сущности, устремлена к мирной революции и достигает кульминации в этом ключевом событии, которое он протоколирует не просто как свидетель истории, а как политический участник (Akteur), видевший изнутри, в непосредственной близости, как создавалось гражданское движение с его сетевой структурой и двигалось к переговорам за Круглым столом. Другой взгляд на эти события дает Томас Оберендер (род. в 1966 г.) в книге «Уполномочить Восток». Он причисляет себя к последнему поколению, которое вступило в мирную революцию, одновременно вступив во взрослую жизнь. Хотя его юность и прошла в ГДР, там он жил лишь телом, но умом, всеми своими интересами, прочитанными книгами и помыслами он жил на воображаемом Западе. Потом все перевернулось. После воссоединения Германии он телом жил на капиталистическом Западе, однако все больше и больше чувствовал себя восточным немцем. Эта идентификация и тесная эмоциональная связь с исчезнувшим государством возникла через много лет после мирной революции, когда он болезненно пережил «вытеснение Востока с Запада» [556]. Лишь спустя тридцать лет он смог рассказать о пережитых травмах, научился их воспринимать и точно артикулировать, высвободив из-под наслоений чуждого языка, чуждых образов и смыслов. Его книга – это вызов и одновременно самоутверждение через обретение украденной и уничтоженной истории.
Воспоминания Оберендера о мирной революции можно изложить как драму в трех действиях. Первое действие – мирная революция восточногерманского гражданского движения. Оно возникает из разрозненных групп, бурлит, собирает толпы демонстрантов во многих немецких городах и достигает своего первого пика 9 октября 1989 года в Лейпциге, в крупнейшей демонстрации, когда все висит на волоске и… танки остаются в ангарах. Это усиливает дух и эйфорию движения и единым крещендо выливается в спонтанное и непредвиденное открытие Стены. Многие уезжают, другие собираются на круглых столах, на всеобщую дискуссию о будущем страны. Разговор идет о конституционной реформе, о ненасильственной и прямой демократии. В самоопределении «Народ – это мы!» восточные немцы переживают невиданный творческий подъем и пафос свободы.
Второе действие – воссоединение. Если революция была делом Востока, то воссоединение стало делом Запада. Отныне инициативы и решения вновь идут сверху. Присоединение ГДР есть сугубо административный акт. Его символизирует 3 октября, дата не историческая, а формальная. С присоединением ГДР революция выродилась, с ней было покончено. За этим последовало третье действие. Вчерашние активные участники движения теперь вынуждены пассивно наблюдать, как другие берут власть и инициативу в свои руки. Колонизация Востока Западом происходит не только посредством введения западной немецкой марки, приватизации коллективной собственности «попечителями» (Treuhand) и перемещением элиты с Запада на Восток. Она происходит прежде всего посредством языка. История мирной революции рассказывалась и распространялась как нарратив победителя. Центральное событие этой истории – «падение Стены». Разумеется, а разве не так? – спросит западный немец. До недавних пор я не знала, что скрывается за этой громкой фразой. Стена обычно падает или из-за эрозии материала, или под собственной тяжестью. Если бы это назвали «крушением Стены», по крайней мере, возник бы интерес к личностям смельчаков (Akteuren), однако их лица, имена и голоса остаются неизвестными, невидимыми и неслышными. Все заслонили фотографии ликующих людей на стене, которые обошли весь мир. Те же, кто готовил это событие, «творил» историю, отфильтрованы, им не нашлось места в памяти воссоединившейся нации. В то время как на Западе все осталось по-старому, на Востоке жизнь вскоре изменилась до неузнаваемости. Жителей изгнали с родины, не принуждая покинуть ее. Достижения ГДР, такие как право на жилье и труд, социальное и экономическое равенство мужчин и женщин или забота государства о детях, не получили достойной оценки, а культура и наука были полностью обесценены. Взаимоотношения на равных заменила программа «Entwicklungshilfe» («экономической помощи развивающейся стране»). Это ударило по гордости людей, уязвило их чувство собственного достоинства, возникла своего рода «эмоциональная ипотека», по которой придется еще долго платить [557].
Звучит довольно удручающе, но книга Оберендера не об этом. Потому что возможно четвертое действие революции – начало «новой культуры диалога». К нему подводит осознание большого пробела, зияющего в памяти западной доминирующей культуры: «Нашей медийной памяти не хватает опыта самореализации и веры, с которыми ассоциируется демократический подъем всей страны в 1989–1990 годах». Это ключевое событие немецкого нарратива погребено под формулой «падение Стены». Оберендер указывает на поразительную асимметрию: «Почему сегодня все знают о „Kommune 1“ [558], но мало кто слышал о Бербель Болей [559] или о „Новом форуме“» [560]. В 2018 году громко отмечали полувековой юбилей молодежных протестов 1968 года. СМИ были единодушны: «Ни одно поколение не вписало себя в историю столь прочно. Таким же мегабрендом, как Фольксваген, стали бунтари, хиппи, уличные бойцы и утописты буйных 1960-х годов. До них далеко поколению „юных зенитчиков“ [561], не говоря уже о поколении „Гольф“ [562] или всех этих поколениях X, Y, Z [563], которых дух времени смел в течение одного года, как iPhone 8 – iPhone 7» [564]. Да, боевики «Поколения 68» канонизированы, они стали героями немецкой послевоенной истории. Их превозносят за все, что мыслится как положительное, в том числе за то, что они «демократизировали» Западную Германию. Это очень странно, потому что своими заклятыми врагами они объявили либеральных бюргеров, в то время как сами пропагандировали диктатуру пролетариата и в этом отношении явно поддерживали ГДР. Таким образом, если «Поколение 68» репетировало диктатуру в демократии (конечно, со всеми ее ошибками и «коричневыми элитами»), то спустя двадцать лет гражданские движения восточных немцев репетировали демократию в диктатуре. Однако эти герои демократии еще не нашли своего места в немецком национальном нарративе.
Тем не менее все еще может перемениться. Оберендер замечает, что некоторые события тридцатилетней давности выходят из забвения. Настала пора исторических личностей (Akteure), очевидцев событий и «прежде всего их детей и внуков в Лейпциге или Ростоке, которые изучают совсем иначе – со всем вниманием к подробностям повседневной жизни – реальность ГДР и далекую мирную революцию. Я называю этот процесс „occupy history“ (овладение историей): через тридцать лет после падения Стены появляется мемориальная политика снизу, которая ищет Freiraum, как называлось одно из гражданских движений в Лейпциге, свободное пространство для опыта ГДР и времени после ее исчезновения. Такова новая мемориальная политика нынешних акторов – Aufbruch Ost („Пробуждение Востока“) и Dritte Generation Ost („Третье поколение Востока“), которые помогают осознать дистанцию, разделяющую „объединенных немцев“, чтобы не допустить раскола страны, к которому ее подталкивают правые популисты» [565].
Свою реальную надежду на будущее Оберендер связывает с этой возможностью восстановить забытую историю. Это очень тесно связано и с темой моей книги – поиском национального нарратива. Оберендер
