всегда тайна. В глазах мужчин непроницаемость «для-себя-бытия» наиболее очевидна у женщины-другого; никакая симпатия не позволит им проникнуть в ее особый опыт: им никогда не суждено узнать, каково эротическое удовольствие у женщины, или недомогание при менструации, или родовые муки. На самом деле эта тайна обоюдна: в сердце любого мужчины как другого, как другого мужского пола, тоже есть нечто замкнутое в себе и непроницаемое для женщины; она не знает, что такое мужской эротизм. Но согласно установленному нами всеобщему правилу мужчины осмысляют мир через категории, которые
со своей точки зрения считают абсолютными: здесь, как и везде, они упускают из виду обоюдность. Будучи тайной для мужчины, женщина рассматривается как тайна-в-себе.
По правде говоря, ее положение особенно предрасполагает к такому восприятию. Ее физиологический удел очень сложен; сама она переживает его как некий посторонний процесс; тело не является для нее ясным выражением ее «я»; в нем она чувствует себя отчужденной; связь, соединяющая во всяком индивиде физиологическую и психическую жизнь или, вернее, соотношение между фактичностью и свободой индивида, – самая трудная загадка человеческого удела, и именно в женщине она дана самым неочевидным образом.
Но то, что именуют тайной, есть не субъективное одиночество сознания и не загадка органической жизни. Истинный свой смысл это слово приобретает на уровне коммуникации: оно несводимо к полному молчанию, ночи, отсутствию; оно предполагает некое присутствие, невнятный лепет, которому не удается явить себя. Утверждение, что женщина есть тайна, означает не то, что она молчит, но что язык ее невнятен; она здесь, но ее скрывает завеса; она существует вне этих смутных проявлений. Кто она? Ангел, демон, боговдохновенная, актриса? Предполагается, что либо ответы на эти вопросы найти невозможно, либо, скорее, ни один из ответов не будет адекватным, поскольку сама сущность женщины глубоко двойственна; в сердце своем она неопределима сама для себя: она – сфинкс.
Факт тот, что она была бы сильно озадачена, если бы ей пришлось решать, кто она есть; этот вопрос не предполагает ответа; но не потому, что скрытая истина слишком изменчива, а значит, неуловима: просто в этой области нет истины. Существующий есть только то, что он делает; возможное не выходит за рамки действительного, сущность не предшествует существованию; человек в своей чистой субъективности есть ничто. Его мерят по его поступкам. О крестьянке можно сказать, что она хорошая или плохая работница, об актрисе – что она талантлива или бездарна, но если рассматривать женщину в ее имманентном присутствии, о ней нельзя сказать абсолютно ничего, она вне любой квалификации. Но в любовных и супружеских отношениях, во всех отношениях, где женщина зависима, где она – другой, ее воспринимают именно в ее имманентности. Поразительно, что в приятельнице, коллеге, сотруднице нет никакой тайны; зато если зависимым является мужчина, если, например, молодой человек предстает несущностным объектом по отношению к мужчине или женщине старше или богаче его, он тоже окутывается тайной. И это раскрывает нам основу женской тайны: она экономического порядка. Чувство само по себе тоже есть ничто. «В области чувств реальное не отличается от воображаемого, – пишет Жид. – И если для того, чтобы любить, достаточно вообразить, будто любишь, то, когда любишь, достаточно сказать себе, что ты воображаешь, будто любишь, и тотчас любовь твоя станет чуть меньшей…» [258] Различие между реальным и воображаемым возникает только в конкретном поведении. Мужчина, занимающий в этом мире привилегированное положение, имеет возможность активно выражать свою любовь; очень часто он содержит женщину или, по крайней мере, помогает ей; женившись, он дает ей положение в обществе; он делает ей подарки; его экономическая и социальная независимость позволяет ему проявлять инициативу, придумывать: г-н де Норпуа, разлученный с г-жой де Вильпаризи, проводил в дороге целые сутки, чтобы с ней встретиться; нередко мужчина занят, а женщина живет в праздности: он дарит ей время, которое проводит с ней; она же берет его – с радостью, со страстью или просто ради развлечения? Принимает ли она его благодеяния из любви или из корысти? Любит ли она мужа или замужнее состояние? Конечно, и те доказательства, что дает мужчина, двойственны: приносит ли он тот или иной дар из любви или из жалости? Но если женщина обычно находит в общении с мужчиной множество преимуществ, то для мужчины общение с женщиной полезно лишь постольку, поскольку он ее любит. То есть по его поведению в целом можно примерно оценить степень его привязанности. Тогда как женщина почти не имеет возможности заглянуть глубоко в свое сердце; в зависимости от настроения она будет по-разному относиться к своим чувствам, и до тех пор, пока она переживает их пассивно, ни одно из их толкований не будет более истинным, чем любое другое. В тех довольно редких случаях, когда экономические и социальные преимущества на ее стороне, с тайной все обстоит наоборот, и это показывает, что связана эта тайна не с данным полом, а с определенным положением. Для многих женщин пути трансценденции перекрыты: поскольку они ничего не делают, они ничем и не делаются; они без конца спрашивают себя, чем могли бы стать, что подводит их к вопросу, чем они являются: это праздный вопрос; мужчине не удается обнаружить эту скрытую сущность только потому, что ее просто-напросто не существует. Женщину держат на обочине мира, а потому она не может объективно определить себя через мир, и тайна ее скрывает одну лишь пустоту.
Кроме того, ей, как всем угнетенным, случается намеренно прятать свое подлинное лицо; раб, слуга, нищий – все те, кто зависит от прихотей господина, научились противопоставлять ему неизменную улыбку или загадочную невозмутимость; свои истинные чувства, истинное поведение они тщательно скрывают. Женщину также с отрочества учат лгать мужчинам, хитрить, лавировать. Она встречает их с заимствованным, чужим лицом; она осторожничает, лицемерит, лицедействует.
Но женская тайна, какой она видится мифологическому мышлению, – это более глубокая реальность. На самом деле она непосредственно заложена в самой мифологии абсолютного Другого. Допуская, что несущностное сознание тоже есть незамутненная субъективность, способная использовать Cogito, мы признаем, что на деле оно самодостаточно и в конечном счете сущностно; чтобы всякая обоюдность оказалась невозможной, нужно, чтобы Другой был другим для самого себя, чтобы сама его субъективность была отмечена инаковостью; такое сознание, отчужденное как сознание, в своем чисто имманентном присутствии неизбежно будет тайной; оно будет «тайной-в-себе» уже потому, что является «тайной-для-себя»; оно будет абсолютной тайной. Точно так же существует тайна негра или азиата, существует помимо загадки, вызванной их скрытностью, – именно потому, что их, безусловно, воспринимают как несущностного Другого. Надо заметить, что американский
