День высказывает надежду, что отныне печать будет поставлена в возможность говорить правду, а не подобие правды. «Этот недостаток правдивости в русском обществе, – говорит он, – эта непривычка высказывать свою мысль со всею откровенностью, во всей ее полноте, без унизительных для нее двусмысленностей, оговорок и иносказаний, затрудняет не только развитие нашей общественности, но и ход государственных отправлений»[732].
Отечественные Записки в своем первом нумере, вышедшем без цензуры, в статье, озаглавленной: «Без цензуры», так определяли значение закона 6 апреля. Указывая вместе с другими изданиями, что все будет зависеть от способа применения нового закона, журнал замечает: «Достоверно однако[733], что даже самое неблагоприятное применение нового закона все-таки должно быть неизмеримо (??) лучше самого идеального состояния печати под цензурною властью; если и можно сказать, что в новых правилах дано месту произволу, то этот произвол поставлен в необходимость обнаруживаться явно, должен при всяком проявлении своем возбуждать общественное внимание, и уже по одному этому можно надеяться, что он не будет таким неприятным, каков был тайный и безапелляционный произвол цензора».
Ближайшая практика министра внутр. дел П. А. Валуева по применению правил об отмене предварительной цензуры и замене ее карательною показала, как правы были те государственные люди[734] и публицисты, которые утверждали, что неопределенная постановка в законе вопроса о предостережениях может дать повод к весьма печальным недоразумениям. Безмятежное существование бесцензурной печати продолжалось недолго. Не прошло и двух недель со дня введения нового закона, как 18 сентября последовало первое из первых предостережений.
Оно дано было С.-Петербургским Ведомостям. Обстоятельства, при которых оно состоялось, наглядно показывают, какие неудобства сопряжены с системою предостережений. В означенной газете появилась полемическая (против Северной Почты) статья, в которой высказано было мнение, что осуществление предположенного, по газетным известиям, проекта о залоге части государственных имуществ и о втором выпуске 5 % банковых билетов невозможно без выкупа первого выпуска, который обеспечен государственными имуществами. 18 сентября в Северной Почте появилось первое предостережение, данное именно за эту статью С.-Петербургским Ведом., в лице их редактора В. Ф. Корша. С внешней стороны предостережение отличалось большою обстоятельностью. Указан был не только № газеты и статья, вызвавшая административную кару, но и места в статье с точным обозначением строк. Предостережение было мотивировано тремя соображениями. Прежде всего ставилось в вину газете, что она высказала суждение, несогласное с интересом государственного кредита, по поводу меры, не объявленной в установленном порядке. Затем выставлялось, что газета оспаривала принадлежащее правительству право на залог государственных имуществ и, наконец, указывалось, что газета неправильно приписывала государственным имуществам характер специального обеспечения 5 % банковых билетов и тем возбуждала сомнение, могущее иметь влияние на доверие, которым пользуются билеты.
Первый блин вышел комом: предостережение встречено было общим недоумением и неудовольствием. Выражением этих чувств служила статья, напечатанная в № 288 Московских Ведомостей. Газета прежде всего удивляется первому юридическому мотиву предостережения. Если закон 6 апреля разрешал обсуждение опубликованных законов, то тем более он разрешал критику только еще предположенных мероприятий. Переходя затем к содержанию статьи, Московские Ведомости находят, что статья, вызвавшая административное взыскание, ничего злонамеренного по цели не заключает; по тону она также вполне спокойна и прилична. Стало быть, заключает московская газета, кара вызвана сущностью суждения. Считая со своей стороны мнение, высказанное петербургскою газетою, неосновательным, Московские Ведомости удивляются, что предостережение дано за «ошибочное» суждение. «Неужели государственный кредит есть вещь до такой степени колеблющаяся, – ядовито замечали Московские Ведомости, – что под влиянием неосновательного, ошибочного, даже вопиюще-нелепого суждения той или другой независимой газеты он подвергается колебанию? От свойства суждения газеты зависит ее собственный, а не государственный кредит»[735].
