- Превосходная работа! - восторженно сказал Анненков и, обратясь к гранильщику, спросил:
- Как же получается это чудо?
- Эх, барин, всё идет от большого упорства и терпения. Каждый камень открывается только умельцу. Дурная рука всю красоту зарезать может. У каждого камня своя нежность. Возьмем, к примеру, аметист. Приятный самоцветик, а не сразу свою игру покажет. Краску надо ловить. Опусти камешек в водицу, и что же? Со всего самоцвета краска сбежится в один куст синего-пресинего цвета. И ставь этот куст в низ камня, и тогда аметист станет бархатным, теплым. Так и с яшмой, и с другим камнем совет надо держать, примериться, как его взять, чтобы красоту показать, да во всей силе.
Старик говорил медленно, для каждого камня он находил ласковое слово, и сенатор, слушая его, всё больше и больше проникался уважением к ценному мастерству.
- Смотрите, что может сделать простой человек! - сказал он Аносову, который и сам не мог оторвать взора от голубой вазы.
Они долго еще стояли у шлифовальных станков и тихо беседовали с мастерами, любуясь их работой. Однако едкая пыль раздражала горло и легкие. Аносов снова почувствовал острую боль в горле. Сильная слабость овладела им, - он еле дождался, когда сенатор вспомнил об отдыхе...
Утром тронулись в Змеиногорск. Завод оказался скучным деревянным селением. Когда-то здесь была крепость с бастионами. Теперь всё обветшало, пришло в негодность. Кругом ни тени, ни садов...
- Крайне неинтересно, - с недовольной гримасой вымолвил Анненков.
- Ваше превосходительство, - с жаром отозвался Аносов. - Обратите внимание, рудники эти самые старейшие. Они более ста лет дают серебро. Известный вам ученый Российской Академии наук господин Паллас сказал про Змеиногорск, что он венец всех сибирских рудников.
- Превосходно! - одобрил сенатор. - Я рад за его императорское величество, что он владеет столь прибыльным рудником.
- Обратите внимание, ваше превосходительство, сколь скудно живут здесь рабочие люди. Трудятся они много, а выдачу хлеба им прекратили. Судите сами: ежегодно тысячу пудов серебра добывают, а жизнь проходит в невыносимых условиях, - страстно заговорил Аносов.
- Погодите минутку! - движением руки прервал его речь ревизор. - Вы, милый друг, не о том повели речь. Поверьте мне, сии простолюдины довольны своим положением. Неведение делает их вполне счастливыми. Познание же развивает только алчность... Ну, судите сами, что они видели хорошего? Живут наравне со скотом, и смеют ли они думать о лучшей доле?..
- Не говорите так! - оборвал сенатора Павел Петрович. - Вы не знаете их жизни. Это же люди, и какие превосходные люди!
Анненков отвернулся, глаза его стали льдистыми. Он не пожелал больше разговаривать. Вечером сенатор вызвал Аносова к себе и, показывая на доклад, написанный им, спросил:
- Вы хлопочете о сих людях и рудниках?
- Верно! О них я хлопочу! - подтвердил Аносов.
- Его величество государь не может отпустить средства на сомнительные предприятия, - холодно сказал Анненков. - Что еще имеете сказать мне?
- Прошу осмотреть рудники, и вы убедитесь, в каком они состоянии.
- Это глубоко? - трусливо спросил Анненков.
- Шахты достигли ста десяти сажен глубины, и там, безусловно, сыро. Вам следует убедиться в этом.
- Благодарю покорно, - язвительно отозвался сенатор. - А плавки можно видеть?
- Буду рад показать. Убедитесь сами в техническом расстройстве. Возведенные Козьмой Дмитриевичем Фроловым гидротехнические сооружения требуют ныне большого ремонта.
- Ничего, постоят и дальше. А плавки я посмотрю завтра непременно. Любопытно видеть, как рождается серебро.
Утром, освеженный ванной, сенатор отправился в литейные. Он шел по широкой улице и хмурился. Мрачное здание завода ему не нравилось. Встречные работные, завидев начальство, останавливались, брались за шапки и низко кланялись. Сенатор равнодушно проходил мимо. Однако его зоркий глаз схватывал и запоминал всё.
- Неужели эти грязные мужики смыслят в плавках? - недоверчиво спросил он Аносова.
Павел Петрович вспыхнул.
- Это прекрасные мастера по литью. Вы сами сейчас убедитесь в этом!
Они вошли в литейную, где у плавильных печей старались литейщики. Все они при виде начальников обнажили головы. Только один седобородый старик остался в шапке.
- Кто это? - сердито спросил Анненков.
- Он наблюдает за плавкой, - пояснил мастер.
- Высечь его! Сто лозанов! - выкрикнул, багровея, ревизор.
- За что же, барин? - вдруг сообразив, спросил старик.
