Когда обе стороны представили свои аргументы, слово взял король Освий: «И тогда король заключил: „И я говорю вам, что [святой Петр] – небесный привратник, которому я не буду противоречить, но буду, насколько умею и могу, во всем повиноваться его решениям, чтобы, когда я приду к вратам в Царствие небесное, было кому открыть их, так как у него от них ключи”». Безусловно, здесь роль папской власти более чем проходная, так как авторитет папства – это то, что в конечном итоге склонило короля к такому решению, но тем не менее мы видим его, присутствующего на синоде, который, выслушав, как церковнослужители обсуждают формальности, сам принял ключевое решение. Это мелкомасштабная копия римской имперской модели всеохватной религиозной власти[275].
В области назначений на высшие церковные посты королевский приказ тоже играл первую скрипку. Наш самый колоритный раннесредневековый источник – исторический труд Григория Турского. Он включает многочисленные рассказы о деятельности франкской церкви, которые ясно дают понять, что слово королей франков имело большой вес при назначении епископов в своих владениях. Множество факторов могло оказывать влияние при принятии индивидуального решения, но, когда доходило до дела, именно от короля зависело назначение, и кандидат без одобрения короля не проходил. Григорий часто сетует на это, но тут же проговаривается, что он тоже обеспечивал себе королевское одобрение – в его случае им являлся король Сигиберт, – чтобы побить притязания конкурента на его Турскую епархию. Но опять-таки разве не Черчилль сказал, что последовательность есть признак посредственности? Нам не хватает аналогичных повествовательных источников из католического Вестготского королевства, но, несмотря на случайный пример обратного, я уверен в том, что королевское влияние на назначения епископов было так же выражено и там (каким оно и осталось после исламского завоевания, когда эмиры и халифы унаследовали право по крайней мере одобрять кандидатов, прежде чем они были официально рукоположены). В англосаксонской Англии аналогичным образом всегда оказывалась проблематичной ситуация, если при короле находился епископ, ему по какой-то причине неугодный, как ясно дает понять Беда в «Церковной истории народа англов», и тогда королевская воля обычно брала верх[276].
Однако эта модель становится понятной, когда мы обращаем внимание на установление морально-социальных норм для церковнослужителей и мирян, а также на функционирование структур принуждения. Это всегда была вторая главная задача церковных соборов в позднеримский период (помимо решения вопросов вероучения). В послеримский период она такой в основном и оставалась, но после 478 г. западные структуры церковных соборов действовали не в латинской церкви в целом, а в каждом королевстве отдельно.
Возьмем, например, христианскую церковь франкской Галлии. Хлодвиг созвал один собор священнослужителей своего нового королевства в Орлеане в 511 г., но последующая его деятельность в этом направлении была довольно нерегулярной. Единственная известная нам направленная деятельность в Галлии – это последовательный ряд из четырех реформаторских соборов, проведенных епископом Кесарием Арльским в 524–529 гг., но это происходило при Теодорихе и Аталарихе, на тот момент занимавшем главенствующее положение в регионе, который сейчас называется Средиземноморской Францией. В начале 580-х гг. внук Хлодвига Гунтрам проявил достаточно власти, чтобы положить начало реформаторским соборам епископов Франкского королевства, которые стали поднимать стандарты религиозного поведения и практики повсеместно. То, что это быстро стало осознанной традицией, безусловно. Необычная рукопись изначально из Лиона – сердца королевства Гунтрама, но теперь поделенная между Санкт-Петербургом и Берлином – дает нам возможность проследить развитие событий. В течение почти двадцати лет, прошедших после I Маконского собора в 579 г., епископы собирали все существующие постановления, а затем добавили к ним свои собственные обсуждения, иногда подсказанные каким-нибудь особенно замысловатым делом, которое им пришлось разбирать. Со временем они и сумели найти несколько дополнительных подборок постановлений старых соборов и при принятии новых решений начали намеренно ссылаться на решения, уже собранные или принятые ими. Эта работа завершилась составлением нового, тематически организованного кодекса канонических законов Vetus Gallica, перегруппировавшего все существовавшие материалы так, что стало гораздо легче выяснять текущее состояние закона по любой конкретной теме. Все это демонстрирует нам энергичное церковное сообщество франков, которое решительно брало на себя ответственность за прогресс христианства в рамках своей юрисдикции[277].
