При выходе я ошибся, однако же, дверью и попал в целую сеть внутренних коридоров, которыми как оказалось здесь, — да и везде в стране, — соединены все главные административные учреждения в видах обеспечения населению и правительству больших удобств и быстроты производства дел всякого рода. Исключением из этого правила являются, кажется, только столичные министерства, монетный двор и учреждения министерства народного просвещения, которые изолированы от всех прочих учреждений страны.
Для туриста таксе соединение является особенно ценным, так как значительно облегчает ему дело ознакомления с японскими учреждениями и, при том же, позволяет изучить всю систему правительственного управления в известном порядке и постепенности.
Само собой разумеется, при такой системе обозрения учреждений Японии, даже при поверхностном к делу отношении и даже при мимолетных впечатлениях, правительственно-административная физиономия страны выступает значительно ярче, рельефней, чем где-либо в другой стране, где знакомство с ними крайне затруднено благодаря именно разбросанности часто даже однородных и тесно связанных друг с другом учреждений.
Справедливость требует сказать, что предупредительность и общительность японских чиновников, чуждых бюрократического величия и важности, значительно облегчает дело.
Толкнув ближайшую дверь, я попал в огромный зал, где около двух десятков чиновников сидели по обеим сторонам длинного стола, заваленного газетами, ножницами, цветными карандашами и уставленного бесчисленными баночками с клеем. Оказалось, что я попал в «бюро газетной цензуры» и что все эти японцы в очках — цензоры, следящие за всеми издающимися в Японии газетами, журналами и книгами.
Выбравшись кое-как отсюда, я очутился уже в Центральном полицейском бюро.
В это же время полисмен ввел сюда на веревочке какого-то японца, пойманного только что на улице в то время, когда он запускал руку в чей-то карман.
Процессия эта была довольна комична и не могла не вызвать улыбки, не смотря на глубоко опечаленный вид пойманного вора. Преступник шел впереди, печальный и убитый, а за ним с самым грустным видом следовал полисмен, держа у себя в руках конец веревки, связывавшей сзади обе руки арестанта.
Кто бывал в Стране восходящего солнца и толкался по базарам и людным местам, тому, без сомнения, приходилось изредка видеть любопытную сценку ареста какого-нибудь мелкого воришки, пойманного тут же с поличным.
Всегда замечательно выдержанный и поразительно бесстрастный японский полисмен в это время совершенно преображается и оживляется. Вся фигура его — щуплая, субтильная и непредставительная вообще принимает какой-то печально-торжественный вид, а лицо омрачается грустной улыбкой. Одной рукой он хватает преступника за шиворот, а другой медленно, точно нехотя, вынимает из потайного кармана связку бечевок. Вежливо нашептывая что-то на ухо своей жертве, покорно и с убитым видом слушающей его, он в то же время обвертывает несколько раз веревкой его талию и затем связывает сзади кисти его рук.
По части связывания пойманного преступника японские полисмены, я должен заметить, великие мастера. Раньше, до введения европейских порядков в стране, существовал даже особый класс (ныне упраздненный) полицейских «скороходов», одной из главных специальностей которых было обладание искусством связывать преступников, начиная от легкой и необременительной для арестанта перевязки, опутывающей все тело его в виде сети и кончая самым сильным стягиванием, от которого преступник вскоре задыхался. Эти скороходы были также всегда вооружены короткой железной палкой, которой иногда, ударяли преступника по голове и оглушали его в тех случаях, когда им приходилось встречать сильное сопротивление с его стороны.
Возвращаюсь, однако, к прерванному рассказу.
От веревки которой связаны руки уличного вора висит еще конец футов в шесть; полисмен берет его в руки и, низко кланяясь пленнику, со словами: «следую за вами, милостивый государь!» — идет вслед за ним, обеспечив себе, таким образом, уверенность в том, что преступник никуда не уйдет.
