Герда требовала и требовала от меня указаний, а я молчал и молчал, иногда проговаривая, что уверен – она сама способна принять решение. Примерно через полгода экспансивность пациентки стала спадать, в её речи стали появляться паузы, она позволила себе не соглашаться с некоторыми моими комментариями. В одном сне пациентка увидела рядом с собой противную вертлявую обезьянку. Обезьянку Г ассоциировала с собой, со своим отражением, с собой, всегда играющей какие-то роли. Вместе с её инсайтом к ней пришло чувство неинтегрированности, она стала ощущать себя состоящей из кусочков. В последовавшей затем серии снов Герда видела себя, мчащейся в машине, нарушающей правила дорожного движения: она ехала либо по встречной полосе, либо на красный свет светофора. За мгновение до столкновения с другими машинами она просыпалась в страхе и ужасе. Это был её анализ, нечто абсолютно запрещённое её родительскими имаго, это был я, который вёз её наперекор всем правилам её жизни. Она могла погибнуть. Работая со снами, мы с пациенткой пришли к выводам: Герда по иному начинает осознавать себя, свою жизнь, свои отношения с окружающими. Пациентка не хотела больше играть роли, быть одинаково слитной с каждым, быть членом коллектива, она не хотела больше быть отражением других людей, не хотела подстраиваться под других, не хотела быть вертлявой обезьянкой. Она начала ощущать себя несчастной, обиженной жизнью. Но данный путь оказался абсолютно неизвестен Г. Мы с пациенткой попали в другой пространственно-временной континуум, в другое измерение, в «инаковую», Иную Вселенную – нарциссическую. По прошествии полутора лет пациентка обнаружила, что я тоже не знаю дороги, не знаю, к чему мы придём. Тогда же я не помог ей занять должность главного бухгалтера в новой фирме, образовавшейся от слияния её фирмы с партнёрской фирмой. Ситуация способствовала моей «окончательной и бесповоротной» девальвации. Тут-то Герда заметила меня: оказывается рядом с ней не только средство передвижения, не только машина для интерпретаций, не только её близнец, а Другой человек. И другой может опознаваться не только как другой-репрезентация (<объект), но может быть уловлен как новый внутренний субъект. Оказывается, отношения Герды с другими могут существовать – не убивая ни других, ни её саму Она смогла получить нарциссическое удовольствие от общения, удовольствие, укрепляющее её чувство самобытности и неповторимости, способствующее интеграции её Самости. Теперь она пожалела меня: как я только справляюсь с такой невозможной работой? – Через два года с момента начала анализа Г со мной вынырнула на мостик Ps-D, вынырнула способной повернуться лицом к пространствам депрессивной позиции.
В ней зародилась жалость к отцу. Герда полюбила вечерами беседовать с дочерью. Пациентка смогла пережить охвативший её ужас, когда узнала, что сын вступил в гражданский брак с “молоденькой девушкой” из семьи алкоголиков, проживающей в Подмосковье, у которой уже был сын от первого брака. И у сына с той девушки уже родился мальчик, внук пациентки. Со временем Г смогла посещать их и принимать их у себя. Любовные отношения пациентки стали обретать привязанность, и она отказалась от встреч с грузином, преследовавшим её какое-то время после. Новый любовник (с её работы) даже купил ей автомобиль и однокомнатную квартиру. Сначала у пациентки появлялась тревога, если она находилась в новой квартире одна. Г не могла представить свою жизнь вне прежних семейных связей в старой квартире. Постепенно она полюбила «свой уголок» (новую маленькую квартирку).
