И все-таки питерские финансисты нащупали выход из трудной политической ситуации, сложившейся после крушения царизма. А связан он был с обретением ими неожиданного союзника – А.И. Гучкова. В начале мая 1917 года он был отставлен с должности военного и морского министра. Разочарованный ходом событий в стране и действиями коллег из Временного правительства Гучков (уже после апрельского кризиса) дистанцируется от своих прежних соратников. Он понимает, что ситуация становится неконтролируемой и приближается катастрофа. Выступая на торжественном заседании Государственных дум четырех созывов (27 апреля 1917 года), уходящий министр заявил: пока еще не создан тот жизненный центр, который мог бы сплотить оставшиеся здоровые силы, способные выправить положение[1288]. А вскоре он обрел этот жизненный центр, наладив связь с лидерами питерского клана, которые по определению не могли приветствовать происходящие в стране перемены. Безусловно, такой разворот не просто активного оппозиционера, а одного из ключевых действующих лиц февральского переворота не может не поражать. Однако для этого имелись все основания. Напомним, что начиная с 1905 года, когда, собственно, и началась в России публичная политика, Гучков всегда стоял особняком. Недолгое и неудачное пребывание на посту председателя Государственной думы (март 1910 – март 1911) не поддержало его претензии на руководящую роль в деловом и политическом мире Москвы. К тому же незадолго до завершения работы III Государственной думы Гучков рассорился с московской купеческой элитой. Он инициировал законопроект по двукратному повышению экспортных пошлин из США (в ответ на выдачу американцами паспортов российским евреям, которые незаконно эмигрировали в Новый Свет). Драконовскому таможенному обложению подлежал и хлопок, поставлявшийся на текстильные предприятия центра России, – для них же такое удорожание сырья было неприемлемым. Купеческие магнаты вызвали Гучкова в Первопрестольную для объяснений[1289]. В результате он потерпел поражение на очередных думских выборах в Москве и сошел с политического Олимпа.
После этого Гучков проживал в Петербурге, где даже избрался в столичную городскую думу (он занимался проблемами водопровода и канализации), а также стал членом совета Петербургского учетного и ссудного банка. В этом качестве, в компании с главой банка Утиным и руководителем Петербургского международного банка Вышнеградским, он даже лоббировал проект прокладки метрополитена в Москве, чем вызвал немалое раздражение местной деловой элиты[1290]. И лишь начавшаяся вскоре Первая мировая война вынудила оппозиционные круги изменить отношение к «блудному сыну»: понадобились его связи в армейской среде.
Теперь же, весной 1917 года, после ухода с поста военного и морского министра и после критических высказываний в адрес бывших коллег, Гучков вновь и уже окончательно примыкает к столичным финансовым кругам. Конечно, питерцам в данной ситуации пришлось наступить себе на горло, учитывая, сколько нервов в 1915-1916 годах измотал им этот неутомимый деятель, возглавлявший ЦВПК (достаточно вспомнить эпопею с секвестром Путиловского завода, чтобы понять отношение к нему со стороны того же Русско-Азиатского банка). Однако в новых тяжелейших условиях заинтересованность в Гучкове пересилила неприязнь: ведь он не только располагал связями в военной сфере, но и обладал серьезным политическим опытом, в том числе как лидер партии октябристов. По решению питерской финансовой элиты, Гучков должен был осуществлять практические шаги в общественной сфере. И он справился с задачей, приведя за собой ударную силу и вселив в столичных дельцов надежду на восстановление пошатнувшихся позиций. Под ударной силой мы имеем в виду генерала Л.Г. Корнилова.
