Как и с позднеримским периодом, если подходить к этим векам ретроспективно, можно разглядеть зарождавшуюся связь, которая в конечном итоге помогла превратить папу в полнофункционального главу римского католического сообщества. С 494 г. (с начала правления Теодориха) до наших дней сохранилось известное письмо папы римского Геласия I императору Анастасию. Начинаясь с известных слов Duo sunt («существуют два»), оно излагает вероучение, по которому в мире действуют две равные и раздельные власти: священная власть епископов и королевская власть монархов, и из этих двух у священников ответственность больше: «Существуют две власти, которые в основном управляют этим миром, – священная власть священников и могущество королей. Из этих двух у священников больше обязанностей, так как они должны отчитываться перед Господом на Божьем суде даже за королей… Поэтому вы должны знать, что вы зависите от их решений, а они не подчиняются вашей воле».
Бог желает, чтобы эти власти работали гармонично, но у них разные сферы, и они не должны вмешиваться в область компетенции друг друга. Геласий сочинил это письмо в разгар Акакианского раскола, и оно бросило вызов притязаниям идеологии имперского государства на то, что император имеет право руководить делами церкви. Более конкретно, это были нападки на Henotikon – императорский указ, с помощью которого Зенон попытался наладить гармонию в церкви на Востоке, но конкретный пункт сформулировали в рамках более общего изложения принципа.
Практически во многом из того же интеллектуального контекста родилось важное произведение Дионисия Эксигуса. Он специализировался на переводах с греческого на латынь, но именно его труд о каноническом законе для нас имеет особое значение. Все происходило в два этапа. Сначала он заново перевел (в двух отдельных изданиях) каноны Вселенских соборов с языка оригинала – греческого. Существовали их более ранние переводы на латынь, но они были не очень точными и иногда даже путали каноны (один служитель церкви из Северной Африки ранее обращался к папе Зосиме (417–418) на том основании, что один из канонов Никеи, согласно его переводу, оказался каноном Сердики). В части второй (Collectio decretorum Pontificum Roma norum) были собраны папские декреталии начиная от папы Сириция I до Анастасия II (384–498). Этот текст является источником большей части наших знаний о деятельности пап по выпуску декреталий в позднеримский период, но он также нанес удар ради будущей папской значимости, собрав приличную коллекцию предыдущих папских решений, доступных в весьма удобной форме. Это собрание быстро распространилось и усилило роль Рима как источника властных постановлений по церковным вопросам[267].
Другие яркие моменты истории становления папской власти включают Григория I Великого, чьи произведения имели огромное влияние, но который был также очень активен и в другом: реорганизовал управление папскими поместьями, чтобы увеличить приток доходов, и модернизировал центральный чиновничий аппарат, сделав его более эффективным. Как известно, он провел действительно независимые переговоры с лангобардами в 590-х гг., когда они устремились к Риму, а в поле зрения не было ни одной восточно-римской армии. За этим в VII в. последовало принципиальное сопротивление попыткам императоров Восточной Римской империи прекратить христологические споры, которые шли на их восточных территориях, после Вселенского собора в Халкидоне. Он выдвинул довод: какова бы ни была природа Христа в разные моменты (а христианам вообще запрещалось использовать слово «природа»), Его воля была одна. Под названием «монофелизм» (с греческого «одна воля» – вас это не удивит) эта доктрина косвенно отвергала учения Халкидонского собора, в работу которого папа римский Лев внес свой вклад – знаменитое послание, так что папская власть – особенно папы Мартина I – не могла с ней смириться, какова бы ни была цена (а она оказалась высокой). И последнее, но не менее важное: в этот период также появляются первые свидетельства серьезного интереса папы к расширению границ христианской Европы – и здесь главную роль опять сыграл Григорий Великий. Сказав свою знаменитую фразу в отношении каких-то англосаксонских рабов Non angli sed angeli («Они не англы, а ангелы»), он отправил в 597 г. Августина Кентерберийского с группой отважных спутников по Франкии на север через Ла-Манш. Поддержка папой этого проекта (уже после смерти Григория) была несколько спорадической, но помогла одному из самых выдающихся церковнослужителей пройти по зеленым просторам Англии – это был Теодор из Тарса. Рожденный в Малой Азии и бежавший от персидских и арабских завоевателей, он в возрасте шестидесяти шести лет внезапно был забран из тихого римского монастыря, отправлен в Англию и сделан архиепископом Кентерберийским. Не испугавшись ужасной погоды, он продолжил в одиночку проводить коренную ломку англосаксонской церкви и умер в почтенном преклонном возрасте восьмидесяти восьми лет: за его земной карьерой последовала одна из самых заслуженных беатификаций в истории[268].
