Правоведческие исследования Основного закона акцентируют свое внимание на его отличиях от Веймарской конституции, хотя такой подход кажется историкам преувеличенным. Политическая система ФРГ рассматривала себя как развитие и исправление, а не как отрицание первой германской демократии. Перефразируя известное изречение: «Бонн – не Веймар» (Ф.Р. Аллеман), можно сказать, что без веймарской трагедии не было и боннских успехов. Главная гарантия соблюдения конституции заключалась не внутри ее самой, а в готовности общества жить по ее законам. После 1945 г. изменилась не буква, а дух эпохи: были дискредитированы разного рода утопии «светлого будущего», Западная Европа окончательно потеряла свой патент на мировое лидерство. Если в Веймарской Германии верность конституции являлась предметом коалиционного торга, то в ФРГ радикальные силы справа и слева были отрезаны от реального влияния на политику. Демократические ценности проросли в массовое сознание, превратились из заученных формул в руководство к действию. Поэтому не следует понимать буквально распространенное мнение о том, что «Основной закон в своих основных положениях больше напоминает имперскую конституцию 1871 г., нежели конституцию Веймарской республики» (Э. Йекель). Оно справедливо в деталях, но не в общей характеристике новой политической системы. Так, преемственность в развитии германского права сохраняла в ФРГ кастовую замкнутость чиновничества, составлявшего особую социальную группу (Berufsbeamtentum). На практике это привело к преобладанию в судейском корпусе лиц с нацистским прошлым, далеко не все из которых превратились в убежденных демократов.
Еще одним связующим звеном с историческим опытом Германской империи стала реабилитация федерализма как вертикальной опоры нового государства. Еще в ходе работы Парламентского совета острые споры разгорелись по вопросу о том, какой быть второй палате парламента – сенатом или представительством отдельных земель. Спорящие партии разделились по географическому признаку, южане в силу антипрусских традиций настаивали на втором варианте. Поддержка военных властей Франции и США (хотя именно в этих странах верхняя палата парламента являлась сенатом), увидевшими в нем известную гарантию от повторения нацистской унификации, обеспечила победу сторонникам палаты земель. В окончательной редакции Основного закона ФРГ она получила название «бундесрат», дословно – совет федерации, формировавшийся из представителей земельных правительств. Полномочия этого органа были расширены по сравнению с имперским и веймарским рейхсратом, в частности, он получил право законодательной инициативы и отлагательного вето на решения нижней палаты парламента.
Ссылки на временность создаваемого государственного объединения отличали Основной закон ФРГ от мировой конституционной практики. В преамбуле говорилось о том, что его действие распространяется и на тех немцев, которые лишены права свободно выражать свое мнение. Впоследствии это стало правовой основой для претензии Бонна на единоличное представительство национальных интересов. Статья 146 предусматривала, что после воссоединения страны будет созвано Национальное собрание и разработана новая конституция. Временный характер Основного закона стал одним из секретов стабильности западногерманской демократии – в нем содержался минимум положений, заимствованных из партийных программ и способных стать поводом для затяжных идеологических дебатов. Члены Парламентского совета, собравшиеся в провинциальном Бонне, в целом избежали давления влиятельных общественных организаций, таких как христианские церкви или Объединение германских профсоюзов. Открытость социально-экономических основ будущего государства (статья 14 подчеркивала, что собственность должна служить благу общества, статья 15 предусматривала возможность социализации отдельных предприятий, а статья 20 содержала понятие социального государства, не раскрывая его) резко контрастировала с общественными настроениями первых послевоенных лет, нацеленными на перспективу социалистических преобразований.
Несмотря на дефицит времени и эмоциональное воздействие берлинской блокады, работа над Основным законом ФРГ была проделана с немецкой тщательностью. Его ключевые положения оказали значительное воздействие на государственное строительство стран Восточной Европы после их освобождения от коммунистической диктатуры. Многие формулировки российской конституции 1993 г. выдают заимствования из Основного закона ФРГ, ставшего необходимым, хотя и не достаточным условием формирования стабильного правового государства с эффективно действующей многопартийной демократией.
