Здесь следует только добавить, что время "выбрало" Хрущева не как определенную личность, но как руководителя партии, секретаря, а с 13 сентября 1953-го первого секретаря ЦК КПСС, и, таким образом, Маленков, взяв себе пост главы государства и отдав Хрущеву руководство партией, предопределил свое поражение в соперничестве с Никитой Сергеевичем,- хотя последнему было отведено поначалу (в марте 1953-го) всего лишь пятое место в иерархии власти
Не исключено, что сопоставление двух властей - государственной и партийной (и, тем более вопрос о "титулах") покажется тем или иным читателям не столь уж существенным, формальным. Однако в феноменах государства и партии (и, в конечном счете, в "титулах") находили свое воплощение социальные, политические, идеологические силы страны. И оказалось, что определенная "реанимация" революционности, предложенная партией под руководством Хрущева, получила намного более активную и мощную поддержку, чем выдвинутая государством во главе с Маленковым эволюционистская программа.
В отличие от хрущевской эта программа не предполагала изменения характера той власти, которая сложилась при Сталине, но по своей сути "маленковская" программа имела в виду значительно более глубокое преобразование бытия страны, ибо должен был измениться не характер власти, а как бы сама ее цель.
Сталин, отвергая "революционизм" ради "традиционного" государства, вместе с тем видел в нем наиболее надежное орудие для достижения той самой цели, которую преследовала Революция,- создания социалистического общества, непримиримо противостоящего капитализму. Незадолго до того как он стал председателем Совнаркома, 29 января 1941 года, Сталин безоговорочно утвердил превосходство (как он выразится позднее, в 1952-м, "примат") тяжелой промышленности над легкой и над сельским хозяйством, то есть "примат" производства средств производства над производством средств потребления, ибо главная задача - "строить развитие промышленности, хозяйства в интересах социализма", и "обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны... Надо все иметь в своих руках, не стать придатком капиталистического хозяйства". Поэтому, например, "приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий"; все "подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности, которая требует больших вложений со стороны государства"21.
Но всего пять месяцев спустя после смерти Сталина, 8 августа 1953 года, выступая на заседании Верховного Совета СССР (что многозначительно не на партийном, а на государственном заседании) Маленков заявил о необходимости перейти к преимущественному производству средств потребления, утверждая, в частности: "Теперь на базе достигнутых успехов в развитии тяжелой промышленности у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производства предметов народного потребления"22.
А ведь десять месяцев назад, 3-4 октября 1952 года, в "Правде" было опубликовано сочинение Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР", где отвергались утверждения отдельных "товарищей", приняв которые, "пришлось бы отказаться от примата производства средств производства в пользу производства средств потребления"23.
И если бы вождь 8 августа встал из гроба, он, без сомнения, заклеймил бы как предательство программу Маленкова... Впрочем, позднее, 25 января 1955-го, это сделал за Сталина... Хрущев: в своем выступлении на заседании не Верховного Совета, а пленума ЦК он причислил Маленкова к "горе-теоретикам", которые "пытаются доказывать, что на каком-то этапе социалистического строительства развитие тяжелой промышленности якобы перестает быть главной задачей и что легкая промышленность может и должна опережать все другие отрасли... Это отрыжка правого уклона..."24 Хрущев получил, в сущности, всеобщую поддержку, и через две недели Маленков был снят с поста председателя правительства и заменен Булганиным.
Мы еще вернемся к конкретному сопоставлению маленковской и хрущевской программ; прежде уместно поразмыслить о причинах "победы" Хрущева.
* * *
Позволю себе начать с рассказа о моем личном восприятии тогдашней политико-идеологической ситуации. В восемнадцать лет, осенью 1948 года, я пришел в Московский университет на филологический факультет, многие тогдашние студенты и аспиранты которого позднее, в "хрущевские" годы, сыграли заметную роль в идеологической жизни. Правда, до вершин власти добрался только один из них - поступивший на факультет в 1947 году и в 1949-м женившийся на своей однокурснице, которая была дочерью самого Хрущева, Алексей Аджубей (еще один из моих "однокашников", Борис Панкин, побывал главным редактором "Комсомольской правды" и даже министром иностранных дел СССР, однако это было уже после свержения Хрущева).