В согласующемся контрпереносе я чувствовал возможность говорить о многом, о многих запретных до тех пор темах, без боязни наткнуться на неприятие и указания с озлобленностью и насмешливостью. В то же время пациентке нужно было постоянно тестировать меня: не считаю ли я её мнение плохим, глупым, пустым или смешным. В дополнительном контрпереносе я чувствовал себя отщеплённой идеализированной, но реализованной смешанной родительской фигурой, то больше матерью, то отцом. Иногда Герде надо было просто повторять прежние паттерны объектного функционирования, воспринимая даже моё молчание и принятие за наставления и отвержение. Она как бы говорила: я ещё не готова к новым отношениям, без экстремальности, как к новой квартире. И мне пришлось принять это, не пытаясь «ускорить прогресс», «занять её», что делали родители, водившие пациентку на фигурное катание, в бассейн и на гимнастику одновременно. В результате пациентка смогла удержаться на работе, не бросила её, как она бросала прежние места работы, через год.
К середине следующего года актуализировалась боязнь пациентки разрушить собственные достижения. Она стала замечать в себе злобу. Несколько раз она «срывалась» в общении с сослуживцами. Несколько раз скандалила с любовником, провоцируя того на обсуждение его отношений с женой, хотя раньше данная тема была неприкосновенной, что её устраивало. В одном сновидении она испытывала ужас… собака влезла к ней под короткую юбку и пробралась к лицу… было противно. До того, в другом сновидении, её соблазняла в поезде голая женщина. Я тогда вновь подумал о сексуализации как о защите против тревоги, как о реакции на мои отпуска (но также это был шаг в развитии её сексуальности, проблески вновь открываемых чувств на фоне параноидального страха и проблем контроля). Здесь тревога имела признаки и сепарационной тревоги и тревоги кастрационной. До того, в мои отъезды, время для пациентки как бы останавливалось, Герда «ничего не предпринимала», ничего не ощущала. Раньше она замирала в очарованном сне как Белоснежка, отравленная преследующей, контролирующей и бездушной матерью.
В общем, несмотря на кажущиеся достижения, у меня порой преобладало чувство, будто пациентка не подпускает меня к своим сокровенным переживаниям, тогда я будто отсутствовал на сессии. Может быть потому, что близость для Г ещё равнялась слитности и означала смерть (слитность с матерью-инвалидом, или с отцом-убийцей, или с мёртвым братом, или с мертворождённой от слитной перверсной родительской фигуры), может быть потому, что она опасалась воскрешения непрожитого гнева и скорби в отношении умерших матери и брата… конечно, пациентка ещё защищала меня от агрессивных и либидозных чувств, предпочитая экстернализацию конфликта вне аналитического пространства, на работу. Я понимал себя в вышеописанной ситуации следующим образом: в перманентной трансформации из слитности в близнецовые фантазии, далее к волшебному говорящему зеркалу – и обратно. Когда же я контрастно чувствовал пациентку – мы возвращались во Вселенную Ps-D. Я думал, что пока пациентка лучше научилась пользоваться мною для нужд своей Нарциссической Вселенной: скорее как дополнительной конструкцией, как костылём, или в качестве существа или эмоционального отражающего пространства, способного заполнить self-объектный провал.
Динамика аналитических процессов в середине путешествияКогда Герда лишила меня большей части всемогущества и, в то же время, укрепила и развила в себе базисное доверие – она сделала первые робкие шаги в своё депрессивное пространство. По мере продвижения она всё лучше находила себя, всё лучше нащупывала струны, связывающие её Самость с другими объектами и субъектами, всё лучше обнаруживала меня неточной копией образов переноса. Пациентка раскрывала прежде нераскрытые качества Самости, первичных и других значимых объектов, в стремлении репарировать их, Самость и исправить историю своей жизни, а также создавала новые конструкции, которые, эволюционизируя, обволакивались собственными пространственно-временными характеристиками.
