Да, в этом воззрении есть величие. И некоторое величие есть в удивительном, торжественном безразличии безжалостной природы к страданию, которое логически следует из принципа выживания наиболее приспособленных. Здесь теолог мог бы вздрогнуть, услышав знакомые утверждения, относящиеся к теодицее, в которых страдание рассматривается как непременное следствие свободной воли. Биологи, с другой стороны, размышляя об эволюционной и биологической функции способности к страданию, найдут слово «безжалостный» неуместным. Если животные не страдают, значит, кто-то отлынивает от работы по выживанию генов.
Ученые, как и все люди, порицают жестокость и избегают страдания. Однако настоящие ученые (такие как Дарвин) понимают и принимают тот факт, что правде, пусть и неприятной, следует смотреть в глаза. Более того, если принимать в расчет мнения, то мне кажется, что есть нечто завораживающее в мрачной логике жизни, ведущей и ос, целящихся точно в ганглии жертвы-гусеницы, и кукушат, выталкивающих сводных братьев из гнезда («У воробьев кормилась ты не худо, / Когда птенцов извергла из гнезда, / В котором ты проклюнулась, паскуда!»[193]), и муравьев-рабовладельцев, и суперэгоистичных паразитов и хищников. Дарвин изо всех сил стремился утешить своего читателя[194]:
Каждое органическое существо напрягает силы для увеличения численности в геометрической прогрессии, каждое из них в каком-нибудь периоде их жизни, в какое-нибудь время года, в каждом поколении или с перерывами вынуждено бороться за жизнь и испытывать значительное истребление. Размышляя об этой борьбе, мы можем утешать себя уверенностью, что эти столкновения в природе имеют свои перерывы, что при этом не испытывается никакого страха[195], что смерть обыкновенно разит быстро и что сильные, здоровые и счастливые выживают и множатся[196].
Вешать гонца, принесшего плохие вести — одна из самых глупых привычек человечества, и именно она в основном стоит за противодействием теории эволюции, о котором я говорил во введении к книге: «Научите детей, что они похожи на животных, и они будут вести себя, как животные». Даже если бы теория эволюции, или обучение ей, действительно вызывали аморальное поведение, из этого не следовало бы, что сама теория неверна. Поразительно, сколько людей не способны понять этот простой аргумент. Эта ошибка настолько распространена, что имеет в логике название — argumentum ad consequentiam (утверждение икс верно [неверно], исходя из того, насколько мне нравятся — или не нравятся — его следствия).
«Самый высокий результат, какой ум в состоянии себе представить»
Действительно ли «образование высших животных» — это «самый высокий результат, какой ум в состоянии себе представить»? Самый высокий? Да неужели? На свете нет других выдающихся результатов? Искусство? Духовность? «Ромео и Джульетта»? Общая теория относительности? Девятая симфония? Сикстинская капелла? Любовь?
Несмотря на свою сдержанность, Дарвин лелеял амбиции высокого порядка. С его точки зрения, все, что создано человеческим умом — эмоции и духовные устремления, искусство и математика, философия и музыка, все плоды разума и духа, — это сами по себе продукты того же процесса, что произвел высших животных. Он не имел в виду, что без эволюционировавшего мозга не возникло бы духовности и музыки. Дарвин считал, что по причинам вполне утилитарным наш мозг претерпел естественный отбор, приведший к увеличению его емкости и мощности, и в качестве побочных продуктов появились эти высшие способности разума и духа — и расцвели в условиях, обеспеченных жизнью в группах и наличием языка. Дарвиновский взгляд на мир нисколько не умаляет значения достижений человечества. Более того, Дарвин даже не претендовал на какое-либо удовлетворительное объяснение природы этих способностей, удовлетворительное в той степени, в какой является таковым, например, объяснение возникновения мимикрии у гусениц. Теория Дарвина, однако, претендует на устранение непроницаемой (настолько, что не имело никакого смысла даже предпринимать попытки ее отдернуть) завесы тайны, подавившей все попытки понять природу жизни на планете.
Мое заступничество Дарвину не нужно, и поэтому я не стану рассуждать о том, является ли возникновение высших животных самым удивительным фактом из всех, которые мы можем вообразить, или же просто удивительным фактом. А что насчет причин и следствий? Следует ли возникновение высших животных прямо «из борьбы в природе, из голода и смерти»? В общем — да, следует. Безусловно следует, если понять и принять аргументы Дарвина, чего до XIX века никто не делал. Многие, впрочем, не понимают их до сих пор — или просто не хотят понять. Нетрудно увидеть, почему. Когда думаешь об этом, наше собственное существование представляет собой самый поразительный факт (с учетом собранных после Дарвина данных он кажется еще поразительнее), о котором каждый размышляет постоянно, всю жизнь. Вскоре я вернусь к этому вопросу.
