"Если бы хоть к тому времени немного прочистилось!" - думал штурман, желая ветерка. Он редко спускался в кают-компанию, чтобы наскоро выкурить папироску или наскоро выпить рюмку водки и закусить, и был неразговорчив. И когда кто-то из молодых мичманов спросил его, когда, по его мнению, туман рассеется, он только недовольно пожал плечами и снова побежал наверх.
Никому в этот день не сиделось в кают-компании, и не было, как обыкновенно, оживленных бесед и споров. Пообедали почти молча и скоро, и после обеда все вышли наверх, чтобы снова увидать эту непроглядную мглу, точившую из себя влагу в виде крупных капель, и снова слышать звон колокола и гудение свистка.
В восемь часов вечера Ашанин вступил на вахту, сменив Лопатина. В темноте вечера туман казался еще непроницаемее. С мостика ничего не было видно, и огоньки подвешенных на палубе фонарей еле мигали тусклым светом. Ашанин проверил часовых на баке, осмотрел отличительные огни и, поднявшись на мостик, чутко прислушивался в те промежутки, когда не звонил колокол и не гудел свисток.
Почти беспрерывно с бака жгли фальшфейеры и время от времени пускали ракеты.
Так прошел час, другой, как вдруг потянул ветерок, и туманная мгла стала понемногу прочищаться...
И капитан радостно проговорил, обращаясь к старшему штурману:
- Прочищается, Степан Ильич!
- Как будто к тому идет! - весело отвечал старший штурман.
К одиннадцати часам корвет уже вышел из туманной мглы.
Она темной густой пеленой осталась за ним. Впереди горизонт был чист. На небе сияла луна и мигали звезды.
Жуткое чувство, которое не покидало Ашанина с начала вахты, внезапно исчезло, и он полной грудью, весело и радостно крикнул:
- Вперед хорошенько смотреть!
И часовые на баке так же радостно ответили:
- Есть, смотрим!
Колокол уже не звонил, и свисток не гудел. И словно с корвета были сняты чары. Он весь со своими мачтами и снастями вырисовывался в полусвете лунной ночи.
- Ну, теперь, я думаю, нам можно и соснуть, Степан Ильич? - промолвил капитан, обращаясь к старшему штурману.
- Вполне можно-с, Василий Федорович, К Татарскому проливу подойдем не раньше утра...
- Самый полный ход вперед! - весело крикнул капитан в переговорную трубку и двинул ручку машинного телеграфа.
Машина застучала сильнее.
- Когда менять курс будем?.. в четыре утра?
- В четыре...
- Так передайте на вахту, чтобы меня разбудили в четыре! - приказал Ашанину капитан. - И, разумеется, разбудите меня и раньше, если что-нибудь случится...
- Есть!
- И, если ветер позволит, поставьте паруса. Все-таки ходу прибавится.
- Есть!
- Ну, до свиданья, Ашанин. Хорошей вахты!
Капитан спустился вниз и, не раздеваясь, бросился на диван и тотчас же заснул. А старый штурман, придя в кают-компанию, велел дежурному вестовому подать себе рюмку водки, честера и хлеба и, основательно закусив, снова поднялся наверх, в штурманскую рубку, поглядел на карту, отметил приблизительный пункт места корвета и, поднявшись на мостик, сказал Ашанину:
- Смотрите, голубчик, дайте мне немедленно знать, если увидите какой-нибудь подозрительный огонек... И попросите о том же Поленова, когда он сменит вас. Не забудете?
- Будьте покойны.
- То-то, на вас я надеюсь... Эка славно-то как стало... И ночь светленькая... все видно! - воскликнул Степан Ильич, осматривая в бинокль еще раз горизонт. - А парусов, пожалуй, и не придется ставить... Ветерок еле вымпел раздувает... Ну, что, как вам понравился этот подлюга-туман? Верно, такого никогда еще не видали?
- Не видал... И, признаюсь, мне было жутко, Степан Ильич.
- А, вы думаете, мне не было жутко? - мягко промолвил штурман. - Еще как жутко! Места себе не находил, и в голову все скверные мысли лезли... А Василию Федоровичу, я полагаю, и еще жутче было... Ведь ответственность-то вся на нем, что мы дали полным ходом в тумане... И главное - нравственная ответственность, а не то, что перед судом... И он молодчага - решился... Другой бы не торопился так вызволять товарища, а он... Зато и пережил он много в этот денек... Недаром с мостика не сходил... На душе-то кошки скребли... Только не показывал он этого... вот и все... И нельзя себя обнаруживать хорошему моряку, чтобы не наводить паники на других... Так-то, голубчик... Ну, прощайте... Я спать пошел!
Старший штурман спустился в палубу, и Ашанин остался один сторожить безопасность "Коршуна" и бывших на нем моряков.
