Значительная часть перебежчиков оставалась верна немцам до самого конца. Незадолго до капитуляции, когда солдаты особенно изголодались, несколько русских, служивших в 305-й пехотной дивизии, вдруг исчезли. Немцы решили, что больше их не увидят, но те вскоре вернулись, причем с едой. Где русские ее добыли, узнать так и не удалось.
Верность перебежчиков не всегда оценивалась немцами по достоинству. Как-то один сержант спросил своего офицера: «Что мы будем делать с нашими русскими? Может быть, прикончить их?» Офицер, ошарашенный подобным бессердечием, отверг эту идею. Он просто отпустил перебежчиков на все четыре стороны, предоставив возможность спасаться самим. Хотя вряд ли им удалось выжить.
Судьба перебежчиков до сих пор остается неясной, отчасти потому, что документы 10-й дивизии НКВД по-прежнему засекречены. Некоторых из них наверняка расстреляли, кого-то использовали в качестве переводчиков с последующим уничтожением, ясно одно – большая часть попала в руки НКВД. Известны случаи, когда перебежчиков просто забивали ногами, чтобы не тратить на них патроны.
В последние дни сражений на Волге советское командование беспокоилось, как бы отдельные группы немцев не выскользнули из окружения. 27 января были захвачены три немецких офицера, переодетых в форму Красной Армии. Два других немецких офицера наткнулись на русское танковое соединение и были убиты в перестрелке. Из десяти групп, которым удалось вырваться из кольца, ни одна не смогла далеко уйти. К тому же группа армий «Дон», присоединиться к которой так стремились все беглецы, была оттеснена советскими частями более чем на двести километров от границы «котла». Ходили слухи, что одному немецкому солдату все-таки удалось пересечь линию фронта и добраться до своих, но он все равно погиб от взрыва бомбы в полевом госпитале, где находился на излечении.
По рассказам очевидцев, красноармейцы первого эшелона, особенно бойцы гвардейских дивизий, обходились с побежденными более милостиво, чем шедшие вслед за ними части второго эшелона. Конечно, не все было гладко. Иногда подвыпившие солдаты расстреливали пленных в ознаменование своей победы. Военнослужащие элитных подразделений не брезговали поживиться за счет пленных немцев, отбирая у них кольца и фотоаппараты. Особенно ценились алюминиевые котелки, какими вермахт снабдил своих солдат. Эти вещи потом меняли на водку и самогон.
С пленных снимали сапоги, а взамен кидали пару рваных обносков. Один врач лишился таким образом томика стихов Гете, переплетенного в кожу. Книга была отпечатана на тонкой бумаге, которая как раз годилась на самокрутки. Из злорадства и мести красноармейцы отбирали у пленных теплые попоны, заставляя их дрожать от холода.
Многие немецкие солдаты могли передвигаться, только опираясь на костыль или палку. Почти у всех были обморожены ноги, ногти на пальцах отваливались, что причиняло пленным дополнительные страдания. Русские офицеры заметили, что пленные румыны находятся в худшем состоянии, чем их немецкие союзники. Очевидно, их продовольственный паек урезали раньше, дабы сохранить боеспособность германских частей.
Как правило, пленные смотрели себе под ноги, не смея поднять глаза на своих конвоиров или чудом выживших местных жителей. Время от времени тишину разрывал одиночный выстрел. Все понимали, что это означает – какому-то немцу вынесен смертный приговор.
Медленно тянулись по сталинградским дорогам колонны военнопленных. Сейчас «защитники» Сталинграда представляли собой жалкое зрелище. В шерстяных пилотках, натянутых на самые уши, перепоясанные веревками или телефонными проводами, они брели в жуткую неизвестность. Вслед им неслись проклятия и угрозы. Один советский офицер, обведя рукой сталинградские развалины, с яростью крикнул: «Скоро так же будет выглядеть ваш Берлин!» Он ошибся только во времени. До падения Берлина оставалось еще долгих два года.
Из штаба 64-й армии в штаб Донского фронта Паулюса доставили на его же собственном автомобиле. Штаб Донского фронта располагался в Заварыкине в пятидесяти километрах от Сталинграда. Туда же, только на другой машине, доставили Шмидта и Адама. Всех троих разместили в хате-пятистенке под постоянной охраной Особого отряда. Командовал отрядом лейтенант Богомолов. Остальных пленных офицеров поселили в избе неподалеку. Охранял немцев взвод солдат.
Богомолов и его люди, остро чувствуя историческую значимость момента, пялились на пленных во все глаза. Высокий Паулюс чуть сутулился. При входе в дом ему пришлось наклониться, чтобы не стукнуться головой о притолоку. По примеру Адама Паулюс выбросил свою форменную фуражку, заменив ее на шапку-ушанку. Он все еще носил форму генерал-полковника. Вслед за Паулюсом в избу вошли Шмидт и Адам. Полковник Адам удивил охрану неплохим знанием русского языка. Последним шел шофер, несший тяжелые чемоданы с личными вещами пленных.
