Сталин и Дзержинский. Не позднее 1926 г.
В 1926–1927 годах противники Сталина пошли на немыслимый прежде шаг – Троцкий, Каменев и Зиновьев, ранее воспринимавшие друг друга исключительно как конкурентов, объединили усилия в последней попытке остановить Сталина. Эта новая платформа получила название «Объединенная оппозиция», ее идеологической основой стала борьба с бюрократизацией и идеологическим перерождением партии. Однако шансов у оппозиционеров уже не было. Отлаженная машина Секретариата гарантировала большинству Политбюро (то есть в первую очередь Сталину) заведомое превосходство на съезде, поэтому оппозиционеры терпели поражение за поражением. Более того, постепенно, по мере нарастания ожесточения политических баталий, отношение ко вчерашним однопартийцам со стороны большинства членов ВКП(б) становилось все более враждебным. К оппозиционерам начали подходить с той же меркой, что и к врагам времен Гражданской войны. После того как оппозиция была административно отсечена от легальных способов агитации, ее сторонники перешли к организации подпольных собраний. Это, в свою очередь, позволило Политбюро санкционировать структурам ОГПУ ведение оперативной работы против вчерашних товарищей. К 1927–1928 годам оппозиция была разгромлена окончательно. Ее лидеры были смещены со всех сколько-нибудь значимых постов, сторонники проигравших вождей либо публично каялись в «ошибках» и обещали порвать с оппозиционной деятельностью, либо ссылались в отдаленные регионы страны. Столь жестокая расправа вызвала неприятие среди многих «старых большевиков» с дореволюционным стажем, но Сталин был непреклонен. Характерно, что подавляющее большинство оппозиционеров двадцатых годов, вне зависимости от того, сохранили они верность своим вождям или публично от них отреклись, были вторично репрессированы в 1930-е годы.
Сталин на улицах Москвы. 1926 г.
В конце 1927 г. Сталин пошел на довольно рискованный демарш – он подал в отставку с поста генсека. Отставка, как и ожидалось, принята не была. Сам процесс отклонения отставки Сталина стал своеобразной церемонией политического оммажа большинства партии своему лидеру. К этому моменту Сталин стал признанным руководителем страны. Все остальные члены Политбюро явно не могли равняться с ним по политическому весу. Сталин шел к власти – и пришел к ней.
Надежда Аллилуева с дочерью Светланой. 1927 г.
Время – удивительная штука. Переместившись влево или вправо, мы всегда можем вернуться обратно, а вот истекшая минута – истекла навсегда. В ожидании праздника время может тянуться, как смола. А когда начнется веселье – лететь, как птица. В старости каждый отдельный день кажется бесконечным, а вот месяцы – мелькают, как пейзажи в окне скоростного экспресса. Вот вроде бы только вчера был май – а сегодня уже Новый год… Историки уже давно научились отличать время астрономическое от времени исторического. С точки зрения календаря XIX век закончился в 1901 г., но историки водоразделом между веками считают Первую мировую войну. Многие отечественные исследователи исходят из того, что для России XIX век с исторической точки зрения начался лишь в 1861 г., а до того все еще длились попытки растянуть блистательный век Екатерины Великой в бесконечность… Впрочем, довольно с нас историософских рассуждений. Вернемся к стальным временам. С точки зрения вращения календаря 1920-е годы истекали лишь в 1930 г. Но с исторической точки зрения рубеж между десятилетиями пролег в 1927–1928 годах.
Сталин на палубе крейсера «Червона Украина». 1929 г.
Выше мы уже говорили о том, что во второй половине 1920-х СССР вступил в период принятия стратегических решений. Пора этот вопрос рассмотреть пристально и детально. НЭП действительно обеспечил Советскому Союзу невиданно быстрое восстановление после кошмара Гражданской войны. Сначала начался рост в сельском хозяйстве, затем на подъем пошла и индустрия. Однако надо понимать, что в промышленности бурный рост производства носил в первую очередь восстановительный характер. То есть восстанавливались и вводились в строй промышленные мощности, заброшенные или законсервированные в годы «военного коммунизма». К 1925–1926 годам СССР по объемам производства вышел приблизительно на уровень дореволюционной России, после чего ситуация начала резко меняться к худшему. В конце концов восстановительный рост был возможен, только пока в стране было что «восстанавливать». После того как число заброшенных заводов было исчерпано, стало ясно, что новые предприятия требуется строить с нуля. А это подразумевало и резкий рост капиталовложений, и возрастание хронологического промежутка между началом финансирования и началом работы нового завода. Таким образом, политика НЭПа, сформировавшаяся в 1922–1923 годах, естественным образом требовала существенной корректировки. Для того чтобы найти деньги на индустриализацию, часть партийных деятелей предлагали поднять цены на промышленные товары и снизить закупочные цены на сельхозпродукцию. Этот прием назывался «ножницы цен», и при максимальном раздвижении ножниц действительно удавалось навязать сельскому населению (а на тот момент на селе проживало большинство граждан СССР) явно неэквивалентный обмен. Однако крестьяне, в свою очередь, не желали нести бремя сверхналога на индустриализацию и, в случае если «ножницы» разводились слишком широко, попросту прекращали продавать хлеб по низким ценам. Советская печать всячески клеймила «кулацкие забастовки», но делать нечего – «ножницы» приходилось сдвигать обратно. Собственно, именно этот вопрос и стал основным камнем преткновения между группировками в советском руководстве. «Левые» предлагали раздвинуть «ножницы» максимально широко, подавить сопротивление крестьянства (если потребуется – и вооруженной силой), а на изъятые из села деньги развернуть широкомасштабную индустриализацию, напирая в первую очередь на развитие тяжелой промышленности – металлургии, станкостроения и машиностроения. «Левым» противостояли «правые». Вообще тут есть некоторая терминологическая путаница. Дело в том, что о «правой угрозе» говорили «левые», а сами противники «левых» предпочитали называть себя «сторонниками генеральной линии партии», открещиваясь от всякого уклонизма как черт от ладана. Но не будем буквоедствовать – итак, «правые» в противовес «левым» считали, что социальный мир в стране важнее темпов индустриализации. Поэтому они предлагали строить новые заводы неспешно, не накладывая на деревню особых тягот. Причем во главу угла в планах индустриализации ставилось развитие легкой промышленности, ориентированной на выпуск товаров народного потребления. Предполагалось, что выпуск ширпотреба будет стимулировать крестьянство увеличивать производство товарного хлеба, это, в свою очередь, даст возможность СССР наращивать хлебный экспорт (от монополии внешней торговли не собирались отказываться даже самые оголтелые «правые»), и вот так, потихоньку-полегоньку, у страны накопится денежный запас для начала (когда-нибудь в отдаленном будущем) крупномасштабной индустриализации, захватывающей в том числе и тяжелую промышленность.
В. М. Молотов и И. В. Сталин едут на V съезд Советов СССР 1929 г.
Надо учитывать, что все эти идеологические борения были, на 1925–1926 годы, скажем так, пока еще не критически важны. Ситуация позволяла некоторое время не предпринимать резких движений, пробуя решить нараставшие проблемы то так, то эдак. Поэтому и деление на «правых» и «левых» носило в известной степени случайный характер. Троцкий, считавшийся апологетом «левых», в свое время одним из первых предлагал заменить продразверстку на продналог, а Бухарин, выступавший последовательным сторонником «правых», в свое время написал книгу «Экономика переходного периода», где так красочно описал преимущества принудительного труда, что даже среди большевиков это сочинение шутливо прозвали «книгой каторги и расстрела». Каменев и Зиновьев в своих практических шагах выступали с позиций сохранения НЭПа, то есть были классическими «правыми», но в атаку на сталинское большинство в Политбюро пошли под лозунгами «левых». К числу оппозиционеров принадлежал и один из творцов НЭПа – Г. Я. Сокольников, под руководством которого в стране проводилась денежная реформа. Казалось бы, уж кто-кто, а он должен был бы стоять за умеренный курс Политбюро горой, но логика политической борьбы диктовала свое… Видимо, для большинства (в этом правиле были свои исключения) партийных лидеров на тот момент выбор между «правыми» и «левыми» носил сугубо ситуативный характер. Скорее всего, в случае победы лидеры «левых» тоже проводили бы взвешенную политику, избегая, как и «правые», излишне резких мер – ведь пробившиеся в узкий круг высшего руководства СССР политики по определению не могли не быть прагматиками. Грубо говоря, вопрос стоял так – «не важно, что ты думаешь по поводу темпов индустриализации. Ты за меня? Тогда встань под мое знамя!». Соответственно партийный функционер должен был в первую очередь думать о том, в дружину какого партийного лидера вступить, а не что у этого лидера начертано на знамени. Просталинское большинство в Политбюро выступало за сохранение НЭПа, поэтому формально в партийных баталиях 1926–1927 годов победили «правые» сторонники генеральной линии.