Но в идеологической сфере весомое место заняли во время "оттепели" учившиеся на факультете в одно время со мной (то есть в 1948-1954 годах) Лев Аннинский, Игорь Виноградов, Александр Коган, Феликс Кузнецов, Станислав Куняев, Владимир Лакшин, Станислав Лесневский, Михаил Лобанов, Юрий Манн, Симон Маркиш*, Олег Михайлов, Станислав Рассадин, Андрей Синявский, Симон Соловейчик, Владимир Турбин, Феликс Фридлянд (позднейшее литературное имя Светов), Лазарь Шиндель (Лазарев) и др.** Впоследствии их пути разошлись - подчас очень далеко,- но до определенного момента было немало общего в том, что они думали, говорили и писали.
В университет я пришел (о чем уже упоминал), будучи, пользуясь тогдашним словечком, аполитичным юношей. Это не значит, что я был настроен "антисоветски",- скорее уж "внесоветски". Я стремился жить душой и умом в мире ценностей культуры,- независимо от их политической и идеологической "окраски" (это "изначальное" состояние души и ума имело, как я теперь понимаю, громадное значение для всей моей последующей жизни). Так, я совершенно не принял в 1946 году известный доклад Жданова,- и опять-таки не из-за его заостренно "советской" направленности, а прежде всего потому, что в нем отвергались "декадентские" поэты, часть из которых я высоко ценил.
Закономерно, что, в отличие от большинства моих ровесников (по крайней мере живших в Москве), я не стал комсомольцем, и это имело прискорбное для меня последствие. За экзаменационное сочинение мне была выставлена оценка "3", и, несмотря на то, что все четыре устных экзамена я сдал на "5", меня приняли на факультет только в качестве "экстерна",- то есть "вольнослушателя" (конкурс был восемь человек на место, и из тех, кто имел "3" за сочинение, почти никого не приняли).
Утверждая, что оценка за мое сочинение была искусственно занижена, я исхожу из двух фактов. Во-первых, среди принятых тогда на факультет имелось всего лишь несколько "беспартийных" (то есть не состоявших в ВКП(б) и ВЛКСМ), а во-вторых, я точно знаю о занижении оценки поступавшему на факультет вместе со мной широко известному впоследствии деятелю литературы Станиславу Лесневскому, с которым мы подружились еще во время экзаменов. Его отец был репрессирован как "враг народа" в 1937 году, и чья-то бдительная рука выставила Станиславу "2" за сочинение,- что означало отстранение от дальнейших экзаменов. Однако дерзкий юноша все же явился на устный экзамен и блистательно сдал его. Восхищенный экзаменатор самобытный человек и ученый, впоследствии одни из видных фольклористов, Петр Дмитриевич Ухов (1914-1962),- на свой страх и риск переправил незаслуженную двойку за сочинение на четверку, и сын "врага народа" Лесневский стал студентом.
Более или менее молодые люди нынешнего времени, черпающие представления о жизни страны при Сталине из СМИ, вероятно, удивятся такому обороту дела, ибо им внушили, что тогдашний "тоталитаризм" действовал неукоснительно, и сын "врага народа" никак не мог бы в 1948 году проникнуть в главный университет СССР. Конечно же, в университетской жизни тех лет было сколько угодно всякого рода прискорбных явлений и событий*. Но многие теперешние сочинения, изображающие тогдашнюю жизнь как сплошной мрак, все же не соответствуют действительности. В частности, ложно всячески внедряемое ныне представление, согласно которому люди в те годы находились под тяжким прессом давящей на них сверху официозной идеологии и только тупо повторяли казенные политически догмы. Другой вопрос - насколько оправданными и плодотворными были владевшие тогда сознанием людей политические идеи, но идеи эти вполне могли представлять собой неотъемлемое достояние ума и души тех, кто их исповедовал, а не насильственно внедренную казенщину.
Как уже сказано, я пришел в университет, в сущности, без политических убеждений. В студенческой группе, на занятия которой я стал приходить в качестве экстерна-вольнослушателя (что разрешалось), сразу же выделился Игорь Виноградов - впоследствии один из ведущих сотрудников знаменитого журнала "Новый мир". В первые же дни сентября 1948 года он был избран "комсоргом" группы. Произнося полагающуюся по этому поводу речь, Игорь восторженно процитировал "высокоидейные" строки Маяковского. И я, отведя его в сторону, спросил: неужели он считает, что строки эти были написаны "от души", а не ради денег и почестей? И в ответ Игорь долго и горячо убеждал меня в обратном, притом было совершенно ясно, что он говорит с полнейшей искренностью.