Если связать эти яркие моменты истории становления папской власти воедино, то можно согласиться с доводом, что в Средние века были сделаны решающие шаги к институту папства, каким мы его знаем. Дионисий показал важность такой власти для развивавшегося корпуса канонических законов на Западе. Папы римские Геласий и Мартин четко сформулировали, почему императоры должны держать свои липкие руки подальше от богословия, и продолжили воплощать теорию на практике, в то время как учение Григория Великого сосредоточивало мысль многих западных церковнослужителей на Риме, пока он занимался модернизацией папского чиновничьего аппарата, превращая его в гораздо более серьезную организацию увеличением доходов, и положил начало процессу, в ходе которого папство сойдет с орбиты Константинополя и отправится на запад в поисках будущих богатств. Но в то время как фактор отдельной личности, который мы сейчас рассматривали, вполне реален, следует изо всех сил сопротивляться любому искушению соединить все точки воедино, чтобы нарисовать образ сознательного обращения в тот период власти пап к Западу (как это иногда делалось с Григорием в главной роли). Реальность была совсем другой.
Прежде всего, отношения между папской властью и императором в Константинополе требуют более тщательной оценки. Думаю, вполне вероятно, что папы в конце V – начале VI в. пользовались в некотором роде свободой от плотного имперского контроля. Был бы Геласий таким смелым в своем письме к Анастасию, если бы жил на территории Восточной Римской империи, – это весьма и весьма сомнительно. Безусловно, имелись бы значительные последствия, и на протяжении почти двухсот лет после падения Равенны под натиском армий Юстиниана летом 540 г. Рим, являясь одним из пяти равных патриархий, находился под всеобъемлющей властью императора. Наверное, папской власти, которая научилась жить без империи (хотя, как мы видели в главе 2, Рим и пальцем не пошевелил, чтобы положить конец Акакианскому расколу, не проконсультировавшись сначала с Теодорихом), было досадно, когда ее насильно вернули на орбиту Константинополя, и это периодически вызывало проблемы из-за фурора, который по-прежнему окружал Вселенский собор в Халкидоне на Востоке. Некоторые восточные священнослужители не смогли принять без дальнейших комментариев его определение Христа, которому присущи «две природы». Отсюда и появилась череда императоров, пытавшихся найти компромиссные решения, добавляя что-то к этому определению или убирая из него что-то, чтобы сделать его приемлемым для основной массы восточных церковников. Но так как «Послание» папы Льва было главной частью протокола собора (и почти единственным вкладом, который Запад когда-либо вносил в христологические споры), Рим категорически отказывался идти на какие-либо компромиссы.
Несмотря на эту отправную точку, давление, которое могли оказывать императоры, было временами таким сильным, что папы римские не могли ничего сделать, лишь прогнуться. Папу Вигилия, например, привезли в Константинополь в конце 540-х гг. и дважды заставили пойти на компромисс для осуждения одного маленького клочка текста, принятого на Вселенском соборе в Халкидоне. Даже этот компромисс, получивший название «Три главы», вызвал бурю на широких просторах западной латинской церкви и был использован для решительной защиты Халкидона. Тем не менее двое преемников Вигилия на посту папы римского достаточно остро ощутили жар, чтобы принять компромисс, под которым он подписался. Аналогично, когда в VII в. разразилась буря по поводу «одной воли», папа Гонорий I (625–638) согласился с мнением императора без возражений. Его преемнику Мартину I была оставлена возможность нанести ответный удар путем проведения своего Латеранского синода в 649 г., который безоговорочно осудил монофелитство. Заслуженное наказание оказалось быстрым и решительным: его насильно увезли в Константинополь, осудили и выслали в Крым, где он и умер (хотя могло быть и хуже: главного соучастника Максима Исповедника осудили на лишение языка и правой руки – чтобы больше не мог ни говорить, ни писать ересь). Вес реальной императорской власти был существенным во время «византийского» этапа становления папства, но – и это ключевой момент – нет достоверных свидетельств того, что в этот период папы стремились к каким-нибудь глубоким изменениям.
