призвана петиция, которую историки Мартин Ауст, Генрих Август Винклер и я весной 2020 года направили в Бундестаг. Мы предлагаем создать в Берлине документационный центр, который будет хранить память о до сих пор не получивших должного внимания жертвах немецкой оккупации и истребительной войны в Западной и Восточной Европе, а также представлять немецкую историю ХХ века в разных ее контекстах. Документационный центр должен содействовать тому, чтобы эти жертвы, занимающие значительное место в национальной памяти разных народов, вошли и в немецкую мемориальную культуру. Это место не должно выстраивать иерархию между отдельными группами жертв, ему надлежит лишь показать их конкретный опыт. Важно преодолеть узость одностороннего памятования, расшить его и сделать транснациональным, чтобы пострадавшие нации могли делиться опытом в форме исследований и обсуждений, выставок и посредничества, воспоминаний и встреч. Здесь молодые люди разных стран могли бы больше узнать о судьбах своих родственников и рассказывать о них. Такое расширение немецкой мемориальной культуры не означает зацикленности на прошлом, напротив, это был бы еще один шаг к окончанию Второй мировой войны и к открытию общего будущего внутри мирной, сотрудничающей и обменивающейся Европы.
Узость взглядов, равнодушие и забвение истории перед лицом истории страданий, о которых живо помнят соседи, не может способствовать европейскому миру. Я уже вспоминала во введении к этой книге, что в Германии сегодня некоторые издатели публикуют военную литературу нацистских времен, а также распространяют некомментированные высказывания солдат и генералов об истребительной войне. Это националистическое наступление пользуется успехом в определенных кругах Германии на фоне очень слабого интереса общественности к данной проблеме, остающейся маргинальной для немецких историков. Социальные сети, которые с вирусной скоростью копируют и распространяют военную нацистскую пропаганду, в свою очередь заражают сознание людей войной. Это наступление на историю есть не что иное, как наступление на Европу, ибо оно разжигает ненависть, месть и обиду, подрывая узы солидарности и мира, которые уже сложились между странами – членами ЕС.
Тот, кто рассказывает собственную историю, открывает себя. От того, что и как мы рассказываем, а также что и как умалчиваем или искажаем, как соотносимся с опытом другого, зависит, возникнет ли доверие, достоверность или досада, раздражение и даже страх. Европейская история до и после 1945 года должна стать еще более многоголосой, должна предоставить место разному опыту страданий. Собранные вместе, эти рассказы могут выявить разные нарративы общественных групп и меньшинств с их зачастую весьма отличающимся видением событий и иным опытом и вынести их на обсуждение. Такое просвещение поможет укрепить европейскую сплоченность между Западом и Востоком. Память никогда не застывает, она меняется со временем. Хотя сами события нельзя изменить, их толкование измениться может, когда жертва и преступник вспоминают о них вместе. Новые знания и разные точки зрения могут постепенно дополнять и трансформировать общественные представления и общую память.
Джордж Моссе говорил не о войне и мире, а о «брутальности» и «цивилизованности». Это не модусы, а противоположные пути, по которым могут идти общества и нации. Мы не должны забывать, что в надежде на обновление с помощью насилия все европейские нации бросились в Первую мировую войну. Вырождающуюся и феминизированную культуру следовало оживить идеалом сильной и героической мужественности. В мирное время такие приступы коллективной агрессии во имя героических мифов довольно быстро забываются. Но надолго ли? Размышлявший об этом Норберт Элиас говорил о «процессе цивилизации». Однако цивилизация не процесс, а проект, и только люди могут такой проект привести в действие и поддерживать с помощью культурных ценностей, программ и непрерывного образования. Брутальными или цивилизованными нации бывают не сами по себе, а только относительно своих культурных программ. Предпочитают ли они национальную гордость, радикальный образ врага и культ силы или мирное сосуществование в многообразии и уважении к человеческому достоинству? Что объявляют они священным – нацию, коллектив, государство или личность? Сегодня вопрос о мире и его обеспечении есть не что иное, как вопрос о сохранении гражданской нации, созданной основателями ЕС 75 лет назад. Неясно, продлится ли этот союз. Но ясно, что эта задача потребует от нас всех сил.
Восточная и Западная Германия – объединенная (разъединенная) нация
В Германии есть час и место, где можно, в виде исключения, открыто излить свои патриотические чувства. Многим нравится эта страна, и об этом они говорят каждое воскресное утро на радиостанции «Дойчландфунк». Здесь под рубрикой «Мысли о Германии» дается десять минут – обычно деятелям/деятельницам культуры различных национальностей, но также и другим публичным людям – для того чтобы они коротко и проникновенно рассказали о своих впечатлениях от страны, в которой они живут. Здесь раздаются и критические голоса, но в основном слышатся благодарности и хвала, даже признания в любви и очень много положительных оценок немецкой нации. Пожалуй, это самая патриотичная передача в моей стране. Если надо приободриться, достаточно время от времени подключаться к этому архиву голосов, и тогда видишь свою страну другими глазами.
Менее всего это чувствуется 3 октября [542]. Похоже, немецкая нация единственная, которая отмечает свой национальный праздник не ликованием, праздничной сутолокой и фейерверками, а жалобами, упреками и обвинениями. Ничто не вызывает такого отвращения, как так называемое «единство народа» (Einheitsfolklore). Ни одна страна в мире не подает на свой день рождения столь «постные» блюда. Собственно, этому дню более пристали бы траурные ленты и раскаяние в том, что было сделано фальшиво и глупо. У этого национального праздника нет радости. Почему же он такой холодный и неприветливый?
У 3 октября действительно нет чего-то существенного, а именно чеканного исторического облика. Когда стало ясно, что 9 ноября для национального праздника по понятным причинам не подходит, Гельмут Коль отправил своих историков в архивы на поиски такого дня, который был бы максимально нейтральным в историческом отношении. Ему во чтобы то ни стало хотелось, чтобы на объединение Германии не падала тень какого-либо события. Историки заверили, что 3 октября ничего (досто)примечательного в минувшей истории не произошло. Но именно нейтральность этой даты и обернулась проблемой. Можно было бы выбрать, например, 7 октября, день, когда начались демонстрации в Плауэне, где сегодня стоит памятник Мирной революции. Еще лучше было бы 9 октября, в этот день в Лейпциге вышли на улицы 70 000 демонстрантов. Участники тех событий могли бы рассказать о самой крупной демонстрации в Лейпциге, когда до самого вечера все висело на волоске. Этот день мог бы стать вторым 17 июля [543]
