К. Хорни может знаменовать собой способность искать и находить транзиторный объект, инструмент для определения и создания параметров нового аналитического внешнего и внутреннего пространственно-временного континуума. Не следует эту задачу путать с возникновением «третьего аналитического» Томаса Огдена. «Третий аналитический» рождается уже в более или менее определённом и созданном пространственно-временном континууме… так ребёнок рождается из одного сформированного пространства в другое сформированное пространство… иначе случается изверг, что на славянском языке означает выкидыша…
К. Хорни как книга, через ассоциации с листками туалетной бумаги, обеспечивающими ощущение физиологического комфорта, связывает доступность комфорта от одиноких алкоголизаций с доступным комфортом в туалете офиса и с возможностью комфорта в кабинете.
К. Хорни как образ аналитика позволяет Диане: а) опробовать идентификации с аналитиком и пациентом, в) идентифицироваться – посредством образов меня-аналитика-мужчины и К. Хорни-аналитика-женщины – с примарными, пока парциальными, постоянно оценивающими объектами, с) разрабатывать в себе функции наблюдателя… я говорю не о лечебном/рабочем альянсе и не о наблюдающем Эго, не о функции Супер Эго и не о настороженной тревоге Ps… я говорю о том внутреннем малоизвестном нам Наблюдателе, который позволяет нам чувствовать себя самими собою, невзирая на пространства, времена и наши оболочки, пронизывающие нас и насылаемые на нас в течении жизни, и невзирая на игры нашего воображения… я говорю о всепроникающей Вселенной внутри нас, обнаруживаемой во взаимных отражениях и в разноуровневых психических взаимодействиях, о Самости…
К. Хорни как женский образ. Вслед за автором, меняя линейную парадигму 3. Фройда (зависимость: женская идентичность – зависть к пенису) на обратную линейную парадигму К. Хорни (зависимость: зависть к пенису – женская идентичность), Диана может оправдать, реабилитировать собственную женскость и открыть путь надежды – реанимировать и развить в себе женственность. Женственность, вызывающую у неё на сознательном уровне неприязнь и ненависть: эта женственность приводила и приводит её мать к соглашательству, поддакиванию отцу – алкоголику и психопату; эта женственность – унижение родиться не мальчиком, о чём открыто досадовали родители, унижение выслушивать постоянные придирки отца и не удерживать от страха и ярости мочу, когда отец по нескольку часов ругал Диану, заставляя её стоять в центре комнаты; унижение отдавать своё тело в продолжительном промискуитете, дабы почувствовать заинтересованность в себе и попытаться почувствовать границы своего тела и своей психики, в безнадёжной попытке ощутить самою себя, свою внутреннюю сердцевину, сущность, насаживаясь на тьмы пенисов. Изменения в линейной зависимости высвечивают для пациентки перспективу – многое у неё в будущем, а не в прошлом, и трансформирует часть вины за прошлое в ви́дение перспективы.
Как лектору важно донести материал лекции до слушателей, так и Диане важно довести до моего сведенья, что она поражена от ощущения моих психических миров, она этого не ожидала. Как бы она ощутила прикосновение, будто на неё кто-то навалился в метро, где обычно она никого не замечает. Метро – подземный=бессознательный мир. И в послании Дианы я вижу не нарциссическое раздражение, неприятие, но скорее – нарциссическую признательность и заинтересованность.
Первый сон. Некоторые аналитики, детерминированные орально-анально-эдиповыми теориями, пытаются свести многомерность чуждой им психической организации к плоскостной модели «три кита – три слона – плоская земля» или, ещё хлеще, к линейной модели, где всё последующее обязано своим происхождением предыдущему, из него вытекает и несёт на себе груз дефектов и ошибок предыдущего. Причём, пациент почему-то защищается, сопротивляется, – а! – должно быть, его агрессивные влечения и привычные схемы препятствуют интроспекции и прогрессу… и мешают аналитику продемонстрировать во всей красе свои гениальные способности интерпретатора, лечебника, спасителя… Неудивительно, что со всем вышенаписанным аналитику сложно смириться, проще схему починить. Отсюда у некоторых аналитиков возникают идеи сломанности, недоброкачественности, увечности, злостности и злонамеренности пациентов.
