Несмотря на то что для обвинения А. Пруссакова, Е. Козловской и Н. Леонтьева у Бакинского комитета РСДРП не имелось уличающих доказательств, было решено выпустить листовку с обвинением их в провокации.
«Ввиду множества распространившихся в последнее время слухов о провале техники, — доносил 28 сентября Михаил, — Бакинский комитет решил выпустить прокламацию, отпечатав ее в частной типографии. Прокламация написана Кобой и содержит в себе изложение мер, принятых Б[акинским] к[омитетом] для спасения техники и объявление о ряде провокаторов, обнаруженных в организации. Таковыми объявляются: бывшие наборщики в типографии Александр Пруссаков, жена его Дуня Козловская, Фирсов Балаханский, Сашка Романинский и Николай Леонтьев — бывший секретарь Союза нефтепромышленных рабочих»{43}.
На следующий день, 29 сентября, такая листовка действительно появилась. Она была издана в типографии «Арамазд»{44}. В ней отмечалось, что охранке удалось установить местонахождение подпольной типографии («техники») и она планировала захватить ее в момент печатания № 8 «Бакинского пролетария», а «для отвода глаз охранка искала „технику“ не там, где она помещалась, а в Балаханах через своих агентов: Фирсова Балаханского и Сашку Романинского», и далее сообщалось: «Бывшие наши „техники“, работавшие в нашей нелегальной типографии уже три года, Александр Пруссаков (слесарь из Петербурга, среднего роста, брюнет, смуглое лицо, лет 30–32) и жена его Дуня Козловская (ткачиха из Петербурга, низенькая, серые глаза, лет 27–29) уже несколько месяцев состоят на службе у охранки», «объявляется также провокатором бывший секретарь Союза нефтепромышленных рабочих Николай Леонтьев, недавно арестованный с мирзоевцами и потом освобожденный. В Москве и за границей известен как провокатор Демьян»{45}.
В сводке агентурных донесений Бакинского охранного отделения за сентябрь 1909 г. в разделе «Меры» по поводу приведенного выше (28 сентября) сообщения Михаила значится: «Фирсов предупреждается; остальные отделению неизвестны»{46}.
Из этого явствует, что из пяти человек, объявленных агентами бакинской охранки, с ней был связан только один человек. А поскольку в это время местное губернское жандармское управление имело лишь одного секретного сотрудника по кличке Эстонец{47}, обвинения в провокации, выдвинутые против остальных лиц, названных в листовке, не имели под собой оснований.
11 октября Фикус сообщил: «Приехал Алеша Джапаридзе, нот чует у своей жены, днем его нигде нельзя видеть, его очень скрывают. Сегодня или завтра „Коба“ едет в Тифлис для переговоров о технике»{48}. В этот же день жандармы нагрянули на квартиру П. Джапаридзе. Вот как вспоминала этот эпизод его жена В. Ходжишвили:
«Октябрь 1909 г. У нас на квартире Иосиф Сталин и Серго Орджоникидзе. Вдруг появляется помощник пристава с двумя городовыми с целью ареста Джапаридзе. Моментально сообразив, что арест одновременно трех, очевидно, большевиков был бы большой удачей, помощник пристава решил предварительно получить такое разрешение и пошел созвониться с начальством. Охранять счастливую находку он оставил городовых: одного у парадного, другого у черного хода. Мы стали раздумывать, каким образом дать возможность уйти Сталину и Серго. Ясно было, что надо спровадить одного из городовых. 10 рублей „на расходы“ спасли положение: один из городовых был послан за папиросами, а Сталин и Орджоникидзе, воспользовавшись этим, быстро ушли. Каково было бешенство помощника пристава, вернувшегося в нашу квартиру и заставшего только А. Джапаридзе»{49}.
В этом эпизоде много странного. Так как арест П. Джапаридзе был произведен по распоряжению Бакинского охранного отделения, почему для этого были выделены простые полицейские, а не жандармы? Почему помощник пристава, который имел право задержать и доставить в участок любых лиц, оказавшихся в квартире арестованного, не сделал этого, а пошел куда-то «звонить»? Почему городовые были оставлены не в квартире, а у парадного и черного хода? И почему вместе с И. В. Джугашвили и Г. К. Орджоникидзе не бежал П. А. Джапаридзе?
Вскоре после этого эпизода И. В. Джугашвили уехал в Тифлис. 18 октября Михаил доносил:
«Скорым поездом № 11 в 6 час. вечера „Коба“ выехал в Тифлис на конференцию. Там будет решаться вопрос об издании общего для Кавказа органа „Кавказский пролетарий“ и другие, связанные с этим вопросы. На этой неделе „Коба“ вернется и сейчас же приступит к постановке техники. Кому перейдет это дело в случае его ареста — неизвестно, почему это крайне нежелательно, так как во всех отношениях повредит делу».
