Угрюмый дровосек смолой скреплял светящиеся гнилушки на высоком колпаке. Одноглазый зверолов приделывал к волчьей шкуре голову кабана.
Из ворот замка то и дело выскальзывали вооруженные марабдинцы, кутаясь в плащи и ведя на поводу коней в зеленых попонах, сливающихся с кустарниками.
Из узкого окна Охотничьего зала Шадиман всматривался в темнеющую даль, не прерывая своих мыслей. Его мало волновало решение тбилисского Совета отправить посольство в Русию. Не хуже Саакадзе он понимал тщетность хлопот духовенства о царе Луарсабе и о помощи Картли против Ирана. Другое дело Турция: ей все выгодно, что во вред Ирану...
- А Махара все не возвращается, - досадовал князь. - Шах способен девяносто дней продержать моего чапара, ибо, по его бирюзовому мнению, выходит: чем больше томятся прибегающие к его алмазным стопам, тем больше проникаются страхом и восхищением. А пока светлейший Шадиман и Исмаил-хан будут проникаться восхищением к "льву Ирана", "барс Носте" уже проникнет в Гурию и Самегрело, а оттуда прыгнет прямо на престол Багратидов. Надо действовать! Князья - тупой Качибадзе, острый Палавандишвили, двуликий Эмирэджиби, безликий Нижарадзе и косоглазый Джавахишвили-младший - согласны на восстание. Их больше других объединила урезанная проездная пошлина. Недаром уже без всякого приглашения они трижды прибывали к воротам Марабды... Стучались бы и в пятый раз, но решение уже скреплено их княжеской печатью. Предвещает успех и обещание Зураба повернуть на Дигомском поле по условному знаку свои дружины против Саакадзе. Кроме желания воцариться над горцами, князь жаждет восстановить рогатки в своих владениях.
Празднование свадьбы дочерей великого плебея да омрачится неожиданным подарком!
Приготовления закончены. Дружины князей-заговорщиков пополнены марабдинскими сабельщиками. Отказался только Зураб: ему - надменно заявил он - достаточно трехтысячной арагвинской конницы, чтобы разбить объединенное войско Мухран-батони и Ксанского Эристави.
"Итак, - рассуждал Шадиман, - шестьсот отчаянных марабдинцев проникнут на Дигомское поле, а тысяча ожидает меня в горном лесу, вблизи Кумисского озера. Пока на поле будет длиться бой, я ворвусь в Инжирное ущелье, перебью стражу и открою ворота крепости. Исмаил-хан с сарбазами бросится на помощь восставшим князьям, а я направлюсь с царем Симоном в Метехи. Моему отборному войску нетрудно будет истребить охрану Газнели и, заняв башни, наглухо захлопнуть ворота царского замка от всех узурпаторов. И еще не следует забывать: лишь только княжество почувствует силу восставших - немедля повернет коней. Так было на Ломта-горе, так будет на Дигомском поле.
Спешно выехал в Арша повеселевший Андукапар. По огненному сигналу на утесе Желтой башни он спустит дружины. О сладкий час возмездия! Коршуном слетит он, сметая и круша все на пути к Гори и дальше - к Носте. Да повторится уже раз свершенное Шадиманом!.. В лесах было спокойно. Заставы азнаурских дружин подковой сжимали подножие неприступной Аршанской горы. Даже туман полз, натыкаясь на ощерившиеся копья.
Вот почему на опушке у начала главной тропы начальник заставы, храбрый азнаур Микадзе, растянувшись у костра, спокойно обгладывал ногу дикого козла, а его дружинники сосредоточенно следили, чтобы на вертеле не обгорел сладко пахнувший кабан.
Вдруг беспокойно заржал конь, сорвался с привязи и помчался к лесу. Тяжело хлопая крыльями, низко над костром пролетела черная птица. Где-то вдали завыл шакал, и лес огласился мяуканьем, свистом, хохотом. Огромный волкодав со вздыбленной шерстью, жалобно скуля, прижимался к дружиннику.
Микадзе вскочил, обнажил шашку, да так и прирос к земле. Дружинники с разинутыми ртами окоченели у костра.
Ломая сучья, совсем близко шагал каджи. Как полагалось, его высокий колпак зловеще отсвечивал синим огнем. Серебряная борода путалась в коленях, а на мохнатом плече торчал насаженный на длинное древко волшебный топор. За каджи вприпрыжку бежал ощерившийся волк с кабаньей головой, а из его оскаленной пасти вырывался предостерегающий страшный свист.
Никто из дружинников не мог наверно сказать, сколько времени находились они в столбняке, а когда очухались, то на вертеле чернел только обугленный череп кабана, а в золе потухали последние угольки.
Микадзе велел выпить всем по тунге вина, поймать взбесившегося коня и как следует отхлестать, дабы в другой раз не уподоблялся зайцу.
