- Пилоты, продажного спирту нет?
Струмилин, читавший сказку Сент-Экзюпери, ответил шепотом:
- Тише вы, люди спят!
- А спирту, спирту нет?
- Нет спирту, идите спать.
- Адью, - сказал уголовник и осторожно прикрыл за собой дверь.
Утром уголовники согнали с кровати какого-то старика, летевшего из Якутска к дочке в гости на зимовку, купили в магазине коньяку "Йонесели" и начали пить.
Они пили отвратительно и так же отвратительно закусывали. Они пили не глотками, как все, а выливали содержимое целого стакана в горло без глотков, сразу. А потом ели консервы - рыбу в томате - руками, капая на простыню и одеяло. Когда один из пассажиров сделал им замечание, уголовники стали смеяться и громко рыгать. А потом они стали издеваться над всеми пассажирами.
- У тебя нос длинный, - говорили они одному и щелкали его по носу.
- А у тебя курносый, - говорили другому и тянули его за нос. - Закон курносых не любит.
Пассажиры молчали. Богачев, оставшись после завтрака в комнате один, слушал происходившее за перегородкой и тяжело сопел.
"Что же они молчат, как кролики? - думал он. - Один раз дать по физиономии - и все станет на свои места".
- Ты, мордастый, - продолжали куражиться уголовники, - пойди в магазин, купи нам коньяку.
Богачев вскочил со своей койки, рывком открыл дверь и гаркнул:
- А ну, прекратить хулиганство!
- Этому гражданину надоело, кажется, жить, - сказал один уголовник другому. - Коля, подержи мой макинтош... Летчик, не вмешивайтесь в чужую жизнь.
- Если еще раз к кому-нибудь пристанете, шею сверну, - пообещал Богачев.
- Шею сворачивать нам нельзя. Мы исправились. Мы тогда, летчик, посадим тебя на десять суток за хулиганство и за оскорбление.
Двое пассажиров, воспользовавшись этим разговором, быстро ушли из комнаты.
Осталось три человека: старик и два молоденьких парня.
- Дед, - просили уголовники, когда Богачев вернулся к себе, - станцуй нам падеспань, а мы тебе похлопаем.
- Да что вы, ребятки! - сказал дед. - Не надо.
- Танцуй.
- Не умею я...
- Танцуй, падла!
Богачева подбросило. Он ворвался в соседнюю комнату, и через минуту один из уголовников лежал на полу с разбитым лицом, а другой, стараясь вырваться из рук Богачева, выл:
- Ой, пусти, пусти, пусти!
Богачев со всего размаха швырнул его на пол.
- Еще раз начнете - изуродую!
Из комнаты выскользнули два паренька и старик. Богачев снова ушел к себе и лег на койку. Через несколько минут к нему заглянул уголовник с разбитым лицом и спросил:
- Пилот, у вас нет продажного спирту? Тогда второй уголовник стал толкать его в спину и кричать:
- Пусти, Коля, я с него потяну права!
- Молчи, капуста! - цыкнул на него тот, что стоял в двери. - Пилот мускулистый, он сделает тебе форшмак детского питания. Пилот, ответьте на вопрос, будьте вежливы!
- Я сейчас продам тебе спирту, - пообещал ему Богачев и сделал вид, что собирается встать с койки.
Уголовник стремительно отпрянул от двери, сбив с ног того, что стоял у него за спиной.
- Хорошо, хорошо, - сказал он, - только не надо сердиться. Мы уважаем мускулистых пилотов.
Когда экипаж вернулся с аэродрома, Богачев рассказал Струмилину про двух уголовников.
- А что вы хотите? Они кичатся своим воровским кодексом чести, а никакого кодекса нет. У них, как у животных, сильный есть сильный, он и хозяин. Мы с ними чересчур цацкаемся, в либерализм играем, добренькими быть хотим.
- И с убийцами тоже, - добавил Володя Пьянков. - Он убьет "со смягчающими обстоятельствами" - ножом, а не топором, или топором, но не шилом, - вот ему пятнадцать и дают вместо расстрела. А убийца - он неисправимый. Око за око, зуб за зуб: у Наума предки неплохо продумали этот вопрос. Я человек добрый, но убийцу персонально расстрелял бы и даже водки потом пить не стал для успокоения.
- Пьянков стал Демосфеном, - сказал Брок, - за два года я не слышал от него больше пяти слов за один присест, а тут - так прямо речь.
3
Струмилина вызвали в отдел перевозок.
- Павел Иванович, - сказали ему там, - огромная просьба к вам.
- Огромная?
Струмилинского шутливого вопроса не поняли и поэтому повторили:
- Да, огромная. Наш дежурный экипаж загрипповал. А рыбаки стонут в Устье: рыба в лед вмерзает. Да и у нас тут свежие помидоры для них пришли - третий день в электростанции храним. У вас сейчас по графику что?
- Сначала отдых, а потом горючее на острова надо забросить.
