Как это ни парадоксально, «государство Украина», созданное в 1990-е годы, не является национальным. Это государство бюрократии и сросшейся с нею финансово-промышленной и аграрной олигархии. Указанные общественные группы с разной степенью интенсивности использовали и используют внешние атрибуты национальной государственности (символику, язык, идеологемы) для собственной легитимации, которая дает им право якобы представлять интересы нации. На самом деле апелляция этих групп к лозунгам и символам гражданского национализма позволяет им не только узаконивать свой статус, но также использовать его для собственного обогащения и политического прикрытия масштабного передела собственности.
Отсюда и одна из базовых проблем формирования политической нации. Правящая политическая элита[354] проповедовала и даже внедряла принципы гражданского национализма, в котором национальная идентичность базируется на принципе гражданства, а не только этнической принадлежности, а нация — это вся совокупность граждан страны. Однако это делалось не столько для формирования гражданской нации, сколько для защиты собственных интересов этой элиты, общественный интерес ею не учитывался. Правящая элита не имела своей собственной, ею же выработанной идеологии государственного строительства, она позаимствовала и адаптировала к своему уровню готовые идеологические формы, которые использовались для ее легитимации, но не для масштабной трансляции в общество с целью превращения населения в нацию. Как это ни парадоксально, деидеологизация общества, вполне ожидаемая и понятная с точки зрения предыдущего опыта, обернулась не только утратой ценностных и нормативных ориентиров и утратой точки опоры, но и повальным цинизмом власти и самого общества, взаимным отчуждением и фрагментацией общественных групп, социальной поляризацией элит и большинства граждан и тотальным недоверием к власти и государственным институтам.
То «воображаемое сообщество», которое в Украине приходится то ли из-за злой иронии истории, то ли из-за скудости терминологии называть политической элитой, деидеологизировано, возможно, за исключением политически маргинальных групп, представляющих радикальные ответвления национализма и коммунизма. Если же говорить о представителях интеллектуальных элит, способных предложить вариант идеологии, могущей вызвать отклик в обществе и объединить его, то они оказались вытесненными из тех политических и властных структур, которые дают возможность транслировать идеологические постулаты в практические действия в общенациональном масштабе. Идеологический и политический промискуитет, безответственность правящих элит и самодостаточной государственной бюрократии стали нормой жизни. Возник не столько раскол страны по воображаемым линиям «Восток — Запад», «русскоязычные — украиноязычные» (сознательно культивируемый и транслируемый в общество частью тех же элит), сколько вполне реальный раскол между правящими властными элитами и большинством населения, между богатыми и бедными, между бюрократией и гражданами.
Если же говорить о гражданах страны и перспективах их объединения в политическую нацию, то есть о формах организации и самоорганизации общества, то шестнадцатилетний опыт существования Украины свидетельствует о масштабной перегруппировке и трансформациях общественных групп, которая не могла не сказаться на процессе формирования гражданской нации и на представлениях общества и составляющих его групп о самих себе.
Исходным пунктом этого процесса можно считать две идеологе — мы советского времени, активно внедрявшиеся в массовое сознание с целью обеспечить идеологическую и политическую гомогенность общества. Первая заключалась в том, что «украинская социалистическая нация» успешно превращается в часть новой исторической общности — «советского народа». Вторая — в том, что население Украинской ССР, как и всего Советского Союза, движется к бесклассовому обществу, классы и социальные группы (рабочий класс, крестьянство, интеллигенция) постепенно исчезают. Конечно же, эти идеологемы были скорее проекциями идеологических постулатов на общество, на основе которых строились проекты социальной и политической инженерии, а не адекватным отображением реальной ситуации.
