Два сна, представленные в одну сессию, высвечивают, как я думаю, элементы трансформации миров в пациентке. Высвечивают, как пациентка во втором сне борется с материнской ложью первого сна, с тем, что отец вообще не нужен и никакого отношения к рождению пациентки не имеет. Контролирующие и манипулирующие матери так и говорят: «Мужей (варианты – мужчин, отцов) может быть много, а мать одна!» Тем самым тоталитарные матери пытаются убить в психических пространствах дочерей имаго отца, водрузив туда кумира-мать. Монумент, сверхценный объект, мёртвого субъекта-мать. Ох, как хочется поставить диагноз каждому пациенту… Но такое желание – анахронизм.
Блестящий доклад Экстермана (Прага, 2006 год), показывает, что даже невербализованная (не проговорённая, не сообщённая) постановка диагноза пациенту, инвалидизирует пациента. Т. е. повторно травмирует, без шансов на успешное лечение.
На мой взгляд, самая сложная патология – патология нормы. Как теперь принято считать – мы все невротики, мы реагируем на большинство сложностей невротическими реакциями. Вот она – самая тяжелая патология. Почему? Потому, что это устоявшееся представление, отражённое реальными субъектами, в течение многих лет. И если что-то у человека не получается, а он считает себя нормальным, то зачем ему идти за помощью. И может ли он позволить себе получить помощь, если он нормальный, если он невротик? Совсем другое дело с так называемыми «психотиками» и «пограничными» (я думаю, нельзя оскорблять людей; лучше говорить – «человек, страдающий психотическим расстройством», или «пациент, переживающий психотические реакции», и «пациент в пограничном состоянии»… лучше же забыть о диагнозах). У таких пациентов нацеленность на получение помощи, т. е. на поиск отражающего объекта, на оживление объекта (стремление к субъект-субъектным отношениям) и на установление границ, на получение границ, выделение себя из окружающего мира, намного больше, как у детей. Мой психоаналитический опыт говорит: люди, испытывающие большее страдание, в анализе успешнее. Фройд описал подобное в своих «Лекциях». Но он относил более интенсивные переживания и страдания на счёт невротических пациентов. Правда, ныне многие психоаналитики считают, что у Фройда не было невротических пациентов… В любом случае – там, где Фройд устанавливал диагноз Dementia ргаесох, паранойя, депрессия, он ставил точку, для него такой пациент переставал быть единицей, становился нулём; тут и сказке конец… А сегодня – начало сказки… и было началом для Ференци, для Мелани Кляйн, для Биона, Балинта, Кохута… Потому что именно «нули» больше всего страдают, и именно они больше всего хотят получить помощь. Думаю, немногие аналитики работают и сегодня со страждущими… Здесь мы остановимся, чтобы вернуться к нашей пациентке.
Пациентка пытается что-то трансформировать в своих внутренних пространствах. В первом сне открыть форточку = бороться с ложью, с каким-то обманом. Ложь и обман, выданные за правду, приводят к психическим травмам и к белым пятнам в психике. Там ничего нет, кроме ужаса. Ужас представлен в первом сне возможным взрывом в кухне, взрывом психического пространства, психозом. Во втором сне пациентка пытается разморозить продукты, она открывает холодильник, убеждается в том, что там всё добротное. То, что мы с пациенткой получили в анализе, – тоже добротное. Далее встаёт проблема реализации добротного. Т. е. как внутренние трансформации могут реализоваться в отношениях.
Два слова об объектах. Для меня нонсенс назвать человека объектом. Думаю, во внешней реальности существуют личности, существа, друзья, враги, мать, отец, но никак не объекты. Объекты – это чувства, образы, имаго, представления, имеющие границы и отличимые от Самости. Самость же существует в Нарциссической внутрипсихической Вселенной как объект, а также пронизывает все психические пространства, обеспечивая их интеграцию, как внутрипсихическая волновая функция. В последнем случае Самость обеспечивает и представление о субъектах (о собственной личности и личности Другого, других личностях).
Да, проще всего прочитать лекцию, но я не читаю лекций. Я считаю – найти, получить, интроецировать, интегрировать информацию можно только во взаимодействии. И я совсем не представляю, как вам возможно слушать только лекцию, и как мне возможно читать только лекцию, оставлять вас с вашими переживаниями, себя с моими переживаниями, – будто мы находимся в непересекающихся пространствах. Но мы находимся в пересекающихся пространствах внешней и внутренней реальности. Таков процесс обучения анализу. Я так учился. Думаю, такой способ самый эффективный – лекционно-семинарские занятия, где обязательно есть ответная реакция, есть взаимодействие. Психоанализ – о взаимодействии, об отношениях. Он ближе к мастерской. Не просто взаимодействие с учебником, или взаимодействие с теорией per os et per rectum, а взаимодействие c конкретной личностью. Взаимодействие двух субъектов: субъекта-аналитика и субъекта-студента, субъекта-аналитика и субъекта-пациента. (И никакого «прикладного психоанализа», чем, якобы, могут заниматься не психоаналитики, в природе нет… так называемый «прикладной психоанализ» – вариант творчества психоаналитиков, часто с художественной претензией /от слова «худо»/ и от лукавого.) Если аналитик решает, что он субъект, а пациент – объект, то пациент-объект будет объектом и никогда не станет субъектом. Точно также ребёнок, о котором думают, что он ничего не понимает, что он глупый, как писал ряд эгопсихологов, то он таким глупым и будет, т. к. ему надо выжить в заданной атмосфере и в заданных параметрах пространства. Естественно, ребёнку жизненно необходимо принятие родителями. А если родители могут принять ребёнка только как «чурбачок», «кусок мяса», «моё говно», то он таким и будет.
