находит безопасность и мир. “Четыре гадюки в ларце” обозначают четыре элемента: землю, воду, огонь и воздух, которые составляют плотское тело. Тело отдано под власть похоти и является врагом разума. Таким образом, он [разум] пытается убежать от тела. “Пять стражников, которые подходят в дружелюбной манере” означают пять составляющих тела и разума – форму, чувство, осязание, волю и сознание. “Безопасный приют” – шесть чувств (ко всем известным пяти буддисты добавляют ум, об этом сказано и в «Вопросах Милинды». – Е.С.), которые вовсе не являются [этим самым] безопасным приютом, а “шесть разбойников” – это шесть объектов этих чувств. Так, видя опасность в этих шести чувствах, он [разум] убегает вновь и достигает бешеного потока мирских желаний. Тогда он изготавливает плот из благого учения Будды и безопасно преодолевает [этот] бурный поток».
Несомненно, можно найти и иные аналогии – например, в притче о человеке, которого вызвал царь рассчитаться с долгами (гл. 13, см. приложение 6), а ему в этой беде, сиречь при кончине, не помогли его друзья: один – на самом деле, любостяжательность и богатство – дал два рубища, в которых хоронят человека, т. е. ничего из накопленного умерший с собой не взял; другой друг, под которым подразумеваются члены семьи, близкие, знакомые – согласился только проводить его немного, т. е. похоронить; зато третий, ранее презираемый – а это вера, надежда, любовь, сострадание и т. п. – заступился перед царем, т. е. благими делами человек избежал посмертного осуждения. Также кастовые индийские мотивы, вероятно, прослеживаются в притче о женитьбе знатного юноши на бедной девушке («Ты – сын богатых родителей и не можешь взять в жены дочь бедняка», гл. 16), и т. д. – приводить все аналогии не позволяют рамки данного труда, а мысль свою об использовании св. Иоанном Дамаскиным буддийского учения, полагаем, мы проиллюстрировали достаточно.
Что же до дальнейшего содержания книги, то оно таково: преподав учение Христа, Варлаам крестил Иоасафа и удалился в пустыню. Узнав о крещении Иоасафа, царь Авенир безуспешно попытался разыскать Варлаама, чтоб тот отговорил юношу от подвижнического жития, но, не найдя его, обрушил гнев на христиан и монахов, пытался отвратить сына от веры разговорами, разными хитростями и угрозой смерти, но безуспешно, так что и сам в итоге начинает задумываться о христианском учении. Пока же Иоасафа колдун Февда пытается соблазнить красавицей (вспоминаем демона Мару с его дочерьми) и почти преуспевает в этом, но вовремя показанное Иоасафу видение отодвигает от него блудодейственный проступок (см. гл. 30). Иоасаф обращает в христианство самого Февду, и царь сдается, предлагая сыну полцарства и позволение жить так, как ему по душе. Иоасаф, хоть и желает пустынножительства, подчиняется и обращает своих подданных в христианство: разрушает языческие храмы и строит христианские, занимается благотворительностью. Наконец, крестит отца (в этом – аналогия обращения Буддой своего родителя перед его смертью) и другую половину царства. Вскоре царь Авенир отрекся от престола и четыре года спустя кончил дни в покаянии за прежние свои прегрешения, и Иоасаф присутствовал при его кончине, утешая отца. Похоронив его, Иоасаф, которому исполнилось всего 25 лет, роздал все богатство, отрекся от престола, передав его своему советнику Варахии, и удалился в пустыню, разыскивая Варлаама. Перенеся многие тяготы и искушения от диавола, два года спустя он все же встретился со своим наставником, и с той поры они спасались от мира уже вместе до самой смерти. Сначала умер Варлаам, а позже – Иоасаф, проведя в пустыне 35 лет (Будда проповедовал 45). Узнав об их кончине, Варахия перенес их святые мощи в Индию, где от них наблюдались различные чудеса и исцеления.
Таков последний, заключительный штрих к многогранному античному индо-греческому диалогу: греки Гандхары более двух тысячелетий назад явили миру зримые образы Будды, а Индия вернула его Византии как святого праведного Иоасафа, царевича Индийского.
Лукиан из Самосаты
Сновидение, или Петух
Перевод Н.П. Баранова
1. Микилл. Пусть тебя, негоднейший петух, сам Зевс в порошок разотрет за то, что ты так завистлив и звонко голосист! Я был богатым, пребывал в сладчайшем сне, обладая удивительным блаженством, а ты стал особенно как-то криклив и, громко запев, разбудил меня, чтобы даже ночью я не мог никуда скрыться от бедности, которая мне больше, чем ты сам, опротивела. Судя по тому, что кругом еще стоит полная тишина и предрассветный холод не заставляет меня ежиться, как всегда по утрам, – он вернее всяких часов возвещает приближение дня, – ночь еще не перевалила за половину, а эта бессонная тварь, точно она охраняет самое золотое руно, с самого вечера уже начала зловеще кричать! Но погоди радоваться! Я тебе отомщу, так и знай! Пусть только наступит день – я размозжу тебе голову палкой: сейчас очень уж хлопотно гоняться за тобой в такой темноте.
Петух. Господин мой Микилл! Я хотел оказать тебе небольшую услугу, опередив ночь, насколько был в силах, чтобы, встав до зари, ты мог справить побольше дел: ведь если ты, прежде чем встанет солнце, сработаешь хоть один башмак, тем самым уже оставишь позади себя часть пути и добудешь себе муки на хлеб насущный. Но если тебе приятнее спать, изволь: я успокоюсь и буду нем сильнее, чем рыбы. Только смотри: богатея во сне, не пришлось бы тебе голодать по пробуждении.
2. Микилл. О Зевс Чудовищный! И ты, заступник Геракл! Это что еще за новое бедствие? По-человечьи заболтал петух!
Петух. Как? Тебе кажется чудовищным то, что я говорю по-вашему?
Микилл. А по-твоему не чудовищно? Ой, боги! Отвратите от меня беду!
Петух. Ты, по-моему, совершенно необразованный человек, Микилл! Ты не читал поэм Гомера, где конь Ахилла, Ксанф, сказав надолго «прости» ржанью, стоит среди битвы и рассуждает, произнося, как рапсод, целые стихи, не то что я сейчас, говоря неразмеренной речью. И пророчествовал конь, и грядущее возвещал. И тем не менее поведение его отнюдь не казалось странным, и внимавший ему не призывал, подобно тебе, заступника, считая слышимое бедой, требующей отклонения. А что бы ты стал делать, если бы у тебя залепетал киль корабля «Арго» или Додонский дуб заговорил и стад пророчествовать, или если бы увидел ты ползущие шкуры и услышал, как мычит мясо быков, наполовину уже изжаренное и вздетое на вертела? Что касается меня, то, восседая рядом с Гермесом, самым разговорчивым и рассудительным из богов, и разделяя к тому же с вами и кров и пищу,
