и гости отправились в Успенский собор на литургию и молебен. Затем участники праздника проследовали на банкет в Благородное собрание. Предводитель московского дворянства А.Д. Самарин, обратившись к ним с приветственным словом и указав, что в этот знаменательный день он приветствует вековую связь между дворянами и крестьянами, объединенными любовью и преданностью к своему государю, провозгласил здравицу за царя. Затем Самарин добавил, что московское дворянство радо видеть у себя крестьян, ибо это доказательство отсутствия розни между обоими сословиями, и поднял бокал за крестьян Московской губернии.
К обеду в Благородное собрание начали съезжаться дворяне с семьями, при входе в Екатерининский зал всем гостям вручали «Памятку московского дворянства к 50-летию освобождения крестьян от крепостной зависимости». Когда все собрались, отслужена была панихида по царю-освободителю Александру II и всем московским дворянам, принимавшим участие в разработке и проведении в жизнь реформы. Что было дальше, описывает Владимир Федорович Джунковский [37](1865-1938), губернатор Москвы в 1908-1913 годах: «После молебствия все приглашенные перешли в Колонный зал. Здесь, на особом возвышении, покрытом красным сукном, был установлен портрет царя-освободителя, богато украшенный тропической зеленью. Перед портретом были размещены два ряда кресел и стол, на котором лежало историческое перо, которым царь-освободитель начертал свое имя на Положении 19 февраля 1861 года. Справа от стола, в тропической зелени, была помещена кафедра для лиц, имевших доклады.
Огромный красивый зал собрания, залитый электрическим светом, был переполнен приглашенными лицами. В первом ряду, перед столом, за которым заняли места члены губернского присутствия, поместились преосвященные епископы Московской епархии -Трифон, Анастасий и Василий, командующий войсками Московского военного округа генерал от кавалерии П.А. Плеве, командир гренадерского корпуса генерал от инфантерии Э.Б. Экк, московский градоначальник генерал - майор А.А. Адрианов, московский городской голова Н.И. Гучков, почетный опекун генерал от кавалерии А.А. Пушкин, директор Исторического музея князь Н.С. Щербатов и много других приглашенных, среди них предводители и депутаты дворянства с супругами, земские начальники, волостные старшины, председатели судов и т. д.
(...) В два с половиной часа я объявил торжественное заседание открытым. После этого я предложил выслушать высочайший рескрипт, данный Государем на имя Председателя Совета Министров П.А. Столыпина, по прочтении которого я провозгласил “ура” Государю, причем оркестр и синодальный хор, находившиеся на хорах, исполнили национальный гимн. Тогда по желанию всех собравшихся составлена была депеша Государю с выражением беззаветной преданности его величеству всего собрания и готовности отдать все силы на служение царю и Родине. По одобрении текста депеша была послана.»
Благородное собрание до постройки Московской консерватории было основной площадкой Императорского Русского музыкального общества. Оно было создано в 1859 году в Петербурге, а в 1860 году открылось и в Москве. Главной целью его было просвещение широких слоев населения: «Содействовать распространению музыкального образования в России, способствовать развитию всех отраслей музыкального искусства и поощрять способных русских художников (сочинителей и исполнителей) и преподавателей музыкальных предметов», - читаем мы в уставе общества. Более определенно выразился один из его организаторов, брат критика В.В. Стасова, Д. В. Стасов: «Сделать хорошую музыку доступной большим массам публики».
В составе оркестра Императорского Русского музыкального общества, которым руководил Николай Рубинштейн, выступали лучшие на тот момент музыканты. Дирижерами были сам Рубинштейн и его брат Антон, а также П.И. Чайковский, С.И. Танеев, А.К. Глазунов, С.В. Рахманинов, Н.А. Римский-Корсаков, А.Н. Скрябин, В.И. Сафонов, М.М. Ипполитов-Иванов. Из-за границы приезжали и дирижировали премьерами своих сочинений Берлиоз, Дворжак, Малер, Штраус.
На концертах (нередко благотворительных, в пользу больниц, приютов, богаделен) исполнялась классическая музыка Баха, Бетховена, Генделя, Гайдна, Моцарта, Мендельсона, Брамса, Шумана, Берлиоза, Вагнера, Листа. Просветительская цель общества достигалась в том числе и благодаря общедоступным концертам, билеты на которые были весьма недороги.
Описание одного из таких концертов, обычно проводившихся по субботам и собиравших «всю Москву», находим у П.Д. Боборыкина в романе «Китай-город»: «Двери хлопали, сквозной ветер так и гулял. В больших сенях стеной стояли лакеи с шубами. Все прибывающие дамы раздевались у лестницы. Белый и голубой цвета преобладали в платьях. По красному сукну ступенек поднимались слегка колеблющиеся, длинные, обтянутые женские фигуры, волоча шлейфы или подбирая их одной рукой. На площадке перед широким зеркалом стояли несколько дам и оправлялись. Правее и левее у зеркала же топтались молодые люди во фраках, двое даже в белых галстуках. Они надевали перчатки. На этот концерт съехалась вся Москва. В программе стояла приезжая из Милана певица и исполнение в первый раз новой вещи Чайковского. Мраморный лев глядится в зеркало. Его голова и щит с гербом придают лестнице торжественный стиль. Потолок не успел еще закоптиться. Он лепной. Жирандоли на верхней площадке зажжены во все рожки. Там, у мраморных сквозных перил, мужчины стоят и ждут, перегнувшись книзу. На стуле сидит частный пристав и разговаривает с худым желтым брюнетом в сюртуке, имеющим вид смотрителя».
А вот и ритуал раздевания: «Суматоха и в сенях и левее, за арками, где отдают на сбережение платье приехавшие без своей прислуги. Оттуда выбегали обдерганные, нечистые лакеи, нанимающиеся поденно, приставали к публике, тащили каждый к себе, совали нумера. На прилавке складывались шубы и пальто, калоши клались в холщовые мешки - и все это исчезало в глубинах помещения с перегородками». Посещение концертов равносильно было выходу в свет, многие, особенно женщины, ездили в Благородное собрание не только слушать Чайковского: «Люстры были зажжены не во все свечи. Свет терялся в пыльной мгле между толстыми колоннами; с хор виднелись ряды голов в два яруса, открывались шеи, рукава, иногда целый бюст. Все это тонуло в темноте стены, прорезанной полукруглыми окнами. За колоннами внизу, на диванах, сплошной цепью расселись рано забравшиеся посетительницы концертов, и чем ближе к эстраде, помещающейся перед круглой гостиной, тем женщин больше и больше. В гостиной вдоль арок, на четырех рядах кресел, на больших диванах и по всей противоположной стене жужжит целый рой женских сдержанных голосов. Темных платьев почти не было видно. Здесь только в начале концерта слушают, но разговоры не прекращаются. Это салон, приставленный к концертной зале. Углубиться в симфонию невозможно. Тут же “вся Москва”, и та, что притворяется любительницей музыки, и та, что не знает, где ей показать себя. “Музыкалка” превратилась в выставку нарядов и невест, в вечернюю Голофтеевскую галерею [38], куда ездят лорнировать, шептаться по углам, громко говорить посредине, зевать, встречаться со знакомыми на разъезде. Большой город, большое общество, когда видишь его в куче, и
