Ситуация едва ли принципиально изменилась и к сентябрю 1538 г., когда Ивану IV, которому только что исполнилось восемь лет, пришлось слушать запутанное дело об убийстве в Медынском уезде помещика Степана Иванова сына Пронякина. Обвиненный в убийстве Федор Степанов сын Неелов с сыном Жданом пустился в бега, и ответ пришлось держать его жене Марии и холопу Федьке. Точка в этом деле была поставлена только 28 февраля 1539 г., когда Мария Неелова и ее холоп были выданы головой вдове убитого Степана Пронякина — Екатерине[1454]. Интересно, что и на этот раз судный список, согласно которому юный государь якобы руководил следствием и выносил приговор, подписал уже упоминавшийся выше дьяк — Дурак Мишурин[1455].
Неясно, однако, зачем вообще понадобилась эта фикция суда малолетнего великого князя. Ведь от того же времени, 1534–1539 гг., до нас дошли судебные документы, выданные по приговору бояр кн. И. В. Шуйского и кн. И. Ф. Овчины Оболенского, дворецких кн. И. И. Кубенского, И. Ю. Шигоны Поджогина и кн. Д. Ф. Палецкого (табл. 4, строки 1–4, 10, 14, 15). Более того, после 1539 г. в течение 7 лет великий князь в качестве судьи в дошедших до нас документах ни разу не упоминается: все приговоры от его имени выносились в те годы боярами, дворецкими или казначеями (там же, строки 14–26). При этом с 1543 г. в правых грамотах встречается указание на то, что судный список докладывался государю, а приговор выносился боярами или иными должностными лицами (табл. 4, строки 24, 25).
И вот, наконец, 19 марта 1546 г., согласно сохранившейся правой грамоте вологодских писцов Тимофея Андреевича Карамышева «с товарищи», выданной слуге Кирилло-Белозерского монастыря Роману Никифорову, государь снова предстал перед подданными в роли судьи: великий князь, выслушав судный список тяжбы монастыря с крестьянином Сямской волости Лыком Ивановым из-за Самсоновской пустоши, «приговорил со всеми бояры» и присудил спорную пустошь Кириллову монастырю[1456].
В данном случае реальность участия повзрослевшего Ивана IV в судебном заседании сомнений не вызывает. Тем не менее более двух десятков сохранившихся дел, по которым приговор был вынесен от имени («по слову») великого князя его ближайшими советниками (боярами, дворецкими, казначеями), позволяют утверждать, что для нормального функционирования суда высшей инстанции личное присутствие великого князя отнюдь не было обязательным — в отличие от посольских приемов и иных подобных церемоний, где никто не мог заменить особу монарха.
Сказанное о суде с еще большим основанием может быть повторено в отношении другой управленческой функции — выдачи жалованных грамот. Хотя все официальные акты издавались от имени государя, но, как было показано в предыдущей главе, в годы «боярского правления» случаи выдачи грамот по прямому распоряжению Ивана IV были очень редки. До 1543 г. такие случаи совсем неизвестны, что и понятно: пока ребенок на троне был мал и над ним существовала опека, челобитчикам не было смысла (да и, по всей видимости, возможности) обращаться со своими просьбами к государю напрямую. Как только подросший Иван освободился от опеки и стал совершать длительные поездки по стране, игумены некоторых влиятельных монастырей воспользовались этой возможностью, чтобы похлопотать перед юным государем о своих нуждах. Так появились рассмотренные выше грамоты с путной печатью, известные с осени 1543 г. К 1545 г. относятся уникальные пометы на обороте жалованных грамот соответственно Антониеву Сийскому и Троице-Сергиеву монастырям, гласящие, что эти две грамоты были выданы по приказу самого великого князя (см. выше гл. 7, табл. 2, строки 38 и 42).
К десяти известным на сегодняшний день грамотам за путной печатью 1543–1548 гг. и двум упомянутым выше грамотам 1545 г., имеющим характерные пометы на обороте, следует добавить еще два документа 1546 г., из самого содержания которых явствует, что они были выданы после прямого обращения челобитчиков к Ивану IV. Прежде всего обращает на себя внимание жалованная грамота, выданная 24 июня 1546 г. троицкому игумену Ионе «с братией» на двор в г. Коломне. Эта грамота, судя по заключительной фразе, была «писана на Коломне», где тогда находился великий князь, но запечатана не путной (черновосковой), а обычной красновосковой печатью[1457]. Очевидно, игумен, узнав о пребывании Ивана IV в Коломне, бил челом государю о том, что у Троице-Сергиева монастыря нет там своего двора и что когда «приезжают их слуги и крестьяня манастырские на Коломну за манастырскими делы», то в городе из-за отсутствия троицкого двора «ставитись им негде»[1458]. Челобитье троицкого игумена о пожаловании двора в Коломне было сразу же удовлетворено.