Продолжим о патологии нормы. О «людях-сникерсах» в мире «ОК!». «Сникерсы» не могут почувствовать внутри себя страдание, не могут почувствовать субъектность, они чувствуют внутри объективную объектную нормальность. Подобный духовный феномен напоминает телесный панцирь характера В. Райха. Например, кандидат в терапевты или в психоаналитики, или аналитик, с подобным эго-симптомом (читай – страдающий нестраданием патологического, по Кернбергу, нарциссизма) убеждён – он, благодаря собственным достижениям или особенным обстоятельствам провидения родился там-то и там-то, получил то-то и то-то, чего не получил другой человек, приходящий к нему за помощью. Ход рассуждений приблизительно такой: «Я имею право показывать пациенту, как надо жить, как надо уметь жить… в основном с помощью интерпретаций, потому что как же я ещё могу ему показать, как я много знаю о нём… а я знаю о нём то, чего он не может знать о себе, и это знание всё мое… только я этим знанием обладаю». Мы должны смириться, да-да-да, такие люди приходят учиться психоанализу и становятся психоаналитиками. На слесаря учиться приходят одни люди, на сантехника другие, а на аналитика – люди с определенными характеристиками и апломбом, люди, считающие, что могут разобраться с «психическим аппаратом» и с душой другого, узнав теорию, очень легко.
Я не отношусь к их числу, теперь не отношусь. Я относился к их числу, когда пришёл двадцать лет тому назад обучаться анализу. Данный путь, порой, есть естественный путь развития специалиста, – нормальный путь… Ужас, если парадигма «сникерса»-кандидата остаётся парадигмой уже психоаналитика… Люди говорят: можно забрать девушку из деревни, но деревню из девушки вырвать невозможно… Если мы говорим о невротической психике, мы говорим о более или менее пропорциональном развитии всех внутренних пространств. Но бывает – одно развивается за счёт другого. Так часто бывает у гениев. Гении долго не живут. Они очень рано и интенсивно, за счёт параноидно-шизоидной позиции, используют абстракции, и, в конце концов, потом в этой позиции тонут. Фактически, очень рано убивают себя. Психика стремится к пропорциональному развитию пространств. Одно за счёт другого не может бесконечно развиваться. Но люди, считающие себя абсолютно нормальными гениями не редки. И многие видят в них нормальных невротиков. И получается – проблема невротическая намного сложнее, чем проблема развивающейся психики. Человек, приходящий на учебный анализ и считающий, что он вполне организован, что в нём нет психотических, пограничных областей, и есть сам проблема в обучающем анализе. В анализе всё быстро начинает получаться, просто за счёт нарциссической поддержки, которую такие кандидаты могут принять. Они считают аналитика машиной для интерпретаций, хорошо работающей машиной: пациент устроился на хорошую работу, женился. BMW, Mercedes. Всё нормально… Внешнее иногда меняется быстрее. Сложности начинаются потом.
Мы говорили о линейной системе Фройда, механистической системе. Она, кстати, была и у Хайнца Кохута. Помните? Самость: полюс идеалов, полюс надежд, и между ними некая линия напряжений. Тоже линейная система. Линейные системы предполагают сверхавторитарные подходы в психоанализе. Нелинейные аспекты психоанализа латентно, подспудно существовали, начиная с кляйнианцев и до времён Кохута, но стали выходить на поверхность где-то в начале 80-х годов двадцатого века через идею интерсубъективности, через идею субъект-субъектных отношений, через теории внутренних пространств. Ментальные пространства аналитиков готовились к данной презентации посредством работ Оуэна Реника, Джона Кафки, Даниэля Штерна, Дэвида Лихтенберга, Саломона Резника, Роберта Столярова (он же – «Сто-лороу») и других авторов. Идеи нелинейности позволяют аналитику смотреть в глаза своим проблемам для отслеживания собственных особенностей, включая собственную патологию, внутри трансферно-трансферного взаимодействия. Не все аналитики принимают идеи нелинейности. Легче, мы знаем, чувствовать, мнить себя абсолютно нормальным, здоровым, непререкаемо авторитетным… «Под сурдинку» сделать анализ весёлым, соблазняющим, инициирующим сексуальную разнузданность, лобковым (по тонкому замечанию