После этого жуткого дня все сладко спали, кроме вахтенных.
В третьем часу следующего дня "Коршун" входил на неприветный Дуйский рейд, мрачный и пустынный, окаймленный обрывистыми лесистыми берегами, с несколькими видневшимися на склоне казарменными постройками, в которых жили единственные и невольные обитатели этого печального места ссыльно-каторжные, присланные на Сахалин для ломки каменного угля, и полурота линейных солдат для надзора за ними.
Далеко от берега белелись в разных местах буруны, ходившие через гряды камней, которыми усеяна эта бухта, и на одной из таких гряд, с опущенными стеньгами и брам-стеньгами, значительно разгруженный, стоял бедный клипер "Забияка". Около него длинной вереницей копошились гребные суда, пробуя тщетно стянуть с каменьев плотно засевший клипер.
Как только "Коршун" подошел, насколько было возможно, близко к клиперу и, не бросая якоря, остановился, поддерживая пары, с "Забияки" отвалил вельбот, и через несколько минут командир "Забияки", плотный, коренастый брюнет с истомленным, осунувшимся лицом, входил на палубу "Коршуна", встреченный, как полагается по уставу, со всеми почестями, присвоенными командиру. Он радостно пожимал руку Василия Федоровича и в первую минуту, казалось, не находил слов.
- Откуда вас бог сюда прислал, Василий Федорович? - наконец, спросил он.
Они спустились в каюту, и там произошла трогательная сцена. Когда командир "Забияки" узнал, что "Коршун" в тумане полным ходом шел к нему на помощь, он с какой-то благодарной порывистостью бросился целовать товарища и проговорил со слезами на глазах:
- Без вас мне грозила гибель... Поднимись ветер... и "Забияку" разбило бы в щепы на этих каменьях...
Через четверть часа "Коршун" уж подал буксиры на "Забияку" и стал его тащить... Машина работала самым полным ходом.
Долго все усилия были тщетны. Наконец, к вечеру "Забияка" тронулся, и через пять минут громкое "ура" раздалось в тишине бухты с обоих судов. Клипер был на вольной воде и, отведенный подальше от берега, бросил якорь. Отдал якорь и "Коршун".
И почти в этот самый момент на рейд входил корвет под адмиральским флагом на крюйс-брам-стеньге, а на грот-брам-стеньге были подняты позывные "Коршуна" и сигнал: "Адмирал изъявляет свое особенное удовольствие".
Салют адмиральскому флагу раздался с обоих судов, и как только дым рассеялся, оба капитана, собиравшиеся ехать к адмиралу с рапортами, увидали, что гичка с адмиралом уже несется к "Забияке".
Утром следующего дня "Коршун" вел на буксире "Забияку" в Гонконг в док в сопровождении адмиральского корвета.
Глава седьмая
НОЧНАЯ ГОНКА
I
"Коршун" благополучно прибуксировал своего потерпевшего товарища в Гонконг, и клипер в тот же день был введен в док для осмотра и починки повреждений. Повреждения были значительные: сорвана большая часть киля и форштевня[115], повреждена во многих местах наружная обшивка и сломан винт. В частном доке, при котором были и мастерские, потребовали значительную сумму за простой и за исправления, и дороговизна починки прибавила еще новые терзания и без того нравственно страдающему капитану. Хотя адмирал и успокаивал капитана, находя, что он нисколько не виноват в постигшем его несчастье, тем не менее капитан клипера переживал тяжелые минуты и сам просил о скорейшем назначении следствия.
"Коршун" простоял в Гонконге несколько дней, пока работала следственная комиссия, назначенная адмиралом для расследования обстоятельств постановки клипера на каменья в порте Дуэ на Сахалине и степени виновности командира. Председателем комиссии, как старший в чине, был назначен командир флагманского корвета, а членами - командир "Коршуна", Василий Федорович, флагманский штурман и оба старшие офицера корветов. Затем все следственное дело с заключением адмирала должно было поступить на рассмотрение морского генерал-аудиториата, если бы морской министр нашел нужным предать капитана суду или просто узнать мнение высшего морского судилища того времени, членами которого были адмиралы.
Исследовав в подробности дело и допросив капитана, офицеров и команду клипера, комиссия единогласно пришла к заключению, что командир клипера нисколько не виноват в постигшем его несчастье и не мог его предотвратить и что им были приняты все необходимые меры для спасения вверенного ему судна и людей. Вполне соглашаясь с заключением комиссии, адмирал послал все дело в Петербург вместе с донесением, в котором сообщал морскому министру о том, что командир клипера действовал как лихой моряк, и представлял его к награде за распорядительность и хладнокровное мужество, обнаруженные им в критические минуты. Кроме того, адмирал отдал приказ по эскадре, в котором изъявлял благодарность командиру клипера в самых лестных выражениях.
