Поиски новых путей строительства русских вооруженных сил продолжались и в последующие годы. Правительство царя Михаила Федоровича Романова в ходе подготовки войны за возвращение отторгнутых в годы «Великого московского разорения» смоленских и северских земель, задумало дополнить русские вооруженные силы полками, вооруженными и обученными по западноевропейскому образцу. Это потребовало огромных финансовых затрат, которые не оправдали себя в условиях борьбы с армией Речи Посполитой, перешедшей к новым формам войсковой организации еще во времена Стефана Батория. Не очень удачный результат использования европейского военного опыта в годы Смоленской войны 1632–1634 гг. не изменил выбранного правительством курса, направленного на создание мощной регулярной армии. Процесс перестройки вооруженных сил России затянулся до конца XVII столетия. Первую половину этого века можно охарактеризовать как подготовительный этап формирования регулярной армии. Новые регименты — полки солдатского, драгунского и рейтарского строя — в этот период еще уступали в численном отношении старой поместно-земской армии. Большинство из них несло временную службу, солдат и рейтар собирали лишь на опасное летнее время, а осенью распускали по домам. Исключение составляли лишь поселенные солдаты и драгуны, набранные из числа дворцовых и черносошных крестьян ряда приграничных волостей. Ситуация начала изменяться лишь во второй половине XVII в., когда в ходе тяжелой войны с Речью Посполитой 1654–1667 гг. русскому командованию потребовалось укрепить армию за счет создания новых солдатский и рейтарских полков. Тогда началось меняться соотношение кавалерийских и пехотных частей, которые в итоге превратились в главную и решающую силу. Если в 1680 г. пехота составляла 49 %, а конница — 51 % русского войска, то во время Крымских походов в армии В. В Голицына военнослужащие пехотных полков уже составляли 53,7 %, а кавалерийских — 46,3 %.
Чтобы оценить значение изменений, происходивших на третьем этапе развития вооруженных сил Московского государства, историю русских войн этого периода следует рассмотреть, начиная с вторжения в октябре 1604 г. в русские пределы армии, пожалуй, самого знаменитого из московских самозванцев — Лжедмитрия I.
1. Московское государство в 1604–1610 гг. Военные действия против самозванцев и восставших казаков. Начало польско-литовской и шведской интервенции
В конце XVI в. на Русское государство обрушился ряд бедствий, ставших следствием жестокого правления Ивана Грозного и неудачной Ливонской войны. Русская земля была страшно разорена. Английского посла Джильса Флетчера, проехавшего в 1588–1589 гг. по России, поразила увиденная им картина: «…По дороге к Москве, между Вологдою и Ярославлем (на расстоянии двух девяностых верст, по их исчислению, немного более ста английских миль) встречается, по крайней мере, до пятидесяти деревень, иные в полмили, другие в целую милю длины, совершенно оставленные, так что в них нет ни одного жителя. То же можно видеть и во всех других частях государства, как рассказывают те, которые путешествовали в здешней стране более, нежели дозволили мне…».
Уходя от непосильных поборов, бросая разоренные города и опустошенные села, станы и деревни, русские люди бежали на окраины страны, превращаясь в вольных людей — казаков. Именно в эти годы заселялись степные пространства на юге страны, начиналось освоение Урала и Сибири. Правительство, обеспокоенное массовым бегством тяглого населения, отчего неуклонно сокращались поступавшие в казну подати, начало ограничивать личную свободу сельского населения. В 90-е годы XVI в. власти запретили («заповедали») переход крестьян от одного владельца к другому в Юрьев день (указ 1592/1593 г.) и установили пятилетний срок («урок») розыска и возврата беглых тяглецов на прежнее место (указ 1597 г.). Введением «заповедных» и «урочных лет» был сделан первый и решительный шаг к будущему закрепощению русского крестьянства.
Вскоре старые беды усугубились новыми испытаниями. Начало XVII в. ознаменовалось начавшимся в 1601 г. трехлетним голодом и массовым мором, погубившим до трети населения страны. В одной только Москве, куда в надежде на царскую милость толпами стекались жители соседних уездов, на 3 братских кладбищах («скудельницах») было захоронено более 127 тысяч умерших от голода 1601–1603 годов русских людей.