- Может быть, вы согласились бы заменить наш дежурный экипаж? Сходили бы к рыбакам?
- С удовольствием.
- Правда или издеваетесь?
- Недоверчивые вы какие... - засмеялся Струмилин. - Конечно, сходим к рыбакам!
Он вернулся в общежитие и, остановившись на пороге, сказал:
- Подъем, мальчики, рыбу надо возить!
- Когда же настоящее дело? - сонно спросил Павел. - Наука-то когда? Надоело бочки возить.
- А спать вам не надоело? Вы спите, как бурый медведь в зимнее ненастье. Тому, кто первым поднимется и умоется, обещаю помидор.
- Банку болгарских томатов? - поинтересовался Пьянков из-под одеяла. Он спал около окна, форточка была открыта, потому что было жарко натоплено, и он лежал, укрывшись с головой, чтобы не простудиться.
- Нет. Настоящий, свежий помидор, привезенный из парников.
- Что? - быстро спросил Брок и вскочил с кровати. - Неужели свеженький?! Для меня свежий помидор, что для быка красная тряпка! Я готов на бой, Павел Иванович!
- Считайте помидор съеденным, Нёма.
- Дискриминация, - пробасил Пьянков и сразу поднялся с кровати, - я тоже хочу.
- Жду вас у самолета, - сказал Струмилин. - Возьмите у диспетчера погоду. Живей, ребята, живей! Когда Струмилин вышел, Богачев спросил:
- Геворк Аркадьевич, что это с командиром?
- Вы о чем?
- Он как-то особенно рад этому рыбному полету.
- А, вы об этом... Командир любит летать к рыбакам и на фактории к охотникам.
Там у него много старых знакомых. Его всегда направляют на самые трудные трассы - в океан; здесь-то уж все облазили, тут и новички могут. Ну, вот он и рад к знакомцам слетать. Его все колхозники-поморы знают: от Чукотки до Архангельска.
- Читали книжки о нем?
- Нет. По бочкам они его знают.
- Как?
- По бочкам, - повторил Аветисян, улыбаясь. - В первые годы после войны в поморских колхозах - хоть шаром покати. Тогда бочку в хозяйство заполучить - что золотой слиток найти. Ну, Павел Иванович, глядишь, над одним колхозом в сугроб пустую бочку бросит, потом над другим...
- И колхозники находили?
Аветисян даже присвистнул:
- Колхозники, милый, все найдут. Да еще тогда... Они бы иголку нашли, брось мы ее с самолета. Два выговора Струмилин получил, а денег у него вычли - три зарплаты, не меньше... Ну, вы готовы?
- Да.
- Оденьтесь потеплее.
- Я надел джемпер.
- Можете надеть второй, не помешает - на реке сильный ветер.
Самолет шел низко, повторяя в воздухе причудливый путь реки.
- Я чувствую себя лыжником-слаломистом, - сказал Павел Струмилину.
Тот кивнул головой и спросил:
- А подводным пловцом-аквалангистом вы себя не чувствуете?
Павел засмеялся и отрицательно покачал головой.
Аветисян грыз кончик карандаша и смотрел в иллюминатор. Пойма реки, над которой сейчас шел самолет, была удивительно похожа очертаниями на то место, где он встретил войну. Его перебросили из Читы на западную границу двадцать первого июня сорок первого года. Он приехал ночью на аэродром, расположенный на берегу реки, и пошел купаться с летчиками. Ночь кончалась, занимался рассвет. Вода была теплая и мягкая. По берегу стояла осока. Выкупавшись, Аветисян нарвал охапку осоки и стал натирать ею белье, только что выстиранное им в реке. От осоки, от свежей ее зелени остается хороший запах - так делала его бабушка в Ереване, Аветисян помнил это. А потом с аэродрома прибежал старшина и закричал страшным голосом:
- Война!
Аэродром был перекопан: его переоборудовали. Командир полка пытался возражать:
люди, стоявшие на границе, чувствовали, что на той стороне Буга происходит по ночам что-то неладное. Из Москвы командир полка получил нагоняй. Его обвинили в паникерстве и политической слепоте. Аэродром начали переоборудовать. Все самолеты полка были сожжены гитлеровцами в первый день войны. Аветисян отступал с пограничниками. 29 июля его ранило под Смоленском. В госпитале его раздели.
Заплаканная сестра, стаскивая с него изорванную, окровавленную рубаху, увидала ссохшуюся осоку.
- Кто это сек вас? - улыбнулась сестра сквозь слезы.
Аветисян ни разу не раздевался тридцать три дня, отступая. Так и пронес он сотни страшных километров у себя за спиной вещественную память мира зеленую молодую осоку, которая дает такой хороший запах свежевыстиранному белью...
- Здесь по берегам много белых куропаток, - сказал Струмилин, - жаль, что я не взял из дому мелкашку.
- А из пистолета? - спросил Павел.