После небольшой передышки предостережения посыпались от П. А. Валуева с новою силою, в которой явственно слышалась нота личного раздражения[736]. Не прошло и года со времени введения нового закона, как под предостережениями очутились журналы и газеты самых различных, часто противоположных направлений.
Предостережения, мотивированные самыми разнообразными соображениями (из коих далеко не все приводились официально), были даны: радикальным—Современнику и Русскому Слову, умеренно-либеральным С.-Петербургским Ведомостям и Голосу, крепостнической Вести, славянофильскому Дню и Москве; даже столп и привилегированный спасатель отечества—Московские Ведомости не были пощажены.
Предостережение Современнику ставило ему в вину косвенное и прямое порицание начал брачного союза, а также возбуждение вражды к высшему сословию[737].
Второе предостережение Русскому Слову дано было за статью Писарева об учении Конта. Умереннейший из умеренных акад. Никитенко, относившийся крайне враждебно к этому журналу, не мог удержаться в своем Дневнике от следующего протеста по поводу этого предостережения: «Это уже придирка. Мы, значит, поворачиваем назад к архицензурному времени. Одно из двух: или надо при расширении свободы допустить разные воззрения и толки о таких предметах, о которых прежде толковалось не иначе как официально, и предоставить другим воззрениям опровергать первые, или остаться при прежнем стеснении печати»[738]. Возвращаясь к этому предостережению еще раз, Никитенко прибавляет: «Во втором предостережении Русскому Слову приведена причина: косвенное намерение дать приложение коммунизму. Это одно слово: косвенное, в состоянии привести в отчаяние всякого пишущего, ибо чего нельзя представить в виде косвенного нападения на Бога, царя и т. д.»[739].
Отметив факт систематического преследования С.-Петерб. Вед. этой порядочной, но крайне осторожной газеты, приостановленной в сентябре 1867 г., Никитенко замечает: «Итак, Валуев, не одолев медведя в лесу (Каткова), набросился на бедного беззащитного зайца и немилосердно травит его с Щербиным и Фуксом (начальник и правитель дел главн. управл. по делам печати)»[740].
Голосу давалось предостережение и за непочтительный отзыв о туркестанской администрации и за неуважительный отзыв о Наполеоне, и об остзейских баронах[741]. «Я прочел, – пишет академ. Никитенко, – № 109 и 114 Голоса за 1866 г., на которые ссылается предостережение, но решительно не понимаю законности последнего. Оно понадобилось разве для того, чтобы показать публике, что министерство преследует не одни Моск. Вед., а на всех равно распространяет свои дары, – но ведь при таких предостережениях делается невозможным издавать газеты. Как предвидеть, за что она может подвергнуться предостережению?».
Указав на предостережение, данное Вести по поводу мысли об общем земском сборе, акад. Никитенко присовокупляет: «Но ведь об этом было говорено и печатано уже не раз во время земских собраний в Петербурге. Вообще, министерство очень щедро на предостережения. Им, кажется, овладела мысль уничтожить те приобретения последних десяти лет, из которых многие гарантированы верховною властью. Разумеется, все это имеет вид пресечения злоупотребления в печати; но то, что министру внутренних дел кажется злоупотреблением, составляет только последствие совершившегося факта и настоятельную потребность общества, допущенную самим правительством. Такой образ действий производит только неудовольствие и стеснение нашей бедной мысли и образованности»[742].
Москве в течение одного года дано было шесть предостережений. И. С. Аксаков с редким мужеством и достоинством отпарировал нападения и в первом же номере вслед за предостережением подвергал предостережение подробнейшей и серьезнейшей критике. По поводу одной статьи (Москва, № 45 за 1867 г.) Никитенко пишет: «Презрительнее о цензуре отозваться нельзя»[743].