Особой рафинированностью и маргинальностью отличаются ярые сторонники теории Маргарет Малер. Представьте себе: вас помещают в незнакомое помещение, вас окружают незнакомые люди, смотрящие на вас с непонятным интересом и с непонятным ожиданием. Периодически подозрительные незнакомцы шушукаются, о чём-то многозначительно кивают головами. Вдруг включается яркий свет, начинают жужжать камеры. Рядом с вами ваша мать, нервничающая ещё больше вашего. Незнакомые люди заставляют её подходить к вам, отходить, что-то вам показывать и говорить. Затем вас объявляют «тодлером» или ещё кем-то… Жуткий сон, думаю – мало кто хотел бы в нём оказаться. При всём том происходящее называется объективным научным экспериментом. Бывают вариации, когда к вам в дом приходит прыщавый парень или слащавая девица – кандидат IPA – и, стараясь казаться незамеченными или претворяясь новой тумбочкой, купленной вашей мамой или женой, начинают исподлобья глазеть на вас, ловя каждое ваша движение. Потом отчёт о том, нормальное у вас психическое развитие или нет, они будут смаковать со своими, такими же прыщавыми и слащавыми сексуально озабоченными коллегами, умиляя своими инфантильными выкладками своего мастодонта-учителя, недоумевающего про себя – какого чёрта за такие мизерные деньги он должен выслушивать всю галиматью рвущихся в психоаналитики болванов-студентов, – ему хочется поскорее домой, посмотреть по «ящику» с подругой или женой очередную серию «Мистера Бина»… Сегодня эксперименты можно сделать позакрученней: можно сделать камеру беззвучной, спрятаться за стену, прозрачную только с одной стороны или, на худой конец, за шторкой… К большому сожалению, существует ещё и невербальное взаимодействие… Вот такая полная паранойя с экспериментированием! Возможно, если вы слепо-глухо-немой капитан дальнего плаванья – вам будет всё равно… и вы окажетесь обделённым аутистической и симбиотической фазой своего развития.
Каюсь – не окажетесь! – здесь-то вас и настигнет Рене Шпиц. Вы получите по полной, в том числе и «социальную улыбку» через несколько недель после вашего рождения. Это было, когда вас, оторванного через несколько дней – или сразу – после рождения от матери, поместили в приют, в клетку-кроватку, вместе с другими заключёнными, и где вы прожили энное количество лет. Таким же способом можно описывать норму и патологию психического развития и жизненного цикла жирафа, наблюдая того в клетке зоосада.
(Прилагательные «прыщавый» и «слащавая» я употребляю не с целью обидеть, искренне уважаемых, почитаемых мною, настоящих и будущих коллег, проходивших и проходящих сложный психоаналитический тренинг, порой в неимоверно тяжёлых условиях, – но с целью передать эмоциональное состояние ребёнка, всегда тонко улавливающего обращение к себе как к объекту исследования, а не как к субъекту чувственных взаимоотношений. Оказываясь объектом – ребёнок может испытывать уничижающее его потрясение, нарциссический шок, подобный нашей эмоциональной реакции на сверхгротескные прилагательные «прыщавый» и «слащавая». Чем дальше, тем страшнее: если ребёнок с интересом, приближающимся к восторгу, принимает собственную объектность – скорее всего он не обнаруживает внутри себя способности страдать… и не вполне отличает живое от неживого…).
Всё вышеизложенное я написал не только для того, чтобы посмеяться над самим собой как аналитиком, потому что за двадцать лет прошёл определённые этапы «научной» идиотии и блистал во всех ролях «Идиота», кроме роли умницы – князя Мышкина. Не только для того, чтобы показать – наукообразность и псевдонаучность может превратить работу с пациентом в паранойю или в сексуализацию, как противосилу паранойи (не за вами бегают с ножами, а вы за всеми с эрегированным членом – виртуальным или реальным). И то, и другое, на мой взгляд, но не на мой вкус, представлено в кинофильме Ларса фон Триера «Антихрист». Я написал опус фри-джаза в стиле Джона Аберкромби внутри сонаты Шопена, потому что таковы мои ассоциации при внутренней супервизии ко сну пациентки. Тут много трагической иронии, иронии = трансформированной агрессии.
Итак, в первом сне пациентка оказывается в незнакомом месте среди множества людей, не обращающих на неё никакого внимания. Даже не понятно – замечают ли они её, не является ли она для них пустым местом… также, как и они для неё: пациентка говорит «в середине зрительских рядов», – и, откровенно говоря, не ясно – заполнены ряды стадиона людьми или нет. Середина может означать стремление быть замеченной, находиться в центре, но, одновременно, означает затерянность среди объектов или затерянность в огромном пространстве. Не найти отражения в собственных объектах – это потеряться в незнакомом пространстве. Диана думает, что она на футбольном матче. С первого взгляда – речь идёт об игре-конфликте соперничающих в ней футбольных клубов. Но действо не захватывает её. Словно объекты-футболисты и объекты-зрители размыты до степени глубинных морских течений и невидимых воздушных завихрений, создающих систему взаимо-отражающих зеркал – зеркал, преломляющих бесконечность. Сам стадион является огромным, без краёв, без берегов, зеркалом, которое сподобится отобразить происходящее, только если пациентка приобретёт сувениры и футболку, сиречь – потратит деньги = поделится чем-то заветным = использует крохи любви и признания, ощущаемые ею в себе, для того, чтобы отразиться в зрителях-болелыциках (приобретая сувениры) и в футболистах (приобретая футболку)… чтобы они отразились друг в друге… стали друзьями… и для того, чтобы они отразились в ней…