Всех нас поставили на колени и начали вязать веревками, в палец толщины, самым ужасным образом, а потом еще таким же образом связали тоненькими веревочками, гораздо мучительнее. Японцы в этом деле весьма искусны, и надобно думать, что у них законом поставлено, как вязать, потому что нас всех вязали разные люди, но совершенно одинаково: одно число петель, узлов, в одинаковом расстоянии и пр. Кругом груди и около шеи вдеты были петли, локти почти сходились, и кисти рук связаны были вместе; от них шла длинная веревка, за конец которой держал человек таким образом, что при малейшем покушении бежать, если б он дернул веревку, руки в локтях стали бы ломаться с ужасной болью, а петля около шеи совершенно бы ее затянула.
В. М. Головнин. В плену у японцев в 1811–1813 гг.
Скоро они достигают ближайшего полицейского поста, где сидят с полдюжины чиновников и других служащих, усердно занятых какими-то книгами, справками и докладами. Возле каждого из них стоит неизбежная жаровня с постоянно тлеющими в ней углями и чайный прибор.
Пленника подводят к главному чиновнику, отбирающему у него показания; затем арестованного обыскивают и запирают в одну из многочисленных имеющихся при полицейском посте деревянных келий-карцеров, площадь которой равна приблизительно полторы квадратных сажени. Здесь задерживают его не более суток, после чего препровождают в центральное полицейское бюро, в котором я находился в описываемое время.
Участь пленника, с которым меня столкнула случайность, заинтересовала меня, и я отложил свои бесконечные блуждания по внутренним коридорам и, с разрешения полицейского чиновника стал следить за дальнейшей судьбой несчастного карманного вора.
Арестанта ввели в одну из обширных зал «бюро», сплошь уставленную конторками, за которыми сидели писцы и чиновники все с теми же неизбежными жаровнями и чайными приборами. После непродолжительных расспросов пленника, происходивших на японском языке, его ввели в камеру следователя, отделенную от «бюро» лишь небольшим коридором.
На дверях этой камеры имелась, между прочим, следующая надпись на французском и японском языках:
«К предварительному тайному допросу не допускается никто, кроме следователя и его писца, но желающие присутствовать при допросе, могут получить на это особое разрешение».
В качестве иностранца я очень легко получил это разрешение от следователя и последовал за арестантом внутрь камеры. Обстановка ее очень скромна: две конторки — одна для следователя-японца, другая — для его письмоводителя, кресло, несколько стульев по стенам, этажерка со сводом японских законов и несколько портретов по стенам: императора и еще каких-то неизвестных мне лиц.
Допрос арестанта происходил на японском языке. Следователь задавал пленнику краткие вопросы, на которые получал иногда довольно обстоятельные ответы, даваемые быстрой японской скороговоркой. Иногда между сторонами происходили недоразумения и пререкания. В этих случаях следователь углублялся на минуту в лежавшие перед ним бумаги, заключавшие в себе первоначальные показания арестанта и свидетелей, данные ими раньше в полиции.
Что особенно обращало на себя внимание, так эта самая манера, с которой производился допрос, имевший, в данном случае, целью окончательно проверить раньше данные подсудимым и свидетелем показания.
Следователь мягко, участливо, не повышая тона, обращался к подсудимому и очень внимательно и терпеливо выслушивал, часто многоречивые, показания. В арестанте также не было видно следов запуганности и боязни перед начальством: он говорил горячо, оживленно, с жаром отстаивая какие-то важные для дела подробности. Это особенно бросалось в глаза, когда в камеру, один за другим, вводились свидетели и потерпевшие. После каждого их показания, следователь давал слово арестанту и внимательно выслушивал его разъяснения.
Допрос длился около двух часов и произвел на меня самое благоприятное впечатление, так как не имел в себе и тени сходства с тем произволом, который царит во всем азиатском Востоке, и особенно в соседнем Китае. Этим допросом предварительное следствие окончательно заканчивалось, и спустя несколько дней, все дело должно поступить для разбора в суд или в так называемую «судебную палату», также соединенную с камерой следователя сетью внутренних коридоров.
Современный японский суд — еще не вполне благоустроенное учреждение, и это находит себе объяснение в том, что японское правительство слишком спешно и торопливо насаждает у себя европейские судебные порядки для того, чтобы правосудие совершалось здесь при наилучших условиях законности, правды и беспристрастия.
