Возвышению Корнилова способствовало наступление российских войск в июне 1917 года. Точнее, то жестокое поражение, к которому привел быстро иссякнувший наступательный порыв, подогреваемый Керенским. Как известно, в начале июля армия пережила подлинный разгром, сопровождавшийся массовым и беспорядочным отступлением вглубь страны. На фоне этой катастрофы наиболее слаженными и достойными выглядели действия 8-й армии Юго-Западного фронта. Ее командующий сумел оказать хоть какое-то воздействие на своих подчиненных; в частности, он, несмотря на официальную отмену смертной казни, решился применить расстрелы. Это оценили Керенский и его окружение. В создавшейся ситуации персону деятельного генерала они признали оптимальной для использования на более высоких военных должностях (в пользу его кандидатуры выступал, в частности, Б.В. Савинков, который и обратил внимание премьера на Корнилова[1323]). Но такого стремительного карьерного взлета, какой осуществил Корнилов в течение одного месяца, не ожидал, пожалуй, никто. 8 июля Корнилов возглавил весь Юго-Западный фронт, а всего через неделю с небольшим стал верховным главнокомандующим российской армии. Как удачно замечено, столь бурное продвижение Корнилова «создало и укрепило в нем сознание, что не соблюдение буквы закона, а исполнение своего долга, хотя бы и очень тяжелого, находит оправдание и одобрение»[1324]. После происшедшего разгрома Керенский стал очень одобрительно относиться к аргументам в пользу самых жестких мер для наведения дисциплины. Теперь он неизменно говорил, что политика заигрывания с солдатскими комитетами не оправдала надежд. Ни для кого не составляло секрета, что ярым противником провалившейся линии был и Корнилов. Конечно, тут он не отличался от большинства российских генералов, но Керенский явно не желал выдвигать кого-либо из устоявшегося круга высшего военного руководства и по совокупности причин остановился на кандидатуре Корнилова. И это несмотря на то, что новый верховный главнокомандующий явно не обладал необходимым опытом. К середине июля 1917 года он имел около пятнадцати месяцев фронтового стажа (ровно столько же он провел и в австрийском плену), из них восемь месяцев командовал дивизией, погода – корпусом, два месяца – 8-й армией и всего 11 дней – войсками Юго-Западного фронта[1325]. На фоне биографий предыдущих Верховных главнокомандующих – М.В. Алексеева или А.А. Брусилова – достижения Корнилова выглядели довольно блекло. Однако это не стало препятствием для начала шумной кампании по его восхвалению. Инициатором ее в июле 1917 года выступила питерская печать, тесно связанная с банковскими кругами. «Русская воля» на первых страницах помещала портреты бравого генерала[1326]. «Новое время» с умилением повествовало о его простом происхождении, о трудном детстве, о том, как он самостоятельно пробивал себе жизненную дорогу[1327]. Завойко подготовил специальную брошюру «Первый народный Главнокомандующий», отпечатанную в типографии «Нового времени»[1328]. Это был настоящий пиар-проект. Общественному мнению презентовалась мифологема о «всаднике на белом коне», въезжающем в город победителем; как заметил атаман Краснов, красивый образ внедрялся так настойчиво, что им было трудно пренебречь при подготовке государственного переворота[1329]. Технология раскручивания Корнилова строилась на сравнении его выдающихся качеств и слабости Брусилова, замененного на посту верховного главнокомандующего восходящей военной звездой. Безудержное превозношение Корнилова за счет ущемления Брусилова вынудило последнего даже обратиться с письмом в столичные «Биржевые ведомости». В нем он опровергал утверждение, что подал в отставку вследствие неспособности справиться с ситуацией на фронте, для чего на выручку и был направлен человек железной воли – Корнилов. Обиженный генерал апеллировал к своему трехлетнему боевому опыту, по которому и следует судить о его недостатках и способностях[1330]. Добавим, что Брусилов был совершенно чужд питерской элите. Французский министр А. Тома в своих донесениях в Париж подчеркивал его популярность именно в Москве, где проживали семья и ближайшие родственники генерала[1331] и где он пользовался огромным авторитетом, в частности, и в местном Совете рабочих и солдатских депутатов[1332].
