Давайте начнем с вероучения. Триста лет или около того, прошедшие после обращения в христианство императора Константина, были необыкновенно плодотворным периодом в богословском смысле, когда большинство христианских учений достигли полной ясности. Папство сыграло некоторую роль в этом процессе, но, что удивительно, минимальную. Решения о правильном вероучении принимались на больших Вселенских соборах. За Никейским собором в 325 г. через неодинаковые промежутки времени последовали Вселенские соборы в Сердике, Константинополе и Халкидоне, которые состоялись до низложения последнего императора Западной Римской империи в 476 г. Все эти соборы проводились на Востоке (даже Сердика – современная София находилась в восточной части Балкан), и в основном работа богословской мысли в ходе споров проходила там же, а христианские интеллектуалы работали главным образом на греческом языке. За исключением Вселенского собора в Халкидоне, на котором папа римский Лев I внес на рассмотрение главный документ, известный как Tome of Leo, латиноговорящие папы в других обстоятельствах посылали своих наблюдателей и давали возможность священнослужителям на Востоке принять это как факт. Многие допущения греческой философии и науки давали основные методологические инструменты для развития христианской доктрины[261].
Однако еще более существенную роль в этом деле сыграла череда императоров-христиан. Мы уже столкнулись с тем фактом, что они гарантировали механику развития вероучения, предоставляя бесплатный транспорт, питание и проживание сотням епископов одновременно, когда тех везли на телегах (буквально) по империи на следующую богословскую тусовку. Историк-язычник IV в. Аммиан Марцеллин особенно язвительно пишет о частоте и стоимости церковных соборов при императоре Констанции II (337–351). Помимо крупных четырех, были проведены многие менее масштабные и несколько в равной степени больших соборов, где договорились о том, что в конечном счете решено считать «неправильным» ответом. Так что эти соборы не фигурируют в стандартных перечнях Вселенских соборов, хотя таковыми они и являлись на самом деле. Император на этих соборах играл гораздо большую роль, чем просто открывал свою чековую книжку. Всегда именно он принимал решение, нужно ли и когда созывать более крупные соборы: без его распоряжения они просто не происходили. В добавление к этому любой император обычно определял по крайней мере часть повестки дня для обсуждения, что было вполне естественно, так как большинство соборов созывалось по конкретной причине. Они также оказывали давление на участников, чтобы добиться для них желаемого исхода, и применяли единственные механизмы принуждения, у них имевшиеся: путем изгнания несогласных священнослужителей, например, или конфискации церковных зданий и богатств у целых религиозных течений (в конце концов, их осуждали).
Отдельных людей в разной степени интересовали вопросы вероучения. Констанций II, а затем Юстиниан прославились своим стремлением к богословским частностям, но все императоры были заинтересованы в мире и единстве церкви, а это другая тема наряду с чисто интеллектуальной составляющей позднеримских споров по вопросам вероучения. Поэтому все императоры с готовностью занимались делами церкви, по крайней мере до такой степени, что в общем и целом воля каждого из них была более важна, чем споры на церковном соборе по поводу вероучения для их исхода. Возьмем, например, так называемый арианский спор относительно того, какой термин правильнее использовать для обозначения взаимоотношения человеческого и божественного в личности Христа. Никейский собор принял в 325 г. одно определение, но потребовались два поколения, чтобы оно завоевало окончательное признание. Тем временем Римское государство длительное время считало ортодоксальными другие определения. Спор на эту тему закончился лишь в 380-х гг., когда сторонники неникейских определений уже не могли больше найти никакой поддержки у императора, и государство приступило к последовательному принудительному проведению в жизнь позиции Никейского собора. То же самое распространяется и на дисциплинарные вопросы. В связи с чем возникла серьезная проблема в Северной Африке: так называемый донатистский спор относительно статуса тех церковных руководителей, которые сдались под натиском преследований, предшествовавших обращению императора Константина в христианство. Пока императорская воля колебалась на протяжении большей части IV в., когда различные режимы осуществляли разную политику, спор продолжал бушевать. Однако как только имперская политика стала жесткой по одному решению спора – против донатистов – и развернула в полном объеме средства принуждения по этому решению, спор быстро начал вызывать раздражение. И это не значит, что все донатисты исчезли – не более чем все разные мнения, идущие вразрез с решениями Никейского собора, – но как только императорская воля начинала поддерживать ту или иную позицию, влияние ее оппонентов начинало столь значительно уменьшаться, что они быстро превращались из движения в секту, и тогда правители переставали о ней беспокоиться. Возможно, епископы и интеллектуалы и проводили основную мыслительную работу, но именно императоры организовывали исходы споров по вопросам вероучения (или не делали этого), созывая соборы, создавая на них необходимые коалиции, чтобы провести ту или иную точку зрения, а затем с должной решимостью приводя в исполнение решения соборов[262].
