Когда, наконец, безвыходность положения одних, надежда на богатую добычу других, томительная бездеятельность третьих заставили согласиться с предложением Дандоло, дож, а по его примеру и много других венецианцев в особо торжественной обстановке приняли крест «к великой радости крестоносного ополчения».[1447] Венецианский флот быстро приготовился к отплытию; но прежде чем он покинул лагуны, возникло новое обстоятельство, которое сыграло исключительную роль в дальнейшей истории похода. Это были планы Бонифация Монферратского, за которым стоял Швабский дом.
В Венеции появилось немецкое посольство от Филиппа Швабского и царевича Алексея, сына Исаака Ангела, свергнутого с престола его братом Алексеем и ослепленного им.[1448] Молодому принцу весной 1202 г.[1449] удалось бежать из тюрьмы, куда он был посажен своим дядей, и он теперь искал на Западе помощи против узурпатора. Он обращался к Иннокентию III, но встретил холодный прием: папа пока не желал осложнять крестового похода вмешательством во внутренние дела Византии и хоть косвенно оказать этим поддержку дому Гогенштауфенов.[1450] Наоборот, в Филиппе Швабском, женатом на его сестре Ирине, принц встретил живейшее участие, и при дворе Филиппа созрел план использовать для возвращения византийского трона Исааку крестоносное ополчение. Бытописатель четвертого крестового похода уверяет, что на эту мысль натолкнули Алексея пизанцы, помогшие ему бежать из Константинополя, при встрече в Вероне с крестоносными отрядами, двигавшимися в Венецию.[1451] Вероятно, это так и было, но форму определенной политической акции мысль эта приняла только после свидания Алексея со своим немецким зятем.
Нам недостаточно ясной представляется роль вождя крестоносного ополчения Бонифация Монферратского на первоначальной стадии развития этого проекта, но в дальнейшем он нашел в нем горячего сторонника, сумевшего увлечь за собой и ряд других высоких баронов ополчения. Единственным мотивом, который при этом руководил ими, могла быть только надежда на богатое вознаграждение за оказанную услугу, — Константинополь представлялся западным рыцарям городом сказочных богатств, каким он, по сравнению с западно-европейскими городами того времени, и был в действительности.
У венецианцев были свои и особо важные причины отнестись внимательно к предложению Филиппа и его шурина: предложение Алексея открывало перед Венецией исключительно заманчивые перспективы. Конечно, в это время Энрико Дандоло еще не мог предвидеть, что крестоносцам удастся овладеть Константинополем и тысячелетней империей, его, может быть, не особенно интересовала крупная денежная награда, которую можно было получить от Алексея, еще менее, надо полагать, планы объединения церквей; но венецианские политики с уверенностью могли рассчитывать на дальнейшее улучшение своих позиций на рынках империи, и прежде всего, на то, что им удастся, наконец, дать мат своим итальянским соперникам в Константинополе, пизанцам и генуэзцам. Мы видели, как озабочены были венецианцы благосклонным отношением к Пизе императоров Исаака и Алексея и как им было неприятно, когда успешно развернули свою деятельность на Босфоре генуэзцы при императоре Мануиле. Нам думается, что соображения мести за причиненные ранее обиды и Венеции, и ее дожу играли тут ничтожную роль. Никита Хониат ближе к истине в 9–й книге своей «История Алексея Комнина (Ангела)», где он выдвигает материальные интересы участников похода, чем в 8–й, где вспоминает об обидах, нанесенных венецианцам византийскими императорами. Венецианские политики при разрешении больших политических вопросов обыкновенно руководились серьезными мотивами.[1452] Венецианцы могли при этом думать, что возведение претендента на канстантинопольский трон не потребует больших материальных затрат и военных усилий, ведь дворцовые перевороты в Византии и смена династий совершались так легко; между тем выгоды предприятия были заманчивы. Конечно, эти выгоды не могли идти в сравнение с тем, что могло быть завоевано в Египте; но это последнее могло обойтись очень дорого, тогда как поход под Константинополь, при наличии законного искателя византийского трона, мог быть простою военной прогулкой. Наконец, могли думать венецианские политики, водворив законного государя на византийском троне, они вместе со своими крестоносцами союзниками и с помощью своего ставленника будут иметь больше шансов и для успешного решения египетской проблемы.
Как бы то ни было, но предложение посланцев Филиппа Швабского и Алексея было встречено благосклонно.[1453] Открыта была новая страница в истории четвертого крестового похода.