Этот краткий эпизод оживляет раннесредневековую западную церковь и совершенно теряется, если все, что вас интересует, касается развития института папства. Поражают несколько моментов. Церковь франков функционировала не в полной изоляции. Ее епископы обладали сильным чувством принадлежности к более широкой христианской традиции, в которой папская власть играла некоторую роль. В частности, одним из ее основных текстов о существующей христианской традиции стало собрание юридических документов Дионисия Эксигуса – переведенные им на латынь решения старых греческих соборов и изданные им папские декреталии. В то же самое время это франкское сообщество в своей деятельности полностью зависело от поддержки своего короля. Пока Гунтрам не начал испытывать интерес, никакая реформаторская традиция, даже охватившая все королевство, не могла оторваться от земли, и я подозреваю, что, подобно своим римским предшественникам-императорам, король франков не только созывал соборы, но и оплачивал их расходы. Аналогичным образом, энергично принимаясь за решение новых проблем, епископы франков с радостью полагались на свои собственные интеллектуальные ресурсы и не видели ни малейшей необходимости обращаться в Рим. Также нет никаких указаний на присутствие каких-либо римских наблюдателей и даже предположений относительно таковых. А когда в VII в. интерес короля снова угас, возможно, как результат медленного ослабления его власти в этот период, то соблюдение такой традиции остановилось. За весь VII в. известно о проведении всего лишь одного церковного собора.
Эта модель столь схожа с имеющимися данными о королевствах вестготов и англосаксов, что нет необходимости излагать ее подробно. Как только все преодолели потрясение от обращения в никейское христианство на III Толедском соборе, в новом королевстве вестготов в конечном итоге развилась традиция решения важных вопросов посредством череды местных церковных соборов. Их всегда проводили в Толедо, но более или менее непрерывная их последовательность началась с IV Толедского собора 633 г., когда после перерыва длиной около пятидесяти лет соборы стали собирать один за другим. В отличие от своих галльских аналогов конца VI в. эти соборы рассматривали как мирские, так и церковные вопросы, хотя епископы самостоятельно решали чисто религиозные проблемы. Не считая этой характерной особенности, модель – одна и та же. Соборы созывались королями, и разработка корпуса церковных законов в ходе их заседаний (известного как Hispana) включала копии решений старых соборов и собрание Дионисия Эксигуса. У них также были копии многих решений меровинго-галльских соборов (которые прекратили свое существование к тому времени, когда возникла традиция Hispanic). Но если присутствовавшие на таких соборах и сознавали, что являются частью большого христианского мира, они тем не менее, подобно своим франкам, стали совершенно самостоятельно заниматься и всеми другими вопросами. Никаких экспертов со стороны не звали, и принятие решений по любым сложным проблемам уже не зависело от мнения папы римского.
В англосаксонской Англии традиция Вселенских соборов начала приживаться век спустя – при осуществлении так называемой верховной власти Мерсии над Южной Британией. Короли Мерсии созывали соборы, географический охват которых совпадал с владениями этих правителей, и, хотя английские епископы знали о существовании большого христианского мира, они успешно справлялись со своими делами сами. Единственный раз были позваны эксперты со стороны, когда один из королей – Оффа – кое-чего захотел. Он завоевал старое Кентское королевство, в котором находилось архиепископство Кентерберийское, и счел проблематичным иметь высшее религиозное лицо южной провинции Англии, протяженность которой совпадала с границами его собственного королевства, далеко от (по британским меркам) центра. Поэтому он захотел разделить церковную провинцию надвое и создать второе архиепископство в Личфилде – центре своего королевства. В 786 г. он пригласил двух папских легатов посетить Англию – чтобы «смазать колеса» одобрения папы. Записи о проделанной работе представляют собой завораживающее чтение. Состоялась встреча на высшем уровне, где все зафиксировали свое согласие на передовые религиозные идеи, вроде той, что неплохо было бы, если бы детей всегда крестили. А затем после пары приемов и подписания официального сообщения легаты уехали на родину. Посещение оказалось целиком рекламным, не затрагивало сколько-нибудь сложных вопросов и не устанавливало никаких механизмов принуждения для проверки последующего продвижения к различным банальным целям, которые все столь озабоченно обсуждали. Таким образом, особое предложение папской власти ничего не стоило королю, и он добился своего. Личфилд в должном порядке всего несколько месяцев спустя в 787 г. был превращен в архиепископство, хотя и не надолго, другом Карла Великого Адрианом I. После смерти короля Оффы верховная власть Мерсии пошатнулась, и, как вам уже следовало бы привыкнуть, церковные дела покорились политическим ветрам. Главенство Кентербери было восстановлено в 803 г. папой римским Львом III, и с той поры все так и осталось[278].
