Такой организованный отпор сделал свое дело: утверждение треста затягивалось, внутренние противоречия между его участниками нарастали. В данном случае правительство не санкционировало образование металлургического треста, и Государственная дума рассматривала это как свою значимую победу[1167]. После этого громкого конфликта правительство в мае 1909 года учредило специальную комиссию по урегулированию деятельности синдикатов и трестов, которая приступила к их обследованию. Целью работы комиссии объявлялась не борьба с синдикатами и трестами как таковыми, а устранение с их стороны различных злоупотреблений. Заметим, что в качестве примера того, как следует налаживать контроль за деятельностью этих промышленных объединений ставилась Германия[1168]. Однако все это не могло переломить общей ситуации и, конечно, повлиять на приток иностранного капитала в отечественную экономику. Правительство последовательно делало на него ставку. Тот же Министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев, тесно связанный со столичным Русским банком для внешней торговли (со значительной долей немецкого капитала), настойчиво разъяснял с думской трибуны, что следует не препятствовать, а, наоборот, содействовать приливу иностранных капиталов: они несут необходимые промышленности знания, энергию, предприимчивость и т.д. Зарубежные финансовые ресурсы, уверял он, постепенно «отуземиваясь», будут с успехом выполнять «русскую службу»[1169]. Тем не менее конфликты на этой почве возникали в Государственной думе практически ежегодно. Упомянем крупный скандал начала 1912 года по поводу американского треста, построившего завод сельскохозяйственного машиностроения под Москвой. С трибуны опять звучали обвинения в адрес правительства, которое поощряет наиболее сильных и конкурентоспособных и полностью забывает о нуждах мелкого ремесленного производства, где заняты миллионы людей[1170]. Как отмечалось, Министерство торговли и промышленности постоянно говорит о поддержке русского машиностроения, но заботится в первую очередь об интересах заграничных инвестиций, употребляя слово «русский» лишь для известного оттенка[1171]. Раздраженные депутаты даже предложили изменить название законопроекта: не о поддержке русского сельского машиностроения, а поощрении иностранной сельскохозяйственной индустрии[1172].
Наибольшую тревогу у московской буржуазии вызывала наметившаяся экспансия иностранного капитала в текстильную отрасль – цитадель купечества Центрального региона. Петербургские банки, использовавшие западные финансовые потоки, стали предпринимать активные попытки утвердиться на этом рынке. Большой резонанс в деловых кругах произвела покупка столичным Азово-Донским коммерческим банком пакета акций Богородско-Глуховской мануфактуры. Лишь в результате энергичных действий членов морозовской семьи удалось отбить одно из крупнейших предприятий страны[1173]. Учитывая упорное сопротивление текстильных королей, столичные дельцы переориентировались на сырьевые поставки для отрасли. Тут, как отмечают исследователи, львиная доля оборотов предвоенного времени приходилась уже на петербургские банки. Они подчинили себе наиболее крупные торговые предприятия по заготовке и очистке хлопка: эти коммерческие структуры либо становились их собственностью, либо попадали к ним в полную зависимость. К тому же несколько банков (Русско-азиатский, Русский банк для внешней торговли, Азово-Донской и др.) построили в Москве обширные терминалы для хранения хлопка[1174]. Баланс сил в этой отрасли очевидно смещался в сторону столичной буржуазной группы.