Старцы Кирилло-Белозерского монастыря также воспользовались случаем, чтобы похлопотать о своем деле, как явствует из великокняжеской указной грамоты угличским таможенникам Семену Сыроеже и Ивану Боче, написанной в Коломне 28 июня 1546 г.: «Зде нам били челом, — гласит документ, — Кирилова монастыря старцы Васьян да Никодим в ыгуменово место Афонасьево и во всей братьи место Кирилова монастыря»; они жаловались на то, что угличские таможенники, в нарушение ранее данной монастырю жалованной грамоты, взяли с одного из монастырских судов, нагруженных солью, пошлину (весчее). Указная грамота, выдачи которой добились челобитчики, призвана была восстановить нарушенную справедливость: таможенникам было велено вернуть взятое, а впредь «ходить о всем по тому», как написано в монастырской жалованной грамоте[1459].
В общей сложности от эпохи «боярского правления» (а точнее, от 1543–1548 гг.) до нас дошло 14 грамот, о которых можно определенно сказать, что они были выданы по прямому указанию юного государя в ответ на обращенные к нему челобитья. Конечно, наши данные не полны, и на самом деле, вероятно, таких грамот было больше. Но по тем же, заведомо неполным, данным, в более чем 60 случаях грамоты от имени государя были выданы боярами, дворецкими и казначеями (см. гл. 7, табл. 2). Если к тому же учесть, что, по приведенным в предыдущей главе расчетам и оценкам, всего в 1534–1548 гг. было издано несколько тысяч грамот, то становится понятно, что каждая из них просто физически не могла быть актом личной воли монарха. Процесс бюрократизации управления уже начался, и, как и в других странах, он вел к формированию ведомственных интересов (отражением чего были упомянутые выше дорсальные пометы на грамотах) и постепенному обособлению государственного аппарата от верховной власти и ее носителей.
Наглядным проявлением этой относительной автономии формирующегося приказного аппарата может служить тот факт, что грамоты продолжали выдаваться в Москве и тогда, когда государь надолго покидал свою столицу. В этом отношении особенно показательны 1545–1546 годы, в течение которых Иван IV провел в общей сложности более десяти с половиной месяцев за пределами Москвы[1460]. В отсутствие великого князя остававшиеся в столице администраторы по-прежнему выдавали жалованные и указные грамоты от его имени. Так, от мая — июня 1545 г., когда Иван IV находился в длительной поездке по монастырям, до нас дошло три подобных грамоты, выданных в Москве[1461]; от октября — ноября того же года, когда государя снова долго не было в столице, — две[1462]; от января 1546 г. — одна[1463]; от мая — начала августа 1546 г., когда Иван IV стоял в Коломне, — четыре[1464] и т. д.
Некоторая автономия приказного аппарата по отношению к личности государя и к придворной политике (при всех оговорках, которые необходимо сделать) позволяет понять, почему малолетство Ивана IV, сопровождавшееся ожесточенной борьбой за власть, не привело к коллапсу управления в стране. Выдача грамот, составление разрядов и другие подобные рутинные процедуры шли своим чередом, хотя порой придворные интриги вырывали из среды нарождающейся бюрократии отдельных опытных администраторов, как это случилось с дьяком Федором Мишуриным осенью 1538 г.
3. Государева Дума и появление формулы «приговор всех бояр»
Говоря о функциях великого князя и его советников в управлении страной, нельзя не затронуть вопрос о роли бояр и Думы, которую в научной литературе — не вполне корректно, на мой взгляд, — принято называть «боярской»[1465]. Существует богатая историографическая традиция изучения Думы, основы которой были заложены в трудах корифеев так называемой государственной (или юридической) школы: Н. П. Загоскина, В. О. Ключевского, В. И. Сергеевича, М. Ф. Владимирского-Буданова и др.[1466]
В центре развернувшейся на рубеже XIX–XX вв. оживленной дискуссии (отзвуки которой слышны и до сих пор) стоял вопрос о том, была ли Дума постоянным государственным учреждением, как полагали В. О. Ключевский и (несмотря на разногласия по частным вопросам) М. Ф. Владимирский-Буданов[1467], или, как выразился их главный оппонент по данной проблеме, В. И. Сергеевич, московские государи совещались «не с учреждением, а с такими думцами, которых пожелают привлечь в свою думу»[1468].