- За непочтительность к старшим!
Сенатор и Аносов прошли вперед. Не видя вблизи работных, Павел Петрович тихо заговорил:
- Старик, которого вы приговорили к ста лозанам, выполняет трудную обязанность. Изо дня в день он наблюдает за плавкой сквозь небольшое отверстие.
- Для чего это нужно? - недовольно проворчал Анненков.
- Он следит, чтобы не пропустить того мгновения, когда серебро окончательно расплавится и начнет улетучиваться. Старик, которого вы решили наказать, ваше превосходительство, за долгие годы испортил зрение до того, что ничего не видит, кроме ослепительного серебряного блеска.
- Тэк-с! - вздохнул сенатор. - Мне припоминается подобное из книг. У одного знаменитого астронома спросили, как он может так часто наблюдать яркий солнечный шар? Он ответил: "Глаза мои упиваются солнечным светом!". Так и негодный старик этот...
- Пощадите его! - Павел Петрович умоляюще посмотрел на петербургского ревизора.
- Может быть, он и действительно невиновен, - словно в раздумье вымолвил сенатор. - Но теперь, сударь, поздно. Слово мое - закон! Непостоянство в мнении ведет к развращению народа. - Он холодно блеснул глазами и замолчал.
Аносов свернул в мастерские:
- Извольте осмотреть, ваше превосходительство.
Сенатор последовал за ним. Переступив порог помещения, столичный ревизор был недоволен тем, что оно низкое, почти без света и без вентиляции. Его охватила нестерпимая жара, которая шла от плавильных печей.
В дыму, в огненной метели из ослепительных искр опаленные зноем люди надрывались на тяжелой работе. Один из них, всклокоченный, со злыми глазами, прохрипел:
- Задыхаюсь, братцы!
К нему подбежал малый с ведром воды и окатил с головы до ног.
- Невозможно! - вырвалось у Анненкова.
Аносов хмуро пояснил:
- Сейчас весна, и это вполне возможно, но зимой, при здешних страшных морозах, ужасно. Потный, разморенный жаром, рабочий выбегает на леденящий ветер... Вот и чахотка...
Сенатор недовольно повел головой, давая понять, что ему неприятны объяснения. Однако Павел Петрович не отступил и продолжал:
- Но еще хуже под землей, в шахтах. Там работают в липкой грязи, в спертом воздухе штолен, каждую минуту грозит обвал или взрыв. Очень тяжело работать по четырнадцать часов в сутки. Ревматизм, полное истощение - вот удел здешних работных... Ваше превосходительство, в докладной я прошу о пересмотре урочных норм.
- Пустое! - сердито перебил сенатор. - Все заводские работные и приписные крестьяне, сударь, освобождены от податей и, кроме того, считаются на действительной военной службе. Известно ли вам это?
Это прозвучало неприкрытой злой иронией. Аносов вздохнул и понял, что все попытки убедить ревизора в необходимости преобразований тщетны. Как бы в ответ на эту мысль Анненков засмеялся и сказал:
- К чему на ветер бросать средства? Поймите, сударь, тут пребывают каторжники, и потому и жизнь каторжная. Иначе и быть не может! С меня уже хватит. Пойдемте отсюда!
Он брезгливо оглядел литейную и пошел к выходу.
- Я еще раз прошу вас осмотреть рудник, - настаивал Павел Петрович.
- Нет, нет, - наотрез отказался Анненков. - Да и пора, сударь, обедать.
Аносова всегда тянуло посмотреть на фроловское изобретение. Он переоделся и в сопровождении штейгера спустился в шахту. В мрачных подземельях слышался шум бегущей воды. Павел Петрович вышел в темный зал. При свете рудничной лампы и факела зал казался огромной храминой, посреди которой вертелось потемневшее от времени гигантское колесо, приводимое в движение водой. Через скалы по каналам, высеченным трудолюбивым человеком в камне, она торопилась к механизмам и приводила их в движение. Циклопические размеры вододействующих машин и небывалый размах построенной сложной системы подземных каналов всегда поражали Аносова. Ему казалось сказочным, что еще недавно жил русский умница-богатырь, который глубоко под землей соорудил такие мощные двигатели, облегчая труд рудокопа.
Увы, никто по достоинству не оценил трудов Фролова! Всё забылось, травой поросло, колёса покрылись мхом, и многое уже рушилось...
Аносов выбрался из глубокого рудника и уселся на скамеечку. Хорошо было вдыхать живительный весенний воздух! Под яркими лучами солнца синеватым отливом сверкали рельсы, над рекой повис мост, через который пролегала железная дорога. Аносов встрепенулся и подумал: "Отец устроил величайшие в мире водяные машины, облегчив труд рудокопа, а сын - Петр Козьмич Фролов - построил первую рельсовую дорогу. Это ли не подвиг!.."