Первые шесть лет истории ФРГ сферу его действия ограничивал Оккупационный статут, принятый на Вашингтонской конференции в апреле 1949 г. Три западные державы сохраняли за собой контроль над соблюдением (Beachtung) государственного законодательства, проведение демилитаризации и обеспечение выплаты репараций, эксплуатацию рурского бассейна и даже содержание в тюрьмах нацистских преступников. «В случае нарушения собственной безопасности, угрозы демократической форме правления в Германии или вследствие иных международных обязательств» они могли вернуть себе всю полноту исполнительной власти. После провозглашения ФРГ функции контроля над соблюдением положений Оккупационного статута были возложены на «Союзническую высокую комиссию», местопребыванием которой стала резиденция Петерсберг в пригороде Бонна. Великобритания, США и Франция продолжали рассматривать свои сектора в Берлине как особую административную единицу. Тем не менее на нее было распространено западногерманское законодательство, представители этого полугорода-полугосударства вошли с правом совещательного голоса во все федеральные структуры.
Еще до вступления в силу Основного закона (23 мая 1949 г.) на территории будущей ФРГ развернулась острая предвыборная борьба. Националистические выпады, личные оскорбления, обилие компрометирующего материала о контактах той или иной партии с покровительствующей ей военной администрацией – все это заставило мировую прессу вспомнить худшие традиции политической культуры Веймара, когда-то приведшие к власти партию Гитлера. Впрочем, мнения о «неисправимости» немцев были явно преувеличенными – присутствие оккупационных властей и шок тотального поражения, который определял общественное сознание и на Западе, и на Востоке Германии, не оставлял реваншистским силам шансов легальной политической деятельности.
Главным полем предвыборных баталий стала альтернатива «плановое хозяйство или свободная рыночная экономика», отвечавшая социально-экономическим программам двух крупнейших партий. Если бы выборы состоялись на полгода раньше, социал-демократам удалось бы собрать под свои знамена большинство населения, недовольного рискованным «прыжком в холодную воду». С точки зрения неолибералов «социальная справедливость являлась конечной целью экономического подъема, а не его отправной точкой, на чем настаивала СДПГ» (Т. Эшенбург), что делало их позицию особенно уязвимой в условиях всеобщей нужды и хозяйственного хаоса. Однако к лету 1949 г. признаки оздоровления западногерманской экономики были уже налицо, и формально беспартийный Эрхард стал главным агитатором (Wahllokomotive) ХДС/ХСС. Многим импонировали его хладнокровие и самоуверенность, способность убеждать военные власти в своей правоте, избегая громких конфликтов с ними. Наконец, профессорский титул Эрхарда как нельзя лучше дополнял политические инстинкты лидера христианских демократов.
Против социал-демократов играл не только подъем рыночного хозяйства, но и воинствующая риторика их лидера. Видя в Аденауэре «символ политического банкротства целого класса», Шумахер продолжал настаивать на безальтернативности социалистического развития послевоенной Германии. Это отпугивало от СДПГ крестьянство и широкие слои мелких предпринимателей, только-только почувствовавших под ногами твердую почву. В большей степени прагматическим интересам ХДС, нежели действительной позиции СДПГ соответствовали лозунги «социализм или христианство», заменившие собой традиционные клише «красной угрозы». В отличие от социал-демократов и коммунистов буржуазные партии получали значительные пожертвования от предпринимательских кругов, которые тратились на технические средства пропаганды. На западных немцев обрушилось целое море предвыборных листовок, и сбор макулатуры на некоторое время стал достаточно доходным бизнесом.
Исход выборов в бундестаг, состоявшихся 14 августа 1949 г., почти без изменений воспроизвел расстановку сил в Парламентском совете. Главным итогом предвыборных баталий стала высокая активность западногерманских избирателей. 31 % голосов был отдан блоку ХДС/ХСС, 29 % получила СДПГ, 11 % – СвДП. Независимо от предстоявших переговоров о формировании правительства эти три партии образовали «боннскую коалицию», стоявшую на почве признания ценностей западной демократии, положений Основного закона ФРГ, атлантической солидарности и бескомпромиссного антикоммунизма. Вне этой коалиции, включавшей в себя и мелкие либеральные партии, оставалась только КПГ, оказавшаяся по итогам выборов на четвертом месте (5,6 % голосов). Хотя этот результат заслуживал уважения ввиду жесткой антисоветской политики оккупационных властей, рассматривавших коммунистов как «агентов Москвы», он не оставлял шансов для формирования антизападной оппозиции, идею которой неоднократно излагал Сталин в своих послевоенных беседах с немецкими политиками. Чтобы объяснить очевидное поражение коммунистов, Управление информации СВАГ в своих донесениях делало акцент на их «антидемократическом характере, режиме террора и ограничения свобод, который был создан оккупантами и их немецкой агентурой в период выборов».