2. Поход к берегам Истрии и Далмации
Восьмого октября 1202 г. крестоносная армада в составе более 200 кораблей покинула, наконец, лагуны.[1454] Энрико Дандоло стал во главе ее, так как Бонифаций Монферратский еще не присоединился к крестоносному ополчению.
Дандоло направил свой флот не прямо к основной цели похода, Задару, а к берегам Истрии. После столкновений, происшедших здесь в девяностых годах предшествующего столетия, в Истрии все было спокойно, вооруженное выступление здесь было ненужно, но Дандоло следовал традиционной политике Венеции демонстрировать свою мощь перед строптивыми истрийскими и далматинскими городами всякий раз, как к этому представлялась возможность, — так в свое время поступали и Пьетро Орсеоло II, и Витале Микьеле, знаменитые дожи Венеции предыдущего столетия.[1455]
Флот демонстрировал перед Пирано, Умаго, Пореч, Пулой.[1456] Власти этих городов спешили выразить свою полную покорность могущественной республике св. Марка. Триест еще раз поклялся в верности и обещал ежегодно доставлять ко двору дожа 50 амфор самого лучшего вина. Штраф в 100 фунтов золота грозил городу за отказ от выполнения принятых на себя обязательств. Подобным же образом выразил свое подчинение и Умаго.[1457]
Пополнив запасы продуктов в Пуле[1458], флот от берегов Истрии направился к Далматинскому побережью и в начале ноября появился перед Задаром. Форсировав порт, флот вошел в него, а крестоносная армия высадилась по обеим сторонам города. В день св. Мартина крестоносцы приступили к его осаде.
Сомнения относительно законности далматинского предприятия, волновавшие крестоносцев еще в Венеции, усилились еще более. Оппозиционное меньшинство, руководимое Симоном де Монфором и аббатом одного из цистерцианских монастырей, настойчиво требовало отказа от операции, но вожди ополчения и большая часть жадного до добычи рыцарства стояли на своем.[1459] Оппозиционерам не оставалось ничего другого, как покинуть крестоносный лагерь, что они и сделали, удалившись в Венгрию.[1460] Остальная часть крестоносцев продолжала осаду.
Сопротивление города, впрочем, не было продолжительным: на пятый день после начала осады он был 19 ноября атакован объединенными силами венецианцев и крестоносцев, и взят штурмом.[1461] Христианский город, находившийся во власти короля, также принявшего крест и потому считавшегося под особым покровительством церкви, сделался добычей крестоносного ополчения и был безжалостно разграблен.[1462] Один из венецианских источников с гордостью, но без достаточных оснований, приписывает это «доблестное» дело только своим соотечественникам.[1463]
По предложению Дандоло, который указывал на позднее время года и на осенние и зимние бури в Адриатическом и Средиземном морях, решено было перезимовать в Задаре, продолжив поход весной следующего года. Крестоносцы и венецианцы расположились в городе двумя отдельными лагерями. Это не помешало, однако, союзникам рассориться друг с другом в ближайшие же дни, причем распря превратилась в побоище, стоившее той и другой стороне многих жизней. Вождям обеих частей ополчения только с большим трудом удалось приостановить кровопролитие.[1464]
Между тем, штаб крестоносного воинства готовил его было успокоившейся совести новое испытание. Завязанные еще в Венеции сношения с Алексеем и Филиппом Швабским продолжались. Некоторое время спустя после захвата Задара, их послы опять появились в лагере крестоносцев с заманчивыми предложениями. Алексей обещал помочь крестоносцам в их «святом деле»: он предлагал или лично отправиться в поход против мусульман, или выставить и содержать в течение года 10 тыс. хорошо вооруженных людей и в течение всей своей последующей жизни содержать в «св. земле» 500 рыцарей для ее защиты. Кроме того, Алексей счел возможным обещать, что «особенно нелепо», по выражению Никиты, «воссоединение западной и восточной церквей, — обещал признать латинские уклонения в вере и новшества папских привилегий и вместе с этим соглашался отменить и изменить древние ромейские обычаи».[1465] Наконец Алексей, не особенно задумываясь над выполнимостью своих обещаний, предложил крестоносцам в возмещение их расходов 200 тыс. марок серебра, «море денег», как замечает тот же Никита. За все это крестоносцы еще раз должны были отвлечься от их «святой цели» и вместо Египта или Сирии направиться в Константинополь и восстановить там низложенного Исаака на троне.[1466]
