В центре развернувшейся на рубеже XIX–XX вв. оживленной дискуссии (отзвуки которой слышны и до сих пор) стоял вопрос о том, была ли Дума постоянным государственным учреждением, как полагали В. О. Ключевский и (несмотря на разногласия по частным вопросам) М. Ф. Владимирский-Буданов[1467], или, как выразился их главный оппонент по данной проблеме, В. И. Сергеевич, московские государи совещались «не с учреждением, а с такими думцами, которых пожелают привлечь в свою думу»[1468].
В XX в., однако, дальнейшее изучение Думы осуществлялось не столько в рамках институционального подхода, сколько в русле просопографических штудий, вдохновленных работами С. Б. Веселовского[1469]. Благодаря исследованиям А. А. Зимина, Г. Алефа, А. М. Клеймола, Н. Ш. Коллманн, С. Н. Богатырева и ряда других ученых, мы теперь гораздо лучше, чем прежде, представляем себе персональный состав и принципы комплектования великокняжеской (а затем царской) Думы в XIV–XVI вв.[1470] Однако изучение таких вопросов, как эволюция статуса и функций Думы, по существу, мало продвинулось со времен трудов В. О. Ключевского и В. И. Сергеевича.
Представляется, что дальнейший прирост нового знания по упомянутой проблеме возможен при отказе от некоторых не оправдавших себя общих схем, рожденных юридической наукой XIX в., и при тщательном изучении деятельности Думы в отдельные периоды своей многовековой истории. Удачный пример такого детального, почти исчерпывающего исследования применительно к первой трети XVI в. являют собой труды А. А. Зимина. Ученый показал, что в правление Василия III не известно ни одного заседания Думы, на котором бы присутствовали бояре в полном составе; обычно все дела решались комиссиями разного состава во главе с одним или двумя боярами; а за стандартной формулой приговора великого князя «з бояры» следует видеть совещание государя с несколькими доверенными лицами[1471]. Заслуживает также внимания мысль, высказанная историком в завершающих строках большого исследования о боярстве XV — первой трети XVI в.: «Только в годы малолетства Ивана Грозного, когда воля самого монарха практически сводилась к нулю, Боярская дума стала приобретать более широкие полномочия»[1472].
Нижеследующие наблюдения во многом подтверждают приведенное суждение известного исследователя. Необходимо, однако, делать различие между судебно-административными функциями, которые бояре исполняли наравне с руководителями дворцового ведомства (дворецкими и казначеями), и их коллективной ролью в качестве советников великого князя, членов его Думы.
Что касается деятельности бояр как судей и администраторов, то в этой сфере в изучаемую эпоху каких-либо изменений по сравнению со временем правления Василия III не произошло. Прежде всего нужно подчеркнуть, что далеко не все носители думского звания осуществляли судебно-административные функции, а лишь так называемые «бояре введенные», т. е. те, кому, по верному замечанию Зимина, великий князь доверил исполнение какой-либо должности или поручения[1473].
В 30-х — начале 40-х гг. XVI в. введенным боярином был кн. Иван Васильевич Шуйский. В этом качестве он выдал несколько грамот (см. выше, гл. 7, табл. 2, строки 1, 5), а в феврале 1540 г., будучи «наместником московским», — губную грамоту Верхнему Слободскому городку на Вятке (Там же. С. 11). Известна также правая грамота, выданная им в мае 1534 г. Троицкому Махрищскому монастырю в качестве великокняжеского судьи (табл. 4, с. 3).
В начале 40-х гг. XVI в. введенным боярином был, по-видимому, кн. П. И. Репнин-Оболенский, в ведении которого находился дворец великой княгини Елены, матери государя: в выданной по его приказу 16 марта 1543 г. жалованной несудимой грамоте Троицкому Махрищскому монастырю пункт о подсудности грамотчика сформулирован так: кому будет до игумена с братией и до их крестьян какое дело, их «сужу яз, князь великий, или мой боярин введеной, у которого будет матери моей великой княгини дворец в приказе»[1474].
Помощником боярина введенного был введенный дьяк. Имеющийся в нашем распоряжении документ показывает, как боярин кн. И. В. Шуйский отблагодарил своего сотрудника: сохранилась жалованная несудимая грамота Ивана IV введенному дьяку Ивану Алексееву сыну Шамского на купленные им деревни и починки в Переславском уезде, выданная 13 августа 1538 г. по приказу боярина кн. И. В. Шуйского[1475].
Но в целом в дошедших до нашего времени документах 30–40-х гг. XVI в. введенные бояре упоминаются гораздо реже, чем дворецкие и казначеи. Это и понятно: на смену временному поручению, которое по сути своей представляло собой звание «введенного боярина», известное с 1430-х гг.[1476], шли постоянные и более специализированные административные должности.