Пометка: «По выяснении того, что назначенный на вокзале пост наружного наблюдения не видел выезда „Молочного“ („Кобы“), срочно телеграфировано начальнику районного [охранного] отделения о встрече „Молочного“ в Тифлисе с указанием цели его поездки»{50}.
19 октября начальник Бакинского охранного отделения Мартынов телеграфировал начальнику Тифлисского охранного отделения:
«Арест „Кобы“ безусловно нежелателен в виду грозящего провала агентуры и потере освещения предстоящей ликвидации местной организации и ее техники»{51}.
Поездка И. В. Джугашвили в Тифлис по времени совпала с одним важным событием. Дело в том, что 21 сентября 1909 г. Германия выдала России арестованного в Берлине два года назад С. А. Тер-Петросяна (Камо), который 12 октября был доставлен в Тифлис и передан в руки местного ГЖУ{52}.
Еще 20 сентября 1909 г. Департамент полиции за подписью М. Е. Броецкого запросил Кавказское районное охранное отделение: «Вследствие представленной 27 августа за № 109982 агентурной отчетности по городу Баку за июль месяц 1909 г. по РСДРП Департамент полиции просит ваше высокоблагородие сообщить о результатах установки бежавшего из Сибири „Сосо“ (кличка „Коба“) <…>, а равным образом уведомить, какие приняты <…> меры»{53}.
Это означало, что Департамент полиции взял данный вопрос на контроль. Начальник Тифлисского ГЖУ А. М. Еремин, по всей видимости, запросил Бакинское охранное отделение и только после этого, через месяц, 24 октября (!) дал ответ, который гласил:
«Вследствие предложения Департамента полиции 30 минувшего сентября за № 136706 Кавказское районное охранное отделение доносит, что, по сообщению начальника Бакинского охранного отделения, бежавший из Сибири „Сосо“, кличка в организации „Коба“, является по установке жителем гор. Тифлис Оганесом Вартановым Тотомянцем, на каковое имя он имеет паспорт, выданный тифлисским полицмейстером с 12 мая сего года за № 982 на один год»{54}.
В Тифлисе И. В. Джугашвили очень быстро попал в поле зрения местного охранного отделения. В сводке агентурных данных по Тифлису за ноябрь 1909 г. мы читаем:
«Коба (Сосо) может проживать у своего шурина, бывшего воспитанника Тифлисской дворянской гимназии Василия Ратиева, живущего где-то в районе первого участка». И далее: «Василий Ратиев оказался дворянином Василием Фаддеевичем Ратиевым, 20 лет. Проживает в д. 17 — Хухуни по Пассанаурскому переулку, за его квартирой учреждено наблюдение»{55}. Шурин — брат жены. Но жена И. В. Джугашвили имела фамилию Сванидзе. Поэтому В. Ф. Ратиев, видимо, был шурином того двойника, под фамилией которого Джугашвили проживал в Тифлисе{56}.
Уже после того как И. В. Джугашвили вернулся из Тифлиса в Баку, 1 декабря 1909 г. Тифлисское охранное отделение информировало Тифлисское ГЖУ: «Сосо (Коба), упомянутый в записке вверенного Вам районного охранного отделения от 9 ноября за № 14536, известен как видный социал-демократ, по установке в Баку он значится как житель г. Тифлиса О. В. Тотомянц. В охранном отделении имеются агентурные сведения, что „Коба“ (Сосо) есть И. В. Джугашвили (выписка агентурных сведений от 25 ноября № 10790). Точно выяснить личность „Кобы“ (Сосо) не представлялось возможным»{57}.
5 ноября секретный сотрудник Бакинского охранного отделения Михаил сообщал: «Коба все еще в Тифлисе… приедет он, вероятно, на следующей неделе»{58}, а 12 ноября он же доносил: «Коба на днях приехал из Тифлиса»{59}. Это дает основание утверждать, что И. В. Джугашвили вернулся в Баку не ранее 5 — не позднее 12 ноября 1909 г.
12 ноября из Тифлиса И. В. Джугашвили направил письмо в редакцию издававшейся за границей газеты «Пролетарий»: «Ваше недавнее письмо с адресами получено. Получено также предыдущее (3 недели назад) тоже с адресами через То[рошелид]зе. По обстоятельствам провокации у нас и некоторым другим мы не могли ответить. Но теперь все улеглось <…>. Ваша приписка к нашей резолюции о разногласиях в расширенной редакции „Пролетария“ (№ 49 „Пр“), а также беседа с петербургскими большевиками еще более убедили нас в неправильной организационной политике редакции»{60}. В письме, по сути дела, осуждалось решение редакции газеты «Пролетарий» об удалении из ее состава сторонников «отзовизма».