Паулюс и Шмидт заняли изолированную комнату избы, а Адам и охрана разместились в проходной. Вскоре к отряду Богомолова присоединились два агента НКВД, присланных из Москвы Берией. Поздно вечером прибыли начальник штаба фронта генерал Малинин и старший офицер штаба полковник Якимович. При Паулюсе, помимо охраны, постоянно находился офицер разведки лейтенант Лев Безыменский, он же выступал в роли переводчика. Безыменский сообщил Паулюсу и Шмидту, что ему приказано обыскать их багаж на предмет обнаружения «недозволенных вещей», в частности колющих и режущих. Услышав об этом, Шмидт взорвался: «Немецкий фельдмаршал не станет совершать самоубийство при помощи маникюрных ножниц!» Однако Паулюс, измотанный последними событиями, лишь устало махнул Шмидту рукой, чтобы тот замолчал, и протянул лейтенанту свой саквояж с туалетными принадлежностями.
Незадолго до полуночи Паулюсу передали, что офицеры Красной Армии готовы к разговору с ним. Лейтенант НКВД Евгений Тарабрин, знавший немецкий язык, слышал, как Паулюс спросил у Шмидта: «Что мне говорить?» «Помни, что ты фельдмаршал германской армии», – прошипел в ответ Шмидт. Больше всего офицера удивила та фамильярность, с которой Шмидт обращался к старшему по должности и званию.
Капитан Дятленко получил приказ прибыть к Воронову всего за полчаса до начала первого допроса Паулюса. Воронов, которому Сталин накануне присвоил звание маршала, встретил Дятленко очень радушно. «Итак, капитан, помнишь тот день, когда этот гордец отказался тебя принять? Теперь он сам к нам пришел, и скоро ты с ним побеседуешь», – проговорил Воронов и расплылся в улыбке.
За одним столом с Вороновым сидели генерал Рокоссовский и генерал Телегин. Позже подошел фотограф. К великому изумлению Дятленко, фотограф обратился к Воронову на «ты» и повел себя с маршалом, как со старым приятелем. Оказалось, что так оно и есть. Знаменитый создатель документальных фильмов Роман Кармен и маршал Воронов были знакомы еще с гражданской войны. Кармен установил предназначавшийся для Паулюса стул в самом освещенном месте, а сам встал у дверей. Он понимал, что снимки, сделанные в этой деревенской хате, облетят весь мир и станут лучшим свидетельством победы русского оружия[13].
Когда прибыл Паулюс, атмосфера в штабе Воронова была уже накалена до предела. Паулюс вошел и застыл в дверях. Его волосы и щетину на подбородке серебрила седина, глаз дергался от нервного тика. Воронов указал на свободный стул и сказал по-русски: «Садитесь, пожалуйста», Дятленко проворно вскочил и перевел фразу на немецкий. Паулюс слегка поклонился и сел. Затем Дятленко представил ему сидевших за столом офицеров: «Представитель Ставки, маршал артиллерии Воронов! Командующий Донским фронтом генерал-полковник Рокоссовский!» Паулюс встал и полупоклоном приветствовал обоих.
Первым заговорил Воронов. Дятленко переводил: «Господин генерал-полковник (советское командование еще не знало, что Гитлер произвел Паулюса в фельдмаршалы), уже поздно, и вы устали, да и нам пришлось немало поработать в последние дни, поэтому сейчас мы обсудим только один вопрос, решение которого не терпит отлагательства». Паулюс поморщился и с достоинством произнес: «Ваша разведка плохо работает. Позавчера фюрер присвоил мне звание фельдмаршала. В моих воинских документах есть соответствующая запись; – с этими словами Паулюс дотронулся до нагрудного кармана. – Учитывая недавние обстоятельства, я просто не имел возможности сменить форму». Воронов и Рокоссовский обменялись ироническими взглядами. «Простите, господин фельдмаршал, – смиренно извинился Воронов и продолжил начатый разговор: – Мы просим вас подписать приказ, адресованный той части вашей армии, которая еще не сложила оружия. Во избежание дальнейшего кровопролития ваши солдаты должны сдаться». «Это предложение недостойно германского офицера!» – воскликнул Паулюс еще до того, как Дятленко кончил переводить. «Спасение жизней тысяч солдат недостойно командующего, который сам сдался на милость победителя?» – недоверчиво спросил Воронов. «Я не сдавался. Меня захватили в плен», – возразил Паулюс. Его ответ, спорный, по сути, не произвел на советских офицеров должного впечатления. Они прекрасно знали обстоятельства пленения командующего 6-й армии.
