по фашистской Германии.
Первый раз такая возможность представилась Сталину весной 1940 г., сразу после начала боевых действий на Западном фронте. Советское вооруженное выступление в тот момент означало для Рейха скоротечный коллапс в результате войны на два фронта и прекращения поставок нефтепродуктов для Вермахта и Люфтваффе. В таких условиях сколь-либо продолжительное сопротивление Германии было невозможно. Напомним, что в марте 1940 г. советское военное командование в целом сверстало стратегический план нанесения упреждающего удара по Германии. Само собой разумеется, что план исходил из предположения о достаточности у СССР сил и средств, чтобы нанести поражение вооруженным силам противника.
Представление о предполагаемом характере боевых действий можно составить, исходя из соотношения сил на линии советско – германского соприкосновения. У СССР к этому моменту там были сосредоточены 149 стрелковых и мотострелковых дивизий, 16 танковых дивизий и 25 танковых бригад, 10 кавалерийских дивизий, 159 авиаполков. На германской стороне границы войск не было, если не считать 7-ми (семи!) т. н. охранных дивизий крайне невысокой боеспособности. (Для справки: охранные дивизии – Sicherungs – Divisionen – входили в состав Вермахта и выполняли задачи по охране тыловых районов. Комплектовались военнослужащими старших возрастов и ограниченно годными по здоровью; имели на вооружении легкое стрелковое оружие). При такой разнице сил и хорошо развитой дорожной инфраструктуре наступление советских войск обязано было быть стремительным, а расстояние от границы до Берлина составляло всего 800 км. Переброска части войск Вермахта с Западного фронта на Восточный означала, по примеру 1914 года, срыв германского наступления на войска англо-французской коалиции и, тем самым, ее спасение для дальнейшего участия в войне против Германии.
Передислокация части германских дивизий на восток приводила к выводу их из боевых действий на все время транспортировки (формирование походных колонн, прибытие на места погрузки, ожидание железнодорожных составов, погрузка, следование в пути, разгрузка, восстановление боевых порядков). По мнению военных экспертов того времени, организация эффективных боевых действий «с колес», как наступательных, так и оборонительных, была невозможна, и войска попросту перемалывались бы по мере их прибытия на фронт. Вдобавок, на территории Польши и Восточной Пруссии фактически отсутствовала какая-либо оборонительная инфраструктура. Имелись отдельные фортификационные сооружения постройки конца XIX – начала XX вв., к тому же значительно разрушенные в ходе первой мировой и польско-германской войн. При этом они были ориентированы на отражение наступления с запада на восток. «Все эти старые укрепления не могут являться серьезным препятствием для наступающих с востока войск без значительной модернизации», – констатировала советская военная разведка [95, ф. 37077, оп. 1, д. 66, л. 11–16; д. 70, л. 69 об].
Неизмеримо выигрышней, чем в 1941 г., складывалась и международная обстановка. Единственным союзником Берлина в Европе, впрочем, не очень надежным, была Италия. Вряд ли нашлись бы еще страны, готовые связать свою государственную судьбу с обреченной на поражение Германией. Если иметь в виду Румынию, то весной 1940 г. СССР еще не успел окончательно испортить с ней отношения, а англо-французская коалиция традиционно имела на нее весьма сильное влияние. Судя по опыту второй мировой войны можно скорее предположить примыкание Румынии и Турции к антигитлеровской коалиции и нейтралитет Болгарии и Венгрии. Финляндия же после поражения в Зимней войне не имела ни малейшей возможности и ни малейшего желания воевать «за Германию».
Сталин, однако, не воспользовался столь благоприятным шансом покончить с Гитлером, потому что спасение собственными руками англо-французского «империализма», а затем еще и необходимость делиться с ним плодами победы над Германией не входили в расчеты вождя. В результате такой победы единственным вариантом послевоенного урегулирования в Европе мог быть только Версаль-2, поскольку западная коалиция играла бы в этом процессе роль никак не меньшую, чем СССР.
Понятно, что в течение двадцати лет в Москве вынашивали мечту о совершенно ином итоге европейского похода Красной Армии, во имя которого было принесено столько человеческих и материальных жертв. В этой последней войне Сталину не нужны были союзники «до победного конца» из буржуазного лагеря. Единственным победителем должен был остаться он сам. [200]
Если вступление СССР в войну в мае 1940 г., по мнению московского руководства, стало бы явным фальстартом, и следовало дать Гитлеру время завершить работу по разгрому англо-французского империализма в его логове, до которого сам Кремль не имел возможности дотянуться, то летом – осенью 1940 г. складывается совершенно иная ситуация. В результате победы Вермахта над вооруженными силами Великобритании и Франции западная коалиция прекратила свое существование и исчезла как фактор из военно-политической жизни Европы. Москве во второй раз представился уникальный шанс нанести по Германии смертельный удар, причем в данном случае еще и остаться если не единственной, то главной вершительницей послевоенной судьбы Европы. Вот когда у Сталина появился идеальный шанс попытаться реализовать рапалльскую задумку Кремля.
Под стать в высшей степени благоприятной политической ситуации была и военная. Восточный фланг Рейха оставался фактически незащищенным: германская группировка войск на границе в октябре – ноябре 1940 г. насчитывала всего 32 дивизии. О сложностях и издержках создания рубежа обороны «с колес» говорилось выше. Нельзя также забывать, что победа на Западном фронте потребовала от Вермахта израсходования значительной части боеприпасов и моторесурса бронетехники, не говоря уже о безвозвратных потерях в живой силе и вооружениях. Необходимых для ведения большой войны на востоке запасов вооружения и иных материальных средств у немецкой армии просто не было, как не существовало никаких проработанных планов такой войны, – ни наступательной, ни оборонительной. И хотя путь на Берлин оставался практически открытым, Сталин вновь отказался от идеи нападения на Германию, посчитав его преждевременным. Достаточно легко предположить, почему: в Москве надеялись дождаться прыжка «Морского льва».
Действительно, угроза германского вторжения в СССР осенью 1940 г. еще не просматривалась. Массированная переброска войск Вермахта к границе не началась, тогда как интенсивность англо-германских боевых действий в воздухе («битва за Англию») и на море значительно возросла. В Кремле уверовали, что до тех пор, пока Германия не сокрушит Британскую империю, СССР может чувствовать себя за ее спиной в относительной безопасности и спокойно готовить для Берлина Армагеддон. Оставалось исключить возможность появления Великобритании на послевоенном пире победителей, для чего следовало дать Гитлеру еще один шанс довести «английское дело» до конца. Поэтому хотя в октябре – ноябре 1940 г. восточный фланг Рейха был практически беззащитен и буквально «приглашал» Красную Армию напасть на него, в Кремле вновь сочли преждевременным полный разрыв с Берлином.
К середине апреля 1941 г., однако, стало ясно, что «британский орешек» Германии явно не по зубам. В Кремле поняли, что советско-германское противостояние выходит на финишную прямую, ввиду чего: 1) надо отказаться от распыления сил и