Существовала, однако, хозяйственно-правовая сфера, в которой бояре в описываемую эпоху по-прежнему играли заметную роль: речь идет о контроле над земельными сделками. Купля или мена земли между вотчинниками (светскими или духовными) нередко совершалась «с доклада» тому или иному боярину.
Так, в переписной книге Владимирского Рождественского монастыря 1721 г. упоминается меновная грамота на деревню Пестенкино в Муромском уезде от 9 августа 1538 г., доложенная боярину Михаилу Юрьевичу Захарьину[1477]. Этот документ до нашего времени не дошел, зато сохранилась докладная купчая архимандрита Спасо-Евфимьева монастыря Германа с братией на половины нескольких деревень в Суздальском уезде, приобретенные в 1541 г. у Ефимии Ивановой дочери Зеленого, вдовы Романа Нороватого (другие половины тех же деревень уже принадлежали к тому моменту монастырю, чем и объясняется смысл этой сделки). Текст купчей, дошедшей до нас в подлиннике, дает ясное представление о процедуре боярского доклада.
3 ноября 1541 г. купчая была доложена боярину Ивану Григорьевичу Морозову; на докладе присутствовали продавцы — Ефимия «Романовская жена» с детьми Замятней и Сенькой, — а также свидетели: великокняжеский кормовой ключник Василий Гаврилов сын Бобков и каширский сын боярский Немир Мукин. Боярин И. Г. Морозов спросил у Ефимии и ее детей, действительно ли они продали свою вотчину — половину тех деревень и починков — и получили ли за нее деньги. Продавцы подтвердили факт продажи вотчины и получения ими денег, после чего Иван Григорьевич велел приложить к купчей свою печать, а дьяк Дурак Мишурин подписал грамоту[1478].
Сходным образом оформлялись сделки и между светскими землевладельцами. Так, в марте 1542 г. боярину кн. Ю. М. Булгакову была доложена купчая Андакана Федорова сына Тушина-Квашнина на полсельца Коробовского Тушина в Московском уезде, приобретенного им у своего дяди — Семена Михайловича Тушина. Как и в предыдущем случае, боярин, удостоверявший сделку, действовал не один, а во главе своего рода «коллегии», в которую на этот раз входили Ф. Г. Адашев и И. Д. Кузьмин, присутствовавшие на докладе, а также дьяк Третьяк Михайлов сын Ракова, скрепивший докладную купчую своей подписью. Эта грамота примечательна еще и тем, что ее писал подьячий Иван Михайлов сын Висковатого — знаменитый в будущем дьяк, глава Посольского приказа[1479].
Так же оформлена купчая М. М. Тучкова (его интересы представлял «человек» — Дрозд Федоров сын Кулинова) на половину сельца Ефимьева в Костромском уезде, приобретенную у Г. И. Елизарова. Сделка была доложена окольничему Ивану Ивановичу Беззубцеву 15 апреля 1545 г.; на докладе присутствовали дети боярские Я. Ю. Федцов и В. И. Беречинский, а подписал купчую грамоту дьяк Иван Курицын[1480].
Описанные выше сделки не вызвали протеста с чьей-либо стороны, и для их оформления было достаточно доклада одному боярину или окольничему. Но в случае, например, семейного раздела или конфликта дело слушалось боярской коллегией, состав которой обычно скрыт в наших источниках за общим обозначением «бояре». Так, в 1537/38 г. Семен Дмитриевич Пешков подал «жалобницу» боярам на своего племянника Ивана Юрьева сына Пешкова, опротестовав обмен вотчинами, который тот совершил с братаничем Семена — Дмитрием Ивановым сыном Пешковым. И. Ю. Пешков «отвечал перед бояры», что в придачу к своим деревням он дал за выменянную им вотчину Дмитрия еще и 130 рублей денег, но бояре велели участникам родственного обмена вернуть друг другу полученные земельные владения[1481].
Осенью 1538 г. подьячий Третьяк Офромеев по великокняжеской грамоте произвел раздел вотчины князей Мезецких на четыре части: между тремя братьями-князьями Иваном, Петром и Семеном Михайловыми детьми и их племянницей Авдотьей Ивановой дочерью Мезецкого. Закончив раздел и проведя межи, подьячий «учинил им срок стати на Москве перед бояры у доклада на Рожество Христово лета 7040 семаго [т. е. 25 декабря 1538 г. — М. К.]. И на срок во князей места стали приказщики их да били челом бояром, чтоб государем их велели им житии по старым их усадищем»[1482] (усадьбам. — М. К.). Именно «с боярского доклада» каждому из князей Мезецких была определена соответствующая часть родовой вотчины.
