исходными днями браков, семейного счастия и блестящих судеб. Мы все, молодые люди тогдашнего поколения, торжествовали в этом доме вступление свое в возрасте светлого совершеннолетия. Тут учились мы любезничать с дамами, влюбляться, пользоваться правами и, вместе с тем, покоряться обязанностям общежития. Тут учились мы и чинопочитанию и почитанию старости. Для многих из нас эти вторники долго теплились светлыми днями в летописях сердечной памяти».
А почему, собственно, московское собрание слыло ярмаркой невест, а не петербургское? Все очень просто объяснялось - в столице женщин было в два раза меньше, чем мужчин. Вот и приходилось ехать в Москву, где демографическая ситуация в этом плане была не в пример лучше. Рожали в то время помногу, у князя Петра Александровича Оболенского (1742-1822) и его жены Екатерины Андреевны Вяземской (1741-1811) было, к примеру, двадцать детей! Во многих дворянских семьях Первопрестольной дочерей на выданье имелось немало. Благородное собрание Москвы стало первым по значению местом, где можно было познакомиться молодым людям. Ибо без спроса тогда в чужие дома в гости не ходили, а тут - пожалуйста, приезжай, танцуй, только деньги за вход заплати да дворянское происхождение подтверди.
Было бы наивным полагать, что в дворянском собрании все были равны. Как раз нет, здесь ярко проявлялись сословные отличия. Всякого рода евгении онегины, да элен безуховы, да прочие светские персонажи, считая себя не четой приезжим провинциалам, кучковались отдельно, как правило в левой части Колонного зала. Они выделялись модными нарядами («Как денди лондонский одет»), высокомерной манерой поведения, исключительно французской речью.
В противоположной части собиралась публика попроще: «Здесь поражает вас пестрота дамских и мужских нарядов, здесь вы видите веселые, довольные собою лица и фраки темно-малинового цвета, украшенные металлическими пуговицами, цветные жилеты и панталоны, разнородные галстуки с отчаянными узлами, удивительные бакенбарды; желтые, голубые, пунцовые, полосатые, клетчатые платья, громадные чепцы и токи, свежие, здоровые, круглые румяные лица, плоские вздернутые кверху носики, маленькие ножки и толстые пухлые ноги, от которых лопаются атласные башмаки, большие, непропорциональные, даже непозволительные груди». Интересно, что в Благородное собрание специально привозили крепостных актрис домашних провинциальных театров, чтобы они, находясь на хорах во время блестящих балов, еще лучше могли «воспринять» манеры светских людей. Нередко там же, на галерее, стояли и только что приехавшие в Москву дворяне, они словно зрители присматривались к действу, больше похожему на театр, стараясь перенять обычаи и привычки, чтобы не ударить в грязь лицом. Особое внимание вызывали туалеты московских денди и светских лиц. Но иногда и сами москвичи поднимались наверх, поглазеть на публику, для этого не требовалось надевать фрак, вот потому Василий Пушкин и сообщает Вяземскому в июне 1818 года: «Сегодня я поеду в Благородное собрание - на хоры. Пудриться я не люблю, да и наместнический мундир мне не по сердцу. Я всех увижу издали».
Но встречались и такие, кто считал для себя недостойным появляться в собрании в одном обществе с сонмом уездных девиц и мелких помещиков Среднерусской возвышенности. Загоскин рассказывает про одну из высокомерных московских дам, презиравших дворец в Охотном ряду: «В Москве ей гораздо легче было попасть в высший круг общества. Она бывала на балах у графини А***, на вечерах у княгини С***, и сама назначила у себя дни по вторникам, вероятно для того, чтоб все знали, что она никогда не бывает в Благородном собрании». Для таких появление в Благородном собрании - дурной тон, сам же Загоскин в 1834 году в «Замечании для иногородних» указывает уже тогда распространенное прохладное отношение московской богемы к сему общественному заведению: «Московское Благородное собрание, без всякого сомнения, одно из великолепнейших клубных заведений в Европе; но хороший тон требует, чтоб его посещали как можно реже».
Посещение собрания было непременным пунктом культурной программы зарубежных монархов. В июне 1818 года в Москву пожаловал прусский король Фридрих Вильгельм III.
Блеск восстановленного Благородного собрания ослепил его. Василий Пушкин заметил 8 июня 1818 года: «Бал в Благородном собрании. Король прусской помолодел и похорошел, и, кажется, Москвою чрезвычайно доволен».
В 1820 году в Москву приехал новый генерал-губернатор Дмитрий Голицын, которому было суждено править Первопрестольной почти четверть века и оставить о себе прекрасную память среди горожан. Первый свой визит он совершил в собрание в Охотном ряду. Александр Булгаков, чиновник по особым поручениям, записал в своем дневнике 29 февраля 1820 года: «Князь Дмитрий Владимирович сказывал, что поедет в Собрание, то есть в концерт... В Собрании было с лишком 500 человек, и натурально князь обращал на себя всеобщее внимание; иные, как здесь водится, без всякого стыда забегали и смотрели ему в глаза, как смотрят на шкуру человека, покрытого чешуею». Далее был концерт с «довольно дурным пением какой-то мамзели и какого-то мусье». В дальнейшем Голицын не раз посещал собрание.
Но обычно концерты собирали больше народу и не всегда на них пели дурными голосами, а если пели хорошо, то это становилось известно всему городу: «В прошедший вторник, 2 апреля, был в Собрании благородном прекрасный концерт. Мелас (итальянская певица петербургской оперы. - А.В.) пела, Ромберг играл на виолончели. Сказывают, что в концерте находилось 1200 человек. Это похоже на старину», - рассказывал В. Пушкин Вяземскому в 1829 году.
В июне 1831 года в Благородном собрании прошла мануфактурная выставка, «замечательная по успеху, который превысил общее ожидание, важная по неминуемым последствиям своим в будущем, выставка была таким занимательным событием, таким необыкновенным мирным торжеством, близким сердцу истинного патриота, что она должна была быть празднована общественною признательностью», - отметил посетивший это мероприятие князь Петр Вяземский.
В Благородном собрании проходили и официальные мероприятия, как правило, во время своих визитов в Первопрестольную в Колонном зале императоры встречались с дворянством. 6 сентября 1826 года по случаю коронации Николая Павловича московские дворяне дали прием в честь новоявленного монарха. Александр Булгаков писал в дневнике: «Дворянство угощало Государя в большой зале Благородного собрания, которая была освещена очень хорошо, только жаль, что прибегнули к шкаликам [36], от коих всегда бывает и запах и чрезмерная жара, хотя и были они зажжены токмо на хорах, на коих и без того такое было множество зрителей, что половина имевших билеты хорных с трудом могли дойти до половины лестницы и, не имея средств добраться до хор, возвратились назад и уехали домой, ничего не видевши. Сему виною директоры, коим не следовало давать более билетов,
