момент, если бы Кремль уступил в спорных вопросах европейской политики. «Мы находились на перекрестке дорог истории, – пишет об этой дилемме фон Папен. – Я мог понять, насколько заманчивой должна была казаться Гитлеру идея противопоставить Британской империи и Соединенным Штатам свой союз с русскими». [189]
На послание Гитлера советское правительство отреагировало 25 ноября меморандумом. Из него явствовало, что Кремль опять за деревьями не увидел леса и пожертвовал стратегической целью отсрочки, которую реально могло продлить, участие Москвы в советско-германо-итало-японских переговорах о присоединении СССР к «пакту четырех», безразлично, искреннее или имитационное, ради заведомо бесплодных попыток добиться уступок, которых Молотов требовал от фюрера в Берлине. [190] В меморандуме подтверждалась готовность СССР стать участником пакта, [90, c. 136–137]; при этом, однако, уже в третий раз повторялись ранее выдвинутые Молотовым и дважды отвергнутые немцами условия такого шага, а именно ввод войск в Болгарию, создание баз в Проливах, присоединение Южной Буковины, уход Германии из Финляндии. Ознакомившись с советским меморандумом, по свидетельству Риббентропа, Гитлер пришел к принципиальному выводу, что «решение вопроса о гегемонии в Европе упирается в борьбу против России». Выдвинутые СССР условия «фюрер счел невыполнимыми для Германии и неприемлемым для Европы» [12, c. 224], в связи с чем реакции Берлина не последовало. Остались без ответа и последующие советские запросы, в частности, весьма настойчивый, сделанный Молотовым Шуленбургу 17 января 1941 г.
Между прочим, это опровергает расхожее мнение, что главной целью выдвижения Берлином проекта пакта была маскировка планов нападения на СССР. Пока эти планы вызревали в голове у фюрера, для их «маскировки» достаточно было не сообщать о них Сталину специальным посланием. Когда они приняли вид Директивы № 21, их «маскировка» обеспечивалась режимом наивысшей секретности. Однако именно на это время приходится процесс выдвижения и переговоров по проекту «пакта четырех». И, наоборот, задолго до того, когда нужда в маскировке действительно возникла, – а возникла она только в середине марта 1941 г. в связи с началом активной концентрации германских войск на границе с СССР, – Берлин демонстративно отказался от дальнейшего обсуждения проекта. Где здесь логика?
Похоронило проект то, что стороны элементарно не сошлись в цене. За свое согласие на присоединение к «пакту четырех» Москва запрашивала, как оказалось, слишком много. «Граф Шуленбург неоднократно сообщал из Москвы, – вспоминал Риббентроп, – что без решающих уступок заключения пакта не добиться» [12, c. 179]. Однако такие уступки означали превращение Европы в советско – германский кондоминиум. Согласиться на это Гитлер не мог. Оставалось сожалеть о том, что решение, выглядевшее гениальным с технологической точки зрения, политически оказалось невозможным. «Эх, вместе с немцами мы были бы непобедимы», – сокрушался уже после войны вождь.
Между Берлином и Лондоном (окончание)
Несмотря на фактический провал переговоров, созданная усилиями немецкой пропаганды картинка «крепнущего единства» не могла не насторожить Лондон. Геббельс записывает в дневнике: «Молотов уехал. «Достигнуто согласие по всем интересующим вопросам». Холодный душ для всех лондонских друзей Советов» [7, c. 227].
Рассорив Москву с Берлином, молотовский визит создал проблемы и в советско – британских отношениях. Чтобы успокоить англичан и иметь возможность продолжить игру в равноудаленность от Англии и Третьего Рейха, 16–17 ноября Москве пришлось опровергать появившиеся в мировой прессе сообщения об «особых договоренностях» между СССР и Японией в отношении Британской Индии. Также через И. М. Майского поспешили заверить британский кабинет, что Советский Союз к Тройственному пакту не присоединялся, никакого договора в Берлине не подписывал и не станет взаимодействовать с Германией на Ближнем и Среднем Востоке [90, c. 91].
Стремясь поправить ситуацию в советско – британских отношениях, фактически находившихся в точке замерзания, 24 февраля посол С. Криппс зондировал мнение НКИД о возможности приема Сталиным нового министра иностранных дел А. Идена. Криппсу, однако, было заявлено, что «сейчас еще не настало время для решения больших вопросов путем встречи с руководителями СССР» [90, c. 416–417, 419–420]. Того же мнения придерживались и в Лондоне. Черчилль был явно обескуражен реакцией Сталина, точнее, ее отсутствием, на сделанное в июньском послании премьера предложение о взаимных консультациях и исходил из убеждения, что в существующих условиях советский вождь не станет рисковать отношениями с Германией ради сближения с Лондоном. В результате в смысле практической актуальности проблематика британо-советских отношений отошла на задний план английской внешней политики, став чуть ли не личным делом самого посла.
Начало военных действий Германии против Югославии и Греции весной 1941 г. дало Криппсу надежду на то, что Москва расценит эту акцию как покушение на ее историческую зону влияния. 11 апреля, в разгар боев на Балканах, британский посол призвал Москву оказать прямую вооруженную помощь тамошним противникам Берлина. Вероятно, Криппс надеялся повторить свой мартовский успех, когда по его инициативе советское правительство сделало протурецкое заявление. На сей раз его советом не воспользовались.
Невзирая на эту неудачу, 18 апреля С. Криппс вновь предложил Молотову (в виде записки) начать полномасштабный процесс сближения с Великобританией. Свое предложение посол «подкрепил» угрозой, что в противном случае некоторым кругам британского истеблишмента «могла бы улыбнуться мысль о заключении сделки на предмет окончания войны на той основе, вновь предложенной в некоторых германских кругах, при которой в Западной Европе было бы восстановлено прежнее положение, Германии же не творилось бы препятствий в расширении ее «жизненного пространства» в восточном направлении». Посол, правда, оговорился, что «в данное время совершенно исключена возможность такого соглашения о мире». [91, c. 826–829].
В приеме у Молотова послу было отказано, причем в грубой форме – без объяснения причины. В роли почтальона вновь выступил Вышинский. Ознакомившись на месте с памятной запиской, он заявил, что «не считает ее серьезной» и что «сама постановка подобных вопросов является странной и неправильной» [91, c. 595–597].
Все же размолвка между Москвой и Берлином из-за Югославии и нарастающий вал информации о скором нападении Германии на СССР указывали на приближение конца эпохи советско-германской «дружбы». «В этих условиях, – говорится в мемуарах А. Идена, – я считал, что наступило время для улучшения отношений между нашими двумя странами» [132, р. 265]. Последний раз перед 22 июня Лондон предложил свою поддержку Москве в вероятной войне против Германии во время встречи А. Идена с И. М. Майским 13 июня 1941 г. В качестве возможных первоочередных мер министр назвал оказание помощи Красной Армии боевыми действиями британской авиации, базирующейся на Ближнем Востоке, посылку военной миссии в Москву и развитие экономического сотрудничества.
Выступая с этим предложением, Лондон и не рассчитывал на публичную позитивную реакцию с советской стороны, единственно надеясь демонстрацией поддержки не допустить советской
