денег, товаров и людей. Мексиканский президент скромно умолчал о том, что при открытой границе товары действительно станут перемещаться в обоих направлениях, зато деньги потекут исключительно на юг, а люди — исключительно на север. Предшественник Фокса Карлос Салинас де Готари десятилетием ранее ратовал за образование НАФТА, утверждая, что ликвидация торговых барьеров приведет к сокращению иммиграции: «Берите наши товары — или наших людей». Фокс пошел дальше — он предложил Америке и то, и другое.
Иммиграция, как заметил Хорхе Кастанеда перед своим назначением на пост министра иностранных дел Мексики при Фоксе, «являлась не столько проблемой в отношениях двух государств, сколько способом решения по-настоящему серьезных проблем». Под этими последними подразумевались, естественно, проблемы мексиканские; как писал Кастанеда, «если вынудить Мексику ввести запрет на эмиграцию, это вызовет социальный взрыв в barrios и pueblos» {528}. По Кастанеде, Мексика не должна решать свои проблемы — она должна их экспортировать.
Если бы каждый год на территорию США вторгалось до миллиона мексиканских солдат и если бы 150 000 из них удавалось захватывать плацдармы, после чего мексиканское правительство начинало бы требовать от США признания правомочности этих вторжений и захватов, американцы, несомненно, пришли бы в ярость и мобилизовали бы все доступные ресурсы для изгнания захватчиков и восстановления целостности государства. Ныне происходит «тихое демографическое вторжение», сопоставимое по численности ежегодного притока иммигрантов с гипотетическим количеством мексиканских солдат из приведенного выше примера; президент Мексики утверждает, что это вторжение подлежит легализации, а американские политические лидеры (во всяком случае, так было до 11 сентября 2001 года) игнорируют «размывание» границ или даже принимают его как данность!
В прошлом американцы неоднократно и, не отдавая себе отчета в происходящем, предпринимали действия, радикально изменявшие идентичность Америки. Акт о гражданских правах 1964 года принимался во имя ликвидации расовых привилегий и квот, однако федеральные чиновники сумели полностью его извратить. Иммиграционный закон 1965 года отнюдь не предусматривал массовой иммиграции из Азии и Латинской Америки, однако нынешние иммигранты руководствуются именно этим законом. Подобные «превращения» являются результатом невнимания к возможным последствиям тех или иных решений, следствием бюрократического высокомерия и бюрократических уверток, а также, в равной мере, политического оппортунизма. Нечто подобное обнаруживается и в постепенной «испанизации» страны. Без каких-либо общественных дискуссий, без общенационального согласия на данный шаг Америка трансформируется в совершенно иное — по сравнению с самой собою прежней — общество.
Американцы привыкли к разговорам об иммиграции и ассимиляции, они склонны воспринимать иммигрантов в целом, не делая между ними различия. Тем самым они скрывают от себя особые характеристики испаноязычной, в первую очередь мексиканской, иммиграции и проблемы и вызовы, ею порождаемые. Избегая решать проблему мексиканской иммиграции и рассматривая вопрос взаимоотношений с ближайшим южным соседом в русле «типовой» международной политики, Америка провоцирует собственную метаморфозу и самостоятельно пытается лишить себя статуса страны с единым общенациональным языком и стержневой англо-протестантской культурой. Мало того, игнорируя эту проблему, американцы вселяют в испаноязычных иммигрантов уверенность в своих силах, что делает возникновение общества с двумя языками и двумя культурами неизбежной реальностью.
Если это и вправду произойдет, Америка перестанет быть «Вавилоном наоборот», в котором почти 300 миллионов человек говорят на одном (и только на одном!) языке. Нация разделится на людей, знающих английский и почти не понимающих по-испански, а потому замкнутых в пределах «англоязычной Америки», и на людей, которые знают испанский, но не знают английского, и потому замкнутых в пределах испаноязычной общины, а также на неопределенное количество людей, знающих оба языка и потому, в отличие от представителей моноязыковых сообществ, способных действовать на государственном уровне. На протяжении трех столетий владение английским признавалось в Америке жизненной необходимостью. Если новой жизненной необходимостью — для успеха в бизнесе, учебе, науке, шоу-бизнесе, политике и сфере управления — станет владение как английским, так и испанским, Америка превратится в совершенно другую страну.
По всем признакам, нынешняя Америка движется именно в этом направлении благодаря «ползучему билингвизму». В июне 2002 года в стране насчитывалось 38,8 миллиона латино, что на 9,8 процента выше численности испаноязычного населения США в 2000 году; при этом численность населения Соединенных Штатов в целом выросла за два года всего на 2,5 процента — наполовину благодаря испаноязычной иммиграции. Комбинация таких явлений, как массовый приток иммигрантов и высокий уровень рождаемости в испаноязычных семьях, влечет за собой увеличение влияния латино на американскую политику. В 2000 году 47 миллиона американцев (18 % тех, кому исполнилось пять лет, и старше) говорили дома на других языках, кроме английского, при этом 28,1 миллиона из них использовали для общения испанский. С 1980 по 2000 год количество американцев пяти лет и старше, говорящих на английском «не очень хорошо», возросло с 4,8 до 8,1 % {529}.
Лидеры испаноязычных организаций прилагают заметные усилия по пропаганде испанского языка. С 1960-х годов, как замечают Джек Ситрин и его коллеги, «активисты испаноязычного движения трактуют языковые права как конституционные» {530}. Правительственные чиновники и судьи, поддаваясь давлению этого движения, соответствующим образом истолковывают законы, запрещающие дискриминацию на основе этнической принадлежности, и разрешают детям иммигрантов учиться на языке своих предков. Двуязычное образование давно стало испаноязычным образованием; потребность в учителях испанского заставляет Калифорнию, Нью-Йорк и другие штаты приглашать на работу пуэрториканцев {531}. За одним тщательно «спланированным» исключением (дело «Лау против штата Калифорния»), важнейшие судебные решения относительно языковых прав пестрят испанскими именами: Гутьеррес, Гарсия, Инигес, Хурадо, Серна, Риос, Эрнандес, Негрон, Собераль-Перес, Кастро.
Испаноязычное движение сыграло основную роль в принятии Конгрессом решения об организации программ «сохранения культурного наследия» и двуязычного образования; в результате дети иммигрантов не торопятся поступать в моноязычные английские школы и не рвутся в английские классы. В Нью-Йорке в 1999 году «девяносто процентов учащихся, в течение трех лет посещавших двуязычные школы, не смогли адаптироваться к преподаванию в обычных школах, как изначально предусматривалось образовательной программой» {532}. Многие дети проводят в двуязычных (испаноязычных) школах не менее девяти лет. Это безусловно оказывает принципиальное влияние на степень, в которой они овладевают английским. Большинство испаноязычных иммигрантов второго и последующих поколений знает английский язык в степени, достаточной для «функционирования» в англоязычном обществе. Однако в результате массового притока все новых и новых иммигрантов испаноязычные жители Нью-Йорка, Майами, Лос-Анджелеса и других городов испытывают все меньшую потребность в изучении английского. Шестьдесят пять процентов детей, посещающих двуязычные школы в Нью-Йорке, ходят в школы испанские, поэтому они не ощущают необходимости в изучении и употреблении английского языка. Вдобавок, в отличие от Лос-Анджелеса, испаноязычные родители в Нью-Йорке, по