«Жизнь была первоначально дана»
С момента публикации своей последней книги я давно потерял счет гневным письмам, в которых мне выговаривают: почему я выпустил жизненно необходимого «Творца» из фразы «жизнь с ее различными проявлениями была первоначально дана одной или ограниченному числу форм…»? Не искажаю ли я по своей прихоти смысл написанного Дарвином? Мои фанатичные корреспонденты забывают, что книга Дарвина выдержала шесть изданий. В первом, на которое я опираюсь, фраза приведена точно в том виде, в котором я процитировал ее в начале этой главы. Уже во втором издании Дарвин употребил слово «Творец» (вероятно, под давлением религиозного лобби). В отсутствие каких-либо веских причин этого не делать, я, цитируя «Происхождение видов», всегда ссылаюсь на первое издание. С одной стороны, я верен первому изданию из-за того, что мой экземпляр — одна из 1250 книг первого тиража, переданная мне другом и меценатом Чарльзом Симони, — принадлежит к числу наиболее дорогих мне вещей. Однако я поступаю так и потому, что первое издание исторически наиболее значимо. Именно оно ударило викторианскую науку под дых и вымело из углов вековую пыль. Более того, после, особенно готовя шестое издание, Дарвин пошел на поводу у общественного мнения. В попытках ответить образованным, но слепым к его аргументам критикам первого издания, он отчасти сдал свои позиции и даже отказался от некоторых аргументов, которые на самом деле были правильными. Поэтому пусть остается «жизнь… была первоначально дана», безо всякого Творца.
Похоже, что Дарвин сожалел о своей уступке обществу. В 1863 году в письме другу, ботанику Джозефу Гукеру, он писал:
«Я давно сожалею о том, что пытался потакать общественному мнению и использовал описание творения в соответствии с Пятикнижием, в то время как на самом деле я имел в виду возникновение благодаря полностью неизвестному нам процессу».[197]
Дарвин говорит о Пятикнижии, имея в виду Книгу Бытия. Как объяснил в изданном в 1887 году собрании писем Дарвина его сын Фрэнсис, контекст фразы был следующим. Дарвин благодарил Гукера за одолженный обзор книги Карпентера, в котором анонимный обозреватель говорил о «созидательной силе… которую Дарвин мог описать лишь в терминах Пятикнижия, как некую древнейшую форму, в которую „изначально вдохнули жизнь“». Нам пора избавиться и от «была первоначально дана». Что, спрашивается, вдохнули, и куда? Имелось в виду, вероятно, выражение «дыхание жизни», но вот что оно означает?[198] Чем пристальнее мы вглядываемся в границу между жизнью и не-жизнью, тем сложнее становится ее провести. Жизнь, как предполагалось, должна означать движение и иметь некое подвижное начало — «жизненный порыв». Еще таинственнее это звучит по-французски: lan vital[199]. Во времена Дарвина казалось, что жизнь возникла из особой живой субстанции, ведьминого варева под названием «протоплазма». Профессор Челленджер (еще более экстравагантный, чем Шерлок Холмс, персонаж, придуманный Артуром Конан Дойлем), обнаружил, что Земля на самом деле — живой организм, нечто вроде морского ежа, панцирь которого — кора, на которой мы живем, а сердцевина состоит из чистой протоплазмы. До середины XX века жизнь считалась чем-то лежащим вне юрисдикции химии и физики. Теперь это не так. Различие между жизнью и не-жизнью — не в веществе, а в информации. Живые существа несут огромное количество информации, большая часть которой закодирована в молекулах ДНК. Как мы увидим, есть масса информации, закодированной и другими способами.
В случае ДНК мы достаточно хорошо понимаем накопление с ходом геологического времени информации. Дарвин называл этот процесс естественным отбором. Мы можем высказаться так: это неслучайное выживание информации, кодирующей эмбриологические рецепты, пригодные для выживания. Очевидно, что рецепты, обеспечивающие собственное выживание, уцелеют. ДНК отличается тем, что выживает в виде бесконечного количества копий. Благодаря тому, что в процессе копирования возникают ошибки, новые варианты могут выживать даже успешнее своих предшественников. Таким образом, база данных рецептов выживания будет улучшаться с течением времени. Улучшения станут проявляться в виде более приспособленных тел, процессов и инструментов, способствующих сохранению и распространению кодированной информации. В естественной среде сохранение и распространение закодированной ДНК информации означает выживание и воспроизведение тел, ее содержащих. Сам Дарвин разрабатывал теорию эволюции именно на уровне тел, их выживания и размножения. В его времена закодированная информация, содержащаяся в них, считалась внутренним свойством, она вычленилась только в XX веке.