Роль императора в установлении и проведении в жизнь общих стандартов религиозной практики для священнослужителей и мирян тоже была значительной. Папские декреталии играли здесь некоторую роль на латинском Западе, но существовало гораздо больше правил и предписаний, изложенных в канонах различных церковных соборов (где роль императора, по крайней мере в крупных из них, была главной), а также в имперских законах. Шестнадцатая книга Кодекса Феодосия целиком состоит из императорских законов по религиозным вопросам, составленных в период между царствованием Константина и 435 г., а Кодекс Юстиниана объединил в себе еще больше таких законов в начале 530-х гг. Основная линия канонического закона в позднеримский период обеспечивалась сочетанием решений соборов и императорских законов, а папские декреталии стояли лишь третьими в плане количества соответствовавших и широко циркулировавших правил для христианского духовенства и мирян. Что касается принуждения, то опять-таки был важен имперский суд, но дополнением к этому стало служить одно новшество. Со времен Константина епископы имели возможность проводить суды, и любой христианин – участник спора мог обратиться с просьбой, чтобы его дело было передано туда. Но по ходу развития событий все это на деле превратилось в нечто похожее на местные суды, решающие незначительные вопросы, которые имели своей целью скорее улаживание конфликтов и посредничество, нежели немедленное наказание. Это, очевидно, ограничивало виды дел, которые могли слушаться в таких судах (безусловно, речь идет не о делах, которые могли повлечь за собой смертную казнь – епископам запрещалось проливать кровь). А так как разрешение на деятельность епископским судам давал в первую очередь имперский закон, это опять-таки подчеркивало главенство правителя в сфере церковного закона[263].
То же самое относится и, в конце концов, к назначениям на высокие церковные посты. Императоры оказывались равнодушны к тому, например, кто является епископом в крошечной епархии на Пиренеях и их окрестностях, но им было очень важно, кто из епископов отвечает за большие города империи, и прежде всего ее столицу и столицы регионов. Любопытно, что на самом деле это не означало Рим. К IV в. даже западной половиной империи управляли из Милана или Трира, а позднее из Равенны, в то время как ключевыми городами Востока являлись Константинополь, Антиохия и Александрия. Рим оставался культурной столицей, но на протяжении всего IV в. императоры посетили ее самое большее в четырех случаях и оставались там каждый раз около месяца. Поэтому выборы папы римского не влекли за собой слишком большого вмешательства со стороны императора, хотя когда они приводили к насилию, как при выборах папы Дамаса в 366 г., это было уже совсем другое дело. В епархиях, считавшихся важными для них, императоры получали и сохраняли право контролировать назначения[264].
Без всякого сомнения, император был действующей главой христианской церкви. Другие лица, включая папу римского, имели особое положение, но роль императора в формулировке правильной доктрины, определении и проведении в жизнь ожидаемых стандартов религиозной практики и в выборе людей для должностей оставалась главной. И это первенство было реальным. Позднеримская политическая теория – принятая, как мы видели, Теодорихом и измененная Прокопием – утверждала, что император напрямую назначен и тщательно выбран Богом, чтобы тот правил как Его наместник на земле. Эти идеи пришли прямо из нехристианских эллинистических представлений о королевской власти, но обращение империи в христианство, что поразительно, не породило больших изменений. Божественная природа была ярлыком, прикрепленным к христианскому Богу, и божественная цель состояла в том, чтобы привести все человечество к христианству, а не создать совершенные civilitas для немногих. Но ничто не изменилось в утверждении о близости императора к Богу. Все, что имело отношение к правителю, оставалось священным – от его казны до его спальни – каждый императорский церемониал, начиная от больших официальных торжеств и кончая малейшими, самыми интимными моментами (вроде proskynesis – падение ниц перед повелителем, чтобы продемонстрировать должное к нему уважение), организовывалось с целью втолковать эту мысль. Император не считался обычным смертным и, по крайней мере, на публике должен был хранить сверхчеловеческую бесстрастность во время происходивших церемоний. Возможно, Константин зашел в этом слишком далеко. Изначально его останки были захоронены в огромном мавзолее (церковь Святых Апостолов) в Константинополе в окружении алтарей двенадцати апостолов. Часто говорят, что он считал себя тринадцатым апостолом. Но тринадцатой фигурой, которая обычно находится посреди двенадцати апостолов, является Христос, так что остается удивляться, кем же считал себя Константин. Его сын Констанций II тихо все переделал, чтобы это выглядело немного скромнее. Но изменилось не много: Констанций и его преемники на Востоке и на Западе (до Юстиниана и после него) были последовательны в своем утверждении, что их избрал Бог, чтобы править с ними на земле.