Восхождение Корнилова по военной лестнице сопровождалось знаковыми для него акциями. Например, еще на Юго-западном фронте он издал приказ об обеспечении армии продовольствием, который, вступив в должность главковерха, распространил на все российские вооруженные силы. Приказ декларировал сохранность собственности и имущества на театре военных действий и пресечение его самоуправного расхищения; приказом воспрещалось увеличение договорных расценок на труд, не допускались насильственные захваты посевов, хлеба и кормовых трав. Лица, виновные в неисполнении данного приказа, кроме предусмотренной общей законной ответственности, подвергались аресту или денежному взысканию в соответствии с воинским уставом о наказаниях; совершившие преступления по сговору с группой лиц подлежали заключению в исправительные арестантские отделения сроком до трех лет. Наблюдение за исполнением данного приказа возлагалось на губернских и уездных комиссаров, а суды обязаны были рассматривать подобные дела вне очереди[1333]. Помещики прифронтовых областей, на которые распространялось действие корниловского распоряжения, выражали большое удовлетворение. Они информировали Временное правительство, что приказ главковерха «внес некоторое успокоение и дал хоть какую-нибудь надежду на пониженные земельной разрухой урожаи». В этой связи земельные собственники просили скорее отменить закон от 12 июля о запрещении земельных сделок как противоречащий приказу верховного главнокомандующего[1334]. Очевидно, что эта смелая инициатива Корнилова претендовала на то, чтобы задать определенный политический курс. Подобные новации, направленные против законотворчества Министерства земледелия, которое возглавлял эсер Чернов, крайне тревожили социалистические круги. Так, министр продовольствия Пешехонов просил Корнилова в обязательном порядке согласовывать с представителями ведомства приказы, касающиеся продовольственных дел[1335].
Однако верховный главнокомандующий не собирался исполнять данную просьбу; более того, он явно нацелился на расширение своего влияния, теперь за счет контроля над предприятиями, работающими на оборону. В своих записках во Временное правительство Корнилов обосновывал необходимость распространения военных законов, предусматривающих строгие наказания за нарушение дисциплины, на промышленность и железнодорожный транспорт. Он ратовал даже за введение смертной казни в тылу. Причем облекал свои предложения в ультимативную форму, и это все больше раздражало Керенского. (Уже на исходе жизни Керенский сожалел, что не сместил генерала сразу после того, как тот начал говорить языком ультиматумов, и называл это одной из главных своих ошибок[1336].)
Следует подчеркнуть, что Корнилова отличало резкое неприятие советов и советских деятелей. Именно как проявление этого неприятия следует рассматривать реанимацию им старых замыслов по раскассированию петроградского гарнизона. Корнилов приступил к формированию петроградской армии, куда планировалось перебросить ряд частей с Юго-Западного фронта. Как признавался главковерх, это было продиктовано не столько стратегическими, сколько политическими причинами – намерением оздоровить общественные настроения в столице[1337]. (Заметим: Керенский никак не хотел отдавать Петроград с окрестностями в подчинение верховному главнокомандующему[1338].) Кроме того, Корнилов непоколебимо выступал против назначения на высшие должности тех военачальников, которые пользовались симпатиями Совета. Нам известно о конфликте, происшедшем при назначении генерала Черемисова командующим Юго-Западного фронта.
Корнилов, тогда же утвержденный главковерхом, категорически возражал против этого решения, угрожая собственной отставкой. В итоге Черемисова отозвали в распоряжение Временного правительства[1339]. Заступив на новый пост, Корнилов сразу обратил внимание на председателя Могилевского совета прапорщика Гольдмана. При Алексееве этого деятеля с полномочиями Петроградского совета нарочито игнорировали; Брусилов же наладил с прапорщиком тесный контакт[1340]. Корнилов поступил иначе: по его приказу Гольдмана, обвинив в дезертирстве, арестовали, а все ходатайства об освобождении оставались без последствий[1341]. Показательно распоряжение главковерха, чтобы начальники штабов всех действующих армий предоставили списки офицерских чинов, имеющих отношение к большевистской партии. Это смутило управляющего Военным министерством Савинкова: контроль над политическими убеждениями не входил в компетенцию ставки и мог вызвать нежелательные последствия[1342]. В ответ на корниловские новации солдатская секция Харьковского совета рабочих и солдатских депутатов приняла резолюцию с требованием отстранить его от должности и выражением готовности бороться за права солдата-гражданина[1343]. Но Корнилова подобные акции не смущали. Мало того, резкое неприятие главковерха распространилось и на министров-социалистов. Так, он с нескрываемым недоверием относился к министру земледелия Чернову, а главу министерства внутренних дел Авксентьева называл неподготовленным[1344]. Да и сам Керенский не вызывал у генерала восхищения. Как заметил один из современных биографов премьера:
