Европейская консультативная комиссия в Лондоне наметила границы оккупационных зон для армий трех держав, причем за Советским Союзом была закреплена Восточная зона, за англичанами — Северо-западная, а за американцами — Юго-западная. Наибольшие противоречия в момент проведения этих границ возникли не между Советским Союзом и двумя другими участниками коалиции, а между Великобританией и США. В Тегеране Рузвельт и Черчилль набросали разные планы расчленения Германии. Сталин и по этому пункту предпочел слушать других, чем выдвигать собственные предложения, хотя и проявил интерес к американскому варианту. Правительство США подготовило проект, центральной идеей которого было лишить немцев их промышленности. Известный как «план Моргентау», он был парафирован Рузвельтом и Черчиллем во время их свидания в Квебеке в сентябре 1944 г. Однако вскоре после этого указанный план, предусматривавший низведение Германии до положения страны с «преимущественно земледельческой и животноводческой экономикой», натолкнулся на критику в политических кругах Вашингтона и Лондона, и его пришлось снять с повестки дня[46]. Других готовых проектов не было. У политических деятелей трех держав не было, таким образом, ясно определенных представлений насчет будущего их главного врага.
Единственный пункт, по которому Советский Союз проявил собственную инициативу, был пункт о репарациях. В качестве страны, потерпевшей наибольший урон, СССР имел право и говорить первым. В частных /222/ беседах в Тегеране Сталин уже затрагивал эту сторону дела. Теперь подходило время выдвинуть более обстоятельные предложения. Советское право на репарации не оспаривалось открыто союзными правительствами, которые считали даже, что СССР мог бы потребовать использования немецкой рабочей силы для залечивания хотя бы некоторых ран, нанесенных войной его хозяйству. Вместе с тем и в Америке, и в Англии проявлялась явная тенденция к сокращению запрашиваемых Советским Союзом сумм из опасения, что советское влияние на германскую экономику сделается слишком сильным. Советские руководители сталкивались в этом отношении с неуловимо тонким препятствием, существовавшим не только между правительствами, но и между населением трех держав. Представления человека, как известно, вырастают из его личного опыта: американцу и даже англичанину было очень трудно вообразить всю ту бездну страданий, которая выпала на долю советских людей. Общественность в двух западных державах все еще не верила, что содержание периодических сообщений правительства Москвы о зверствах гитлеровцев на оккупированных территориях соответствует истине: она предпочитала считать их пропагандистскими преувеличениями[47]. Отсюда недалеко было и до мысли о том, что запрошенные размеры репараций продиктованы обостренным чувством мести. На подобные трудности Москва натолкнулась уже при выдвижении относительно скромных запросов по возмещению убытков, предъявленных мелким союзникам Гитлера.
Здесь затрагивался едва ли не самый драматически острый для Советского Союза вопрос. СССР готовился победоносно завершить войну, выступая во всемогуществе своей военной мощи, но за плечами у Красной Армии лежала истощенная и вконец разоренная страна. Советские руководители понимали, хотя и предпочитали не говорить об этом, что именно здесь коренится главный фактор их слабости по отношению к англичанам и в еще большей степени американцам. Причем масштабы этого фактора были столь велики, что для его преодоления недостаточно было и репараций. В международных переговорах стал вырисовываться еще один аспект. Уже с 1943 г. и на протяжении всего 1944 г. шло неявное зондирование и велись неофициальные переговоры относительно возможности продления ленд-лиза и после окончания войны либо предоставления американцами Советскому Союзу крупного займа для приобретения товаров в США[48]. 3 января 1945 г. Молотов предпринял наконец официальный демарш, попросив у Соединенных Штатов заем в 6 миллиардов долларов сроком на 30 лет из 2,5 процента годовых на покупку промышленных товаров. Запрос был сформулирован необычным образом. «Это была самая странная просьба о займе, какую я только получал когда-либо в своей жизни», — комментировал посол США Гарриман, являющийся также банкиром-миллиардером. Молотов обосновывал ее
«неоднократными заявлениями американских государственных деятелей о желательности получения крупных и долговременных советских заказов на послевоенный период, и в частности на переходное к мирному время»,
изображая /223/ дело таким образом, словно это он делал одолжение Соединенным Штатам[49]. Это был неуклюжий маневр. Возможно, что отчасти он был продиктован схематичным анализом американского капитализма, который, как считали в Москве, исходя из опыта довоенного кризиса, после войны обречен на неизбежный спад производства с миллионами безработных. Как бы то ни было, ясно, что в первую очередь то был признак сильнейшего замешательства советского министра, который знал, что, выступая в роли просителя, он обнажит всю хрупкость того могущества, которое демонстрировала его страна.
Подтверждение тому мы находим в дальнейшей истории этого запроса. Американцы ожидали, что он будет поставлен на обсуждение на предстоящей конференции глав трех держав в Ялте. Посол Гарриман в своих воспоминаниях допускает неточность, когда пишет, что вопреки ожиданиям никто об этой просьбе не заводил и речи. Как явствует из самих вашингтонских документов, Молотов говорил на эту тему со своим американским коллегой Стеттиниусом одновременно с обсуждением вопроса о репарациях, но настойчивости не проявил. Возможно, он ждал, что собеседник первым вернется к данному вопросу, чувствуя, что поступить иначе значило бы сделать уязвимой всю свою позицию на переговорах. Разумеется, это не более чем домысел, но домысел обоснованный. Сверх этого мы не в состоянии ничего сказать, так как советская сторона не опубликовала никаких документов по этому вопросу. Американские источники — единственные, какие имеются в распоряжении исследователей. Молотов тем не менее высказался в том смысле, что дело это «очень важное»[50].
Вторая встреча Сталина, Рузвельта и Черчилля состоялась 4–11 февраля 1945 г. в Крыму, в курортном городе Ялта. Проведению ее предшествовала история, сходная с предысторией Тегеранской конференции. Еще летом предыдущего года Рузвельт предложил Сталину встретиться в Шотландии, но тот ответил, что не может отлучиться с поста руководителя военными операциями[51]. Позже между двумя государственными деятелями состоялся обмен посланиями относительно места проведения запланированной встречи «тройки». Сталин на этот раз утверждал, что никак не может покинуть пределы СССР по состоянию здоровья. Наконец Рузвельт согласился приехать в Крым. Тем временем, в октябре 1944 г., Черчилль предпочел самолично прибыть в Москву для встречи со Сталиным. Этот последний, однако, получил от президента США предупреждение, что беседы с премьер-министром Англии могут носить лишь характер подготовительных переговоров перед трехсторонней встречей, поскольку решение любой из стоящих в повестке дня проблем требует участия всех трех глав держав. «Вы понимаете, я уверен, — писал он, — что в нынешней всемирной войне буквально нет ни одного вопроса, будь то военный или политический, в котором не были бы заинтересованы Соединенные /224/ Штаты»[52]. Следует иметь в виду, что, согласованно ведя войну и консультируясь между собой куда чаще, чем с Советским Союзом, американцы и англичане еще не составляли прочного блока. Между ними имелось немало разногласий, которым суждено было выйти на поверхность, в том числе и в Ялте.
В Крыму были обсуждены все рассмотренные нами выше проблемы, и для большинства из них было найдено решение. Напомним о выводах конференции пункт за пунктом. В результате прямых переговоров между Рузвельтом и Сталиным соглашение об участии СССР в войне с Японией приобрело форму официального обязательства. Советские войска должны были начать военные действия не позже, чем через три месяца после окончания войны в Европе. Взамен Сталин добился территориальных уступок для СССР. Они включали: южную часть острова Сахалин (северная была советской и до этого) и Курильские острова, военную базу Порт-Артур в Китае и объявление Дайрена открытым портом при соблюдении преимущественных интересов СССР, а также мажоритарное участие в авуарах двух главных железных дорог Маньчжурии. Тем самым восстанавливались все те права, которыми Россия обладала на Дальнем Востоке до поражения в войне с Японией в 1905 г.
Что касается системы голосования в Совете Безопасности, то соглашение было найдено на базе компромиссного предложения, выдвинутого Рузвельтом и принятого после некоторых колебаний Сталиным. По существу, «право вето» великих держав сохранялось. Однако в случае, если одна из них оказывалась участницей конфликта, но при этом в действие приводилась примирительная процедура, то эта держава не должна была прибегать к «праву вето». Если же, напротив, Совет Безопасности намеревался применить против нее санкции или принять другие обязательные к исполнению меры, то указанная держава вполне могла воспользоваться своим «правом вето». В обмен на эту уступку Сталина (которую его собеседники сочли важной[53]) СССР добился принятия в ООН двух своих республик: Украины и Белоруссии.
