родину. [195] По существу это означало прекращение политического диалога. [196] Берлин, в ответ на московские попытки напомнить о себе, безмолвствовал. Вся советская внешняя политика в сколь-нибудь значимых ее проявлениях свелась к эпизодическому личному общению Молотова с послом Шуленбургом. Это, конечно, была ее полнейшая деградация.
Весь последний предвоенный год Берлин вел СССР на поводке временно совпадающих тактических интересов и навязанных решений, увлекая его за собой все глубже в стратегический тупик. По мере роста текущих военно – политических успехов Германии этот поводок становился все короче, и когда поздней весной 1941 г. Берлин выбрал его до конца, советскую внешнюю политику разбил паралич.
А германской дипломатии за ее деятельность на московском направлении Гитлер поставил заслуженную «пятерку». Беседуя в узком кругу приближенных, он заявил весной 1942 г., что рад тому, что дипломатическими методами «удалось сдерживать Советы до окончательного вступления в войну и постоянно находить взаимопонимание с ними в отношении наших интересов» [7, c. 150]. Трудно дать более уничижительную, но верную оценку сталинской пещерной «дипломатии».
Три упущенных шанса Сталина
В 2000 г. увидел свет труд М. И. Мельтюхова «Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941». О каком упущенном шансе говорит автор?
Имелось в виду, что если бы в июне 1941 г. Сталин не проиграл Гитлеру гонку за нанесение упреждающего удара, т. е. если бы запланированный на 12 июня удар состоялся, то история второй мировой войны выглядела совершенно иначе. [197] Иначе выглядела бы и история нашей страны, так как благодаря упреждающему удару боевые действия с самого начала переносились на территорию противника и ограничивались рамками традиционной войны «армия против армии», а не «армия против народа», как это произошло в действительности.
События, по мнению М. Мельтюхова, основанному на документах советского стратегического планирования, могли развиваться следующим образом. Наступление начинается массированными авиаударами по аэродромам противника и скоплению его войск от границы на глубину до 350 км. При численном превосходстве по самолетам советских ВВС над Люфтваффе в полосе наступления в 4,4 раза (6,2 и 1,4 тысячи, соответственно) этот удар должен был оказаться опустошающим. Сделанная Й. Геббельсом 14 июня 1941 г. запись в дневнике также указывает на эту опасность: «Восточная Пруссия так насыщена войсками, что русские своими превентивными авиационными налетами могли бы причинить нам тяжелейший урон» [7, c. 276].
Вслед за этим выступают войска всех пяти фронтов: Северный вторгается в Финляндию; Северо-Западный из Литвы наступает на северную Польшу и Восточную Пруссию; ему оказывает поддержку правое крыло центрального Западного фронта, тогда как левое крыло фронта совместно с Юго-Западным фронтом наносит главный удар через Галицию и Карпаты на Люблин, Краков и далее на Братиславу; войска Южного фронта оккупируют Румынию. 7 апреля 1941 г. начальник генштаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер с тревогой записывает в своем дневнике, что группировка советских войск на границе с Германией «вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне нежелательным» [цит. по: 34, c. 181].
Успех советского наступления, по мнению Мельтюхова, гарантировался превосходством РККА над Вермахтом в личном составе в 2,1 раза, в орудиях и минометах в 2,4 раза, в танках в 8,7 раза. При этом боевые потери советских войск в живой силе и технике легко восполнялись за счет армий второго эшелона. Напротив, силы Вермахта были разбросаны по всей Европе – от Югославии до Норвегии и атлантического побережья Франции, где имели собственные задачи и откуда не могли быть быстро переброшены в зону боевых действий. «Германия просто не располагала силами, способными отразить внезапный удар Красной Армии, – пишет Мельтюхов. – Это признавал после войны начальник штаба верховного командования Вермахта фельдмаршал В. Кейтель. По его мнению, советское нападение на Германию в 1941 г. могло «поставить нас в стратегическом и экономическом отношениях в исключительно критическое положение […] В первые же недели нападение со стороны России поставило бы Германию в крайне невыгодные условия» [16, с. 505].
«Конечно, – заключает Мельтюхов, – не следует рассматривать боевые действия советских войск в случае нанесения внезапного удара по Германии как «прогулку до Берлина». Безусловно, это была бы тяжелая кровопролитная борьба с серьезным противником». Но «наименее благоприятным результатом наступления советских войск могла стать стабилизация фронта по рекам Нарев и Висла, – т. е. примерно там, где советско-германский фронт стабилизировался в конце 1944 г. […] Красная Армия могла быть в Берлине не позднее 1942 г.» [198] [16, c. 506].
Нам трудно оценить, насколько правдоподобным является описанный сценарий в деталях. Не вызывает, однако, никаких возражений и не является плодом авторской фантазии главный тезис: в случае нанесения упреждающего удара Красная Армия получала целый ряд огромных преимуществ, а Вермахт оказывался в весьма сложном положении. Свое наступление РККА развивала бы на стратегически наиболее выгодных направлениях в соответствии с детально разработанными планами проводимых операций, тогда как в действительности ей пришлось вести оборонительные бои, не имея никаких планов стратегической обороны, т. е. абсолютно бессистемно, кто во что горазд. В случае обмена ролями точно в таком невыгодном положении оказывались немцы. Кроме того, стянутые к самой границе войска и армейские склады подвергшейся удару стороны действительно становились удобной целью для завладевшего стратегической инициативой противника [199].
Историк М. Солонин, впрочем, высказывает сомнение в том, что советский превентивный удар сильно изменил бы ход войны с Германией. В качестве аргумента он указывает на то, что такой удар по Финляндии в июне 1941 г. не принес СССР ощутимых преимуществ по причине низкой боеготовности его вооруженных сил. Нам этот аргумент представляется неубедительным ввиду многочисленных различий в характере театров военных действий и осуществляемых на них операций, но мы не станем отдавать предпочтение какому-либо из этих двух гипотетических вариантов развития событий на советско – германском фронте. Замечание М. Солонина хорошо уже тем, что предостерегает от соблазна конструировать воображаемый ход этих событий путем зеркального отражения реально случившегося.
Вместе с тем, попросту совершенно невозможно представить себе ситуацию, худшую для СССР, чем та, что возникла 22 июня. На этом фоне превентивный удар по германским вооруженным силам действительно был шансом, как максимум, вынести войну за пределы национальной территории и, тем самым, избежать колоссальных жертв и разрушений, а как минимум – нанести противнику ощутимые потери, нарушить его стратегический замысел и навязать свой, и вместо него воспользоваться преимуществами тактической внезапности нападения.
Правда, однако, состоит в том, что этот шанс был не первым, не единственным и отнюдь не оптимальным. После начала войны в Европе уже дважды складывалась ситуация, куда более благоприятная, чем в 1941 г., для упреждающего советского удара