Общество было устроено куда сложнее, и это стало очевидным, когда исчезла идеология и политические структуры, объединяющие его (они же его, кстати, и разъединили). Многие аналитики склонны говорить об атомизации украинского общества, начавшейся уже в период «перестройки». Если говорить о действительно возросшем взаимном социальном отчуждении людей, этот тезис можно признать верным. В то же время, если речь идет о распаде привычных социальных форм, норм и представлений, то следует, наверное, говорить не столько об атомизации общества, сколько о том, что, с одной стороны, с исчезновением упомянутых идеологем сложность социального устройства общества и многообразие форм социальной организации стала более видимой и очевидной, а с другой — о том, что развернулся масштабный процесс трансформации старых социальных групп и появления новых.
Украина, как и все страны постсоветского пространства, пережила (и еще переживает) глубочайшую социальную эволюцию. Достаточно сказать, что исчезли целые социальные группы (колхозное крестьянство, например) и появились новые. Страна увидела предпринимателей, капиталистов, новую буржуазию во всем их «нескромном обаянии». Началось формирование среднего класса. Возник целый слой люмпенов, бездомных, беспризорных. Стали более явными контуры групп интереса/влияния. Появились новые или возродились старые формы общественной самоорганизации — от землячеств до неформальных молодежных групп, от «кланов» до каких-то полумифических дворянских собраний, от партий до сельскохозяйственных коммун. Многообразие, текучесть форм общественной самоорганизации, проявления на поверхности жизни самых разнообразных интересов изменили и способы общения и взаимодействия, при которых стандартный национальный проект образца XIX ст. выглядел достаточно проблематично. Возникла очевидная потребность в формулировании нового варианта национального проекта, способного объединить интересы очень разных социальных, культурных и конфессиональных групп — однако здесь приходится вновь возвращаться к проблеме элит и их качества, о которой уже говорилось ранее.
Масштабные социальные изменения привели и к серьезным сдвигам в социально-психологической сфере и в культуре. Многочисленные социологические исследования свидетельствуют о коренной смене ценностных ориентиров практически всех общественных групп. Старательно культивируемый в советском обществе эгалитаризм сменился не менее старательно культивируемым социальным неравенством, жаждой наживы и стяжательством. Пережитый населением тяжелейший социально-экономический кризис с переходом к стабилизации привел к расцвету компенсационных потребительских синдромов. Крах гражданской религии под названием «коммунизм» привел к массовой моде на традиционные и «новые» религии, причем масштабный «расцвет религиозной жизни» сопровождался не менее масштабным расцветом религиозной нетерпимости и общественного цинизма. Жизнь в состоянии перманентного шока усиливает бытовую агрессию и нетерпимость.
Развал инфраструктуры традиционно опекаемых государством сфер — образования, науки, здравоохранения — привел не только к критическому падению качества в этих стратегически важных для развития государства, общества и нации областях, но и к падению общественного престижа именно тех профессий, которые обеспечивают нормальное функционирование всех остальных сфер деятельности. Фрагментация общества, вполне естественная в условиях растущего разнообразия форм социальной жизнедеятельности, приобрела обычно игнорируемое аналитиками измерение — морально-этическое. Появились целые общественные группы, своими действиями не только демонстративно нарушающие закон и общепринятые моральные нормы, создающие свою специфическую «корпоративную мораль», но и транслирующие эти практики в общество, создавая таким образом крайне опасные прецеденты и распространяя правовой нигилизм, цинизм и духовное обнищание.
И, конечно же, серьезнейшей проблемой стала критическая степень отстраненности этого фрагментированного общества и составляющих его индивидов от участия в управлении государством, то есть отсутствие реальной демократии. В Украине сложилась ситуация, когда подавляющее большинство населения исповедует принцип невмешательства. Он нарушается лишь в периоды избирательных кампаний, и здесь некоторой компенсацией может служить то, что кампании эти были довольно частыми — в 1990–2007 гг. население Украины стало участником десяти общенациональных (четырех президентских и шести парламентских избирательных) кампаний, а также двух общенациональных референдумов (о региональных выборах и референдумах здесь не упоминается). Однако участие в избирательных кампаниях, особенно при наличии масштабных манипуляций общественным сознанием, нарушений избирательного законодательства и вмешательства действующей власти в избирательный процесс, вряд ли может считаться полноценной формой участия граждан в управлении страной.