Успехи петербургской буржуазии всегда опирались на финансовый потенциал такого ключевого инструмента, как банки. 1907-1914 годы характеризовались повсеместным усилением их влияния на хозяйственную жизнь страны. Если еще в конце XIX столетия Московский купеческий и Волжско-Камский банк занимали лидирующие позиции в российской экономике, то к началу мировой войны они были потеснены пятеркой крупнейших петербургских банков[1175]. Их присутствие в Первопрестольной также расширялось: если в начале XX века здесь было пять отделений столичных банковских структур, то к началу 1914 года все крупные столичные банки (в количестве десяти) имели в Москве свои филиалы[1176]. Москвичи, постоянно муссировавшие тему неравных условий конкуренции, указывали, что петербургские банки являлись, по сути, полуказенными, получастными обществами, которые возглавлялись бывшими чиновниками – выходцами из Министерства финансов и других ведомств. Именно на этих связях зиждилось их благополучие: они обладали бесконтрольным доступом к бюджетным источникам, откуда черпали средства для различных коммерческих проектов; им же поручалась реализация государственных займов, программ и т.д. Москва всегда считала, что такая политика губительна для торгово-промышленного развития страны; петербургские банковские структуры стягивали большее число клиентов и денежных ресурсов для своих спекулятивных операций[1177]. Договоренности с московскими банками по согласованию процентных ставок по вкладам в 1911-1913 годах оставались весьма непрочными и часто нарушались обеими сторонами. Весной 1914 года Москва открыто разорвала это соглашение, найдя его условия недостаточными для защиты от «погони за вкладами»[1178].
С 1907 по 1914 год в Первопрестольной появились и новые, не связанные с купечеством банки. Речь идет, во-первых, о крупном Соединенном банке, который возник в 1909 году на базе разорившихся в начале XX столетия банковских структур Полякова и был детищем Министерства финансов: его возглавил чиновник ведомства граф В. С. Татищев, а затем государство привлекло в его акционеры французских инвесторов. Банк «Юнкер», преобразованный в 1912 году из одноименного банкирского дома, не выступал в качестве самостоятельной силы на промышленном рынке. Исследователи отводят ему роль подручного петербургских и иностранных финансовых групп[1179]. Непосредственно купеческим был Московский банк Рябушинских, учрежденный рядом видных, главным образом текстильных, промышленников Центральной России. Во время войны при финансовой поддержке банка (иногда даже в здании Московского биржевого комитета) проходили съезды старообрядцев Белокриницкой иерархии. Кстати, основные владельцы еще одного крупного Волжско-Камского банка – семьи Кокревых и Мухиных – являлись беспоповцами поморского согласия. Поэтому после 1907 года в реестре акционеров банка значились Петербургская старообрядческая община поморского согласия, Московская община поморцев и Андросовская поморская богадельня в Ярославле[1180]. Пыталась купеческая буржуазия учредить также новые банки – но безуспешно. Так, в сентябре 1910 года кредитная канцелярия Министерства финансов возвратила организаторам Всероссийского международного банка в Москве устав, указав на серьезные недочеты при его составлении[1181].
Можно утверждать, что в целом позиции купеческих финансистов у себя дома, в Москве, оказались серьезно ущемлены. По их мнению:
«искусственный Петербург хочет обескровить Москву, пытаясь где-то там, на болотной окраине, создать центр промышленности и торговли, новое сердце России. Эта нелепая канцелярская затея находит себе приверженцев среди группы промышленников, которые в данном случае явно в своих личных интересах готовы пренебречь интересами государственными»[1182].
Купеческая элита хорошо понимала нерадостные перспективы; в свое время (в конце XIX века) именно это и вынудило ее покинуть привычную верноподданническую колею и выйти на новые политические рубежи. И теперь купцы тоже не собирались играть роль статистов. С думской трибуны звучали речи, явно готовившиеся в стенах Московского биржевого комитета. Например, депутат Н.Д. Шейдман указывал: то немногое, что:
«делалось для подъема экономического положения страны, преимущественно делалось на западе и юго-западе России, центр же и восток решительно ничего не получили»[1183].
Напомним, что лидеры купечества Москвы не считали всероссийскую предпринимательскую организацию – Совет Съезда представителей промышленности и торговли -своей. Призванный взаимодействовать с органами власти, Совет был учрежден в Петербурге в 1906 году – при весьма скромном участии московской группы. И в дальнейшем:
«Москва если официально не была вне общероссийского объединения, то, по существу, почти никакого участия в его жизни не принимала, и даже более того, почти не интересовалась его существованием»[1184].