Повсеместно помещики, оказавшиеся не в состоянии кормить холопов и дворовых слуг, выгоняли их из своих усадеб. Обреченные на голодную смерть люди объединялись в разбойничьи отряды, грабившие и разорявшие целые округи. По самым приблизительным подсчетам это стихийное разбойничье движение охватило 19 западных, центральных и южных районов страны. В 1603 г. правительству пришлось направить войска для борьбы с одним из таких отрядов, насчитывавшим, по некоторым сведениям, до 500 человек. Предводителем его был повстанческий атаман Хлопко, превративший свой отряд в небольшое, но хорошо организованное войско. Действовало оно под Москвой на Смоленской, Волоколамской и Тверской дорогах. Недооценив боевые возможности холопьего войска, правительство послало против него сотню московских стрельцов во главе с окольничим Иваном Федоровичем Басмановым. В середине сентября 1603 г. между правительственным отрядом и повстанческим войском произошло настоящее сражение. Ватаги Хлопка были разбиты, но в бою погиб командовавший стрельцами воевода Басманов, его отряд понес тяжелые потери. С большим трудом правительственным силам удалось рассеять восставших холопов, а их раненого предводителя взяли в плен и повесили в Москве вместе с другими захваченными разбойниками. Эти казни, как отметил Р. Г. Скрынников, стали первыми массовыми экзекуциями со времени воцарения Бориса Годунова.
Все перечисленное самым отрицательным образом сказалось на авторитете Бориса Годунова, не имевшего в глазах современников того сакраментального значения, которой было у прежних «прирожденных» государей. В подобных условиях появление царей-самозванцев оказалось неизбежным. В стране началось СМУТНОЕ ВРЕМЯ — грандиозный кризис, потрясший до основания Московское государство и общество в начале XVII в.
* * *
В 1601 г. в Польше объявился человек, выдававший себя за царевича Дмитрия Ивановича, спасшегося от подосланных Борисом Годуновым убийц. В русскую историю этот самозванец вошел под именем Лжедмитрия I. По версии московских властей, им был беглый монах Григорий (Юрий) Богданович Отрепьев, в 1602 г. бежавший в Литву, где объявил себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием, сыном царя Ивана IV. Это предположение официальных лиц давно уже вызвало обоснованные сомнения. Даже современникам бросалась в глаза искушенность «беглого монаха» в военном деле, в тонкостях европейской политики. Интерес к этой проблеме усилило утверждение Конрада Буссова о том, что первым из знаменитых московских самозванцев был незаконнорожденный сын польского короля Стефана Батория: «Многие знатные люди, — писал Буссов, — сообщали, что он (Лжедмитрий I. — В. В.) будто бы был незаконным сыном покойного короля Польши Стефана Батория». Спустя почти 300 лет, на рубеже XIX–XX вв. версию Буссова принял польский исследователь Ф. Ф. Вержбовский, отметивший портретное сходство Стефана Батория и «названного Димитрия». Следует обратить внимание и на другой весьма примечательный факт, до сего дня не использованный сторонниками этой версии: во время рокоша краковского воеводы Миколая (Николая) Зебжидовского (1606–1609 гг.), участники этого шляхетского выступления, протестовавшие против планов установления в Речи Посполитой наследственной королевской власти, требовали свержения Сигизмунда III, предполагая возвести на польский престол Лжедмитрия I или князя Габора (Габриэля) Батория, в 1608–1613 гг. правившего в Трансильвании. Вряд ли простой московский монах-расстрига мог рассчитывать на столь пристальное внимание рокошан. Интересно упоминание «названного Димитрия» в одном ряду с Г. Баторием, представителем прославленного в польской истории рода.
Красивую гипотезу опроверг историк-иезуит П. Пирлинг, нашедший в архивах Ватикана письмо Лжедмитрия I папе Клименту VIII, написанное сразу после отречения самозванца от православия и перехода в католическую веру. Исследование документа, проведенное И. А. Бодуэном де Куртене и С. Л. Пташицким, позволило установить, что человек, переписавший набело написанное по-польски письмо, «не был ни малорусом, ни литвином, ни трансильванцем, что он не только проходил русскую школу, но что и в самом деле был великорусского происхождения». Эти выводы не объясняют, а еще более запутывают дело, так как бытовавшее у поляков стойкое убеждение в королевском происхождении Лжедмитрия I вряд ли можно объяснить ложными слухами. В то же время Жак Маржерет, командовавший ротой стрелков из охраны Лжедмитрия, сообщал в своих записках о небольших, но заметных ошибках, которые самозванец делал в произношении некоторых русских слов. Впрочем, Маржерет, считавший нового царя настоящим сыном Ивана Грозного, связывал эти ошибки с тем, что спасенный от подосланных Годуновым убийц, царевич был вывезен в Польшу еще ребенком и воспитывался вдали от родной земли.