Над лесом занималась заря. Андукапар по каменным насечкам, опираясь на волшебный топор, приближался к воротам замка Арша. За ним следовал телохранитель, уже сбросивший в пропасть кабанью голову вместе с колпаком и серебряной бородой.
Десять дней сантуристы выбивали молоточками из семиструнных сантури пленительные звуки. Десять дней каманчи наполняли сладчайшими мелодиями нарядные покои Метехского замка. Бурно взлетали "макрули" - свадебные песни, разливались вина, неудержимо неслись в лекури танцоры.
Гордо восседал старый Мухран-батони рядом с правителем Кайхосро, Моурави и Иесеем Эристави Ксанским. Гордо восседала Русудан рядом с Тамарой - царицей имеретинской, Дареджан Мегрельской, надменной Гуриели и сердечной Мухран-батони.
Кто может так безудержно веселиться, как веселились "барсы" на торжестве своего Георгия из Носте? Кто, кроме Хорешани, может так красиво и благородно устроить празднество? Разве семья Саакадзе не ее семья? Разве она меньше любит Хварамзе и Маро, чем любила бы своих дочерей? Даже опьяненный счастьем Эрасти и его черноокая жена разве не дороже ей, чем любой князь с кичливой княгиней?
Мог ли еще кто-нибудь так щедро одарить молодых подарками, как одарили их Леван Дадиани Мегрельский, хвастливый Гуриели и осторожный царь Георгий Имеретинский? Тянулся за ними Шервашидзе Абхазский, не пожелал отстать и Зураб Эристави. А разве князья Картли и Кахети не спешили перещеголять друг друга в богатстве и щедрости? Или купцы и амкары забыли, кто празднует перемену жизни своих дочерей? Разве не тянутся по улицам Тбилиси носилки с богатыми дарами? Разве купцы не разметали от Сионского собора до Метехи бархат, по которому прошли молодые? Или у стен замка под оглушительную зурну не плясал весь Тбилиси, а по всем тбилисским площадям не раскинули стан крестьяне окрестных поселений?
Десять суток праздновал народ, радуясь вместе с Георгием Саакадзе. Десять дней шипели на вертелах яства. Пировали все, кто дрался на поле брани плечом и плечу с Моурави, кто страдал за Картли, кто, любя ее, отдавал свою кровь.
Никто не забыл в эти счастливые дни Моурави, и он помнил обо всех. Строители одобряли возведенные по их рисункам девять террас амфитеатра, вздымающихся над полем. Амкары горделиво показывали "барсам" украшение скамей: камень нижних разукрашен ковровыми подушками с позументами и шелковыми кистями, дерево верхних - пестрыми тканями.
Дигомское поле никогда не видело столько блеска, ибо здесь пожелал Моурави завершить десятидневный пир. Потому и хмель не помешал "барсам" тщательно следить за приготовлениями. Шумели царские, княжеские и церковные азнауры, намечая стоянки и споря за лучшие места. Цокот подков, свист нагаек, выкрики дружинников превращали Дигоми в военный стан.
Дато пререкался с уста-баши, намечая убранство кресла для Левана Дадиани, как вдруг Гиви дернул его за рукав и, отведя в сторону, шепнул: "Шадимановский лазутчик в рядах дружинников князя Нижарадзе".
Смеясь, Дато полюбопытствовал: не объелся ли зоркий "барс" овечьим сыром? Гиви обиделся, ибо с утра торчал на поле и никак не мог добраться до любимой еды, и, подражая Ростому, сквозь зубы процедил:
- А ты, видно, объелся куриной слепотой, растущей в овраге, ибо иначе бы узнал марабдинца-мсахури Раждена, который еще в Метехи любил хвастать отрубленным пальцем.
Хмель мгновенно испарился из буйной головы Дато.
- Следует немедленно поручить, - прошептал он, - ностевским разведчикам наблюдение за подозрительным мсахури.
Тут Гиви не на шутку рассердился и напомнил, что он - саакадзевский "барс", а не медный колпачок, надеваемый собачьим Ражденом на свой обрубок. Уже ностевцы рыскают по Дигомскому полю и выведали, что несколько шакалов из Марабды в наряде дружинников Нижарадзе обмениваются незаметными знаками...
Не дослушав, Дато принялся сзывать "барсов" к Хорешани на полуденную еду.
Как всегда на военном совете, Саакадзе раньше выслушал своих "барсов". Он прошелся по комнате и опустился рядом с Даутбеком:
- Выходит, князья замыслили восстание? Но кто? Без вожака волчья стая не подымется. Липарит? Не похоже, и причин нет, - всем доволен. Но верить следует только Мухран-батони и Эристави Ксанскому. А Арагвскому? - Саакадзе побледнел, он прочел в глазах "барсов" такое же подозрение. - Все прояснилось - цепь от Марабды тянется к Дигоми.
Внезапно Элизбар хлопнул себя по лбу: теперь он понимает, почему Нижарадзе шептался с Качибадзе, а лишь завидев его, Элизбара, чересчур громко заговорил о достоинствах пегого иноходца.