Корнилов родился в Семипалатинской губернии в простой семье; учился в Сибирском кадетском корпусе и Михайловском артиллерийском училище, окончил Академию Генерального штаба; служил в Туркестанском военном округе, в Китае. Его становление как личности прошло вне столицы, где он прослужил меньше года[1291]. Большими боевыми заслугами генерал похвастаться не мог, но после дерзкого побега из австрийского плена его имя приобрело популярность. Интересно, что вначале Корнилов придерживался монархических взглядов, неодобрительно высказываясь о лидерах оппозиции[1292]. Однако уже к концу 1916 года он демонстрировал критический настрой по отношению к Николаю II[1293]. Общение с Гучковым явно не прошло даром: испытывая личную ненависть к императору, тот воистину мог заразить ею кого угодно. Гучков общался с бравым генералом ради конкретной цели: он хотел собрать вокруг себя популярных военачальников, которые могли быть полезны для осуществления дворцового переворота и были способны воздействовать на широкую армейскую среду. В их число входили и Корнилов, и генерал Крымов, и адмирал Колчак. Поначалу Гучков делал ставку на Колчака, думая о нем «как о возможной центральной фигуре для той второй национальной революции, без которой не могло быть спасенья»[1294]. Возглавив министерство, Гучков хотел взять Колчака своим заместителем (фактически морским министром). Но затем отказался от этой мысли, посчитав целесообразным не отрывать адмирала от командования Черноморским флотом, развалу которого тот смог успешно противостоять (эти результаты особенно впечатляли на фоне анархии, охватившей Балтийский флот). Колчак не стал дожидаться, когда организуются матросские комитеты, а сам инициировал их создание и таким образом взял их под свой контроль. Гучков так характеризовал действия адмирала: уступки во второстепенном и непреклонность в существенном[1295].
Затем Гучков и его соратники сосредоточились на фигуре Корнилова. Член Государственной думы октябрист граф Э. Беннигсен, придя в тревожные дни переворота в Таврический дворец, застал сына председателя думы М.В. Родзянко, восторженно говорящим о Корнилове, в чьей дивизии он состоял уполномоченным думского отряда Красного Креста[1296]. В этом отношении не отставал от сына и отец: сам М.В. Родзянко слал телеграммы в ставку генералу М.В. Алексееву с просьбой срочно командировать Корнилова в Петроград на должность командующего войсками столичного округа. Свою настойчивость Родзянко мотивировал необходимостью как можно скорее водворить порядок[1297]. Надо заметить, что это назначение, произведенное в обход военного командования, пришлось ставке не по вкусу. Но в конечном итоге Алексеев уступил организаторам февральского переворота, хотя этот случай не добавил ему симпатий к Корнилову.
В первых числах марта 1917 года Корнилов прибыл к новому месту службы. А так как вступление в должность командующего войсками Петроградского военного округа требовало утверждения в Совете рабочих и солдатских депутатов, он получил знаковое поручение: произвести в Царском Селе арест императрицы Александры Федоровны. Подробности этого события излагались в печатном органе военного министерства «Русский инвалид»[1298]. Спустя всего несколько дней официальное издание ведомства уже именовало Корнилова вождем народной армии[1299], и советская публика тоже с энтузиазмом приветствовала нового командующего на ответственном посту. Между тем от очевидцев не ускользнуло, что при посещении Совета генерал демонстрировал нескрываемое недовольство. Неудачным посчитали то, что его – совершенно случайно – разместили в окружении лиц явно еврейской внешности, многие из которых выглядели довольно карикатурно; с ними генералу пришлось провести более часа. В.Б. Станкевич, упомянувший данный факт в своих мемуарах, задавался вопросом:
«Кто знает, какое влияние имело это на отношение Корнилова к русской революции?»[1300]
Заняв пост командующего Петроградским военным округом, Корнилов при поддержке Гучкова стал настойчиво добиваться расширения своей служебной компетенции. В частности, он разработал проект создания Петроградского фронта, прикрывающего подступы к столице через Финляндию и Финский залив. В состав нового фронта планировалось включить части Кронштадта, Ревельского укрепленного района и самого Петроградского гарнизона; обсуждалось и присоединение к нему Балтийского флота. Таким способом авторы проекта хотели освободить столицу от воинских частей, становившихся весьма ненадежными: эта реорганизация давала право командующему фронта проводить передислокацию фронтовых и тыловых частей по своему усмотрению[1301]. Но назначенный Верховным главнокомандующим Алексеев был не в восторге от учреждения нового фронта под Корнилова. Завязалась бесконечная переписка со ставкой о территориальных границах предполагаемого фронта[1302]. От этой интриги отвлек апрельский кризис, наглядно показавший, что столичный гарнизон с готовностью откликается на подстрекательство посторонних лиц и не склонен неукоснительно исполнять приказы непосредственного начальства. Временное правительство в эти дни находилось в смятении, и лишь обращение Корнилова к солдатам с напоминанием, что они – революционные войска и не должны подтверждать мнение о себе как о недисциплинированном сброде, выправило ситуацию[1303].