Вначале пациентка вдруг начала в переносе обращаться ко мне как к отцу. Г вспоминала значимые потери. Она вспомнила о пяти котах, живших в её детской семье. Все пять котов не дожили до старости: одного кота раздавило лифтом, второй выпал из окна, третий умер от непонятной болезни, четвёртый исчез на даче, пятого задавила машина. Теперь я, как отец и как вновь открытый субъект депрессивной позиции, должен был помочь пациентке оплакивать отдаляющийся от неё параноидно-шизоидный мир, мир ужаса и нирваны. Герда оплакивала котов, не нашедших места в её семье, параллельно оплакивая свои репрессированные и невыраженные чувства и аффекты, свою нежность, скорбь, отчаянье и ярость. В родительской семье недопустимым и невозможным было выражать аффекты, проявлять чувства, показывать эмоции. Пациентка на сессиях часто плакала, сердилась на меня, недоумевала – как я могу выносить её чувства (сперва она ощущала, что делает нечто запретное и нехорошее). Она беспокоилась – не повредят ли мне её эмоции, не убьёт ли она меня ими. Я как бы снова становился матерью, и Герде нужно было убедиться – замеченные ею, пусть даже пока частичные, объекты-аффекты и объекты-чувства не разрушают мать, инвестированные эмоции не являются оружием против матери. Г заботилась о моём здоровье: каким образом я могу всё это выносить, и ведь у меня есть ещё пациенты… Конечно, у матери был другой пациент = старший брат пациентки… а у меня был другой пациент-мужчина, старше Герды, с ним она раз столкнулась у меня в дверях. Столкновение способствовало сепарационным и дифференциальным процессам. Некоторое время Г опасалась, что я буду её ругать, наказывать, высмеивать за проявленные ею чувства. Когда сего не случилось, она решилась на трансформации аффективной сферы: объекты-аффекты приобрели значимость, признаки необходимости, востребованности, целостности и «хорошести». Иначе: аффекты из состояния недифференцированности и хаоса переходили е состояния разновеликих и разнозаряженных полей, соединяясь с объектами и субъектами депрессивных пространственно-временных континуумов, придавая объектам и субъектам амбивалентные качества. Данные внутрипсихические процессы давались Герде нелегко. Проявляющиеся и развивающиеся внутренние связи с имаго отца, дистанцирование от образа матери, с одновременной аффективной фокусировкой примарных объектов, – а также новые конструкции психики, рождающиеся на основе трансферно-контртрансферных искажений, – перегружали прежнее депрессивное пространство, при неочерченности и несформированности нового депрессивного пространства. В то время восстановились и наладились отношения со старыми подругами, пациентка завела новых, сопереживала им в их женских пересудах. Но часто она злилась на них, потому что они слишком «загружали» её своими проблемами. Герда начала увереннее водить машину… и попала в две автоаварии (не вписалась в ворота гаража при въезде и врезалась в проезжающую машину при выезде со двора). Эти отыгрывания вовне свидетельствовали не только о внутренней стеничности, ригидности и актуализирующейся «анальности» пациентки, в её стремлении не изменяться, не только о стремлении защитить меня как вновь обнаруженный в себе «хороший» объект от зависти и ярости, препятствующей внутренней трансформации, – но и об интенсификации проективно-интроективных процессов, о стремлении пациентки управлять «психическими сфинктерами» = порталами между Вселенной Ps-D и Нарциссической Вселенной и о стремлении управлять внутрипсихическими трансвестициями, не опираясь на прежние внутренние ритуалы. По-другому вышеописанное можно концептуализировать как развившуюся решимость Герды вступить на путь практики (подфаза практики). И действительно, пациентка вскоре решилась на путешествия заграницу во время моих отпусков. Она побывала в Турции, Чехии, Англии, Испании, Франции, Италии (до того, несмотря на хорошее материальное положение, она ни разу не выезжала из страны). Если она не могла совместить свой отпуск с моими отъездами и продолжала работать – время тоже уже не останавливалось, Герда начала успешно решать проблемы на работе и в моё отсутствие. Я стал устойчивым внутри неё объектом переноса и устойчивым объектом трансферных искажений = новым субъектом.
