь, а посреди стоял роскошный дом наслаждений».
Для ознакомления со знаменитой историей о видении и перебивке сна шагнем еще на 170 лет вперед, в июньский вечер 1797 года. Сцена представляет собой изолированную ферму на склоне холма в Эксмуре, неподалеку от побережья между Порлоком и Линтоном. Входит поэт Сэмюэль Тейлор Кольридж, который в то время там проживал. Он долго гулял, общаясь с природой, пока вдруг его не застигло врасплох страшное расстройство желудка — дизентерия, как он это называет. Он принимает немного опиума, читает тот самый абзац из Парчеса, засыпает и видит во сне куда более фантастическую версию только что прочитанного. Его вытаскивает из сна «человек, прибывший по делу из Порлока» — один из наиболее знаменитых инкогнито в истории литературы, так и оставшийся анонимным, так как у Кольриджа складывалось привыкание к опиуму, а этот неизвестный, как предполагают некоторые, мог снабжать его снадобьем. Проснувшись, Кольридж осознает, что у него вертится на кончике языка поэма длиной не менее 300 строк. Но сделка занимает час, к концу которого Кольридж почти забыл большую часть поэмы. Он вспоминает лишь несколько строк и через несколько недель, усердно напрягая мозги, наскребает достаточно материала для создания «фрагмента», который становится одним из самых знаменитых стихотворений на английском языке:
В стране Ксанад благословенной
Дворец построил Кубла-хан,
Где Альф бежит, поток священный,
Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,
Впадает в сонный океан.
На десять миль оградой стен и башен
Оазис плодородный окружен,
Садами и ручьями он украшен.
В нем фимиам цветы струят сквозь сон,
И древний лес, роскошен и печален,
Блистает там воздушностью прогалин.
Но между кедров, полных тишиной,
Расщелина по склону ниспадала.
О, никогда под бледною луной
Так пышен не был тот уют лесной,
Где женщина о демоне рыдала.
Пленительное место! Из него,
В кипенье беспрерывного волненья,
Земля, как бы не в силах своего
Сдержать неумолимого мученья,
Роняла вниз обломки, точно звенья
Тяжелой цепи: между этих скал,
Где камень с камнем бешено плясал,
Рождалося внезапное теченье,
Поток священный быстро воды мчал,
И на пять миль, изгибами излучин,
Поток бежал, пронзив лесной туман,
И вдруг, как бы усилием замучен,
Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен,
В безжизненный впадал он океан.
И из пещер, где человек не мерял
Ни призрачный объем, ни глубину,
Рождались крики: вняв им, Кубла верил,
Что возвещают праотцы войну.
И тень чертогов наслажденья
Плыла по глади влажных сфер,
И стройный гул вставал от пенья,
И странно-слитен был размер
В напеве влаги и пещер.
Какое странное виденье —
Дворец любви и наслажденья
Меж вечных льдов и влажных сфер.
Стройно-звучные напевы
Раз услышал я во сне,
Абиссинской нежной девы,
Певшей в ясной тишине.
Под созвучья гуслей сонных,
Многопевных, многозвенных,
Ливших зов струны к струне.
О, когда б я вспомнил взоры
Девы, певшей мне во сне
О Горе святой Аборы,
Дух мой вспыхнул бы в огне,
Все возможно было б мне.
В полнозвучные размеры
Заключить тогда б я мог
Эти льдистые пещеры,
Этот солнечный чертог.
Их все бы ясно увидали
Над зыбью, полной звонов, дали,
И крик пронесся б, как гроза:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон,
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем, что он воскормлен медом
И млеком рая напоен![81]
Это, конечно же, не имеет абсолютно никакого отношения к Хубилаю, так как в Ксанаду никогда не было никаких расщелин, пещер или лесов, и эта местность определенно не могла похвалиться никакими струящими фимиам цветами — разве что медленно текущей рекой и пологими безлесными холмами; до океана же, ничуть не более сонного и безжизненного, чем любой иной, нужно два дня скакать во весь опор. Зато это имеет большое отношение к Квантокским холмам, дикому побережью Сомерсета, прекрасным лесистым склонам холмов, массе литературных отсылок, любви Кольриджа к природе и его растущему пристрастию к опиуму. Не уверен, что это поэтическое произведение так уж хорошо смотрится в наше время: «многопевных» — странное слово, а рядом с ним — еще и «многозвенных». Но это уже придирки. Именно эта ирреальная смесь образов творит волшебство, и именно потому имя Кубла-хана вызывает отклик в душах англоязычных читателей, которые слыхом не слыхивали о Кольридже.
И именно поэтому такое же действие производит название «Ксанаду». Поклонники кино удивляются, узнав, что это реально существовавшее место, поскольку им оно известно как жутковатое поместье Чарльза Фостера Кейна из фильма Орсона Уэллса «Гражданин Кейн», вышедшего на экраны в 1941 году. А энтузиасты поп-музыки определенного возраста помнят его как песню Оливии Ньютон-Джон.
Специалисты же по информационным технологиям знают его как название, данное визионером Тедом Нельсоном идее, что вся информация в мире может быть опубликована как гипертекст: проект «Ксанаду», «прямое вдохновение для Всемирной Паутины», как именует его тот сайт, продолжая:
«О названии. Нет, мы не позаимствовали его у Оливии Ньютон-Джон. Это реально существующее место в Монголии [на самом-то деле в Китае[82]], которое описано в стихотворении, считающемся многими самым романтическим стихотворением на английском языке… Традиция этого стихотворения также ассоциирует название „Ксанаду“ с памятью и пропавшим творением, так как, по словам Кольриджа, он потерял часть стихотворения из-за заурядного прерывания сна. Мы выбрали название „Ксанаду“ со всеми этими ассоциациями для обозначения волшебного места литературной памяти и свободы, где ничто не будет забыто».
Слушая эти отзвуки в искажающих коридорах времени, мы находимся весьма далеко от Шан-ду Хубилая. Но именно он издал крик, вызвавший это многократно повторяющееся эхо, и думаю, он был бы доволен.
Глава 17
СВЯЩЕННАЯ ГОРА, ТАЙНАЯ МОГИЛА
Поворотная точка наступила в 1281 году, когда Хубилаю было 66 лет. Его империя достигла своих пределов, и в попытках ее дальнейшего расширения задним числом наблюдается чувство отчаяния. Современный психолог мог бы предположить, что Хубилай, самый могущественный человек в мире, всеми силами отбивался от любого признания, что мечты и честолюбивые планы должны развеяться как дым, а тело — состариться, и надеяться можно в лучшем случае на то, что его империя останется в тех границах, какие установил для нее он.
