Просыпались лучшие силы русского общества от мучительной летаргии мысли, а вместе с ними просыпалась и бурса. Юных отщепенцев не волновали, как волновали их отцов и старших братьев, имена и судьбы предтечей по сословию: Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Иннокентия Гизеля, Стефана Яворского, митрополита Платона. Иными идеалами была окрылена их молодость, другой путь избрали они себе, мечтая стать проповедниками света, апостолами новых идей, страстотерпцами грядущих событий. «Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовые суждения целых сословий по надписи, по нравственному каталогу, по главному характеру цеха»[43]. Именно из этого сословия вышли Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Помяловский, А. И. Левитов, Ф. М. Решетников, Ф. Д. Нефедов, Г. З. Елисеев, М. А. Антонович и многие другие - поистине, имя им легион. Они-то и придали русской литературе совершенно новый и особенный характер. Все они прошли через жестокую школу бурсы, осваивая ее темную мудрость, но учились вне ее стен. Бурса давала им формальные знания, учила писать, говорить, щедро набивала их головы самыми разнообразными сведениями. Всем этим знаниям бурсак должен был придать иной смысл, понять их истинное значение или же выбросить, как ненужный хлам. Многие из бурсаков сумели переосмыслить накопленные сведения и сделать новые выводы, выходя на широкую дорогу свободной мысли. Их тянуло к настоящим знаниям, освобожденным от схоластики, от казенно-религиозного истолкования. Выдрессированные на силлогизмах и философской терминологии, они свободно овладевали Фейербахом, кстати сказать, впервые переведенным на русский язык семинаристом, посвятившим свой перевод воспитанникам русских духовных академий и семинарий[44]. Они улавливали в философии Канта и Гегеля знакомую им схоластику и пробовали читать французских утопистов, примеряя их понятия к русской жизни.
30-40-е годы XIX века - мрачный период в истории русского просвещения. Но именно в это время сложились такие ученые, как В. Соловьев, Т. Грановский, А. Крюков, Н. Пирогов, Ф. Иноземцев, М. Остроградский, П. Чебышев, А. Бутлеров, Б. Якоби и ряд других. Не у всех хватило мужества вытерпеть эту атмосферу. Некоторые стали казенными профессорами, вступив в сделку с совестью; иные приютились под сводами министерской канцелярии, как П. Редкин; другие рано сошли в могилу, как Т. Грановский. Но развитие новых идей сдержать трудно. На смену измученным приходили молодые силы, находившие путь к распространению просвещения помимо университетских аудиторий и гимназических классов. Школьное просвещение вырождалось, теряло доверие к себе.
Закон 1714 года.
См. Бецкой И.И. Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества. СПб., 1764.
Бецкой И.И. Рассуждения, служащие руководством к новому установлению шляхетского кадетского корпуса. Устав Императорского шляхетского сухопутного кадетского корпуса, учрежденного в Санкт-Петербурге для воспитания и обучения благородного российского юношества. СПб., 1766. С. 28.
Там же.
Указ. соч. С. 60.
Там же. С. 10.
M.M. Щорбатов, А.Т. Болотов, А.П. Сумароков.
Ключевский Курс русской истории. М.: Государственное со- циально-акономическое изд-во, 1937. Ч. V. С. 213.
2 Ключевский В.О. Опыты и исследования. Второй сборник статей. Пг.: Литературно-иадательский отдел Комиссариата Народного Просвещения. 1918. С. 78.
Голубинский Е. История русской церкви. M.: Императорское о-во истории и древностей российских при моск, у-те, 1901. 2-е изд. Т. 1, первая половина тома. С. 719.
Год крещения Руси Владимиром Святым.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 720.
Шахматов АЛ. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1. С. 161.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 445.
Очерки истории СССР. М.: Издательство АН СССР, 1953. Т. 1. С. 106.
Софийская летопись. Полное собрание русских летописей, изданное археологической комиссией. СПб., 1851. Т. V. С. 136.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 448.
См.: «Памятники древнерусской церковной учительной литературы» под редакцией Пономарева. СПб., 1894. С. 70-72, а также Славяно-русский пролог.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 724.
Профессор Голубинский пытается доказать, что учительская деятельность вменялась в обязанность духовенству и ссылается на правила Шестого Вселенского собора: «В одном собрании канонов церковных прямо читается правило Шестого Вселенского собора, вменяющее священникам в обязанность заниматься обучением детей грамоте и содержать у себя на домах школы» (Е. Голубинский. Указ. соч. С. 721). Едва ли справедливо предположение Голубинского, при всей его заманчивости. В старорусских памятниках нигде нет упоминания об указанном каноническом правиле, что, впрочем, замечает сам Голубинский, и едва ли оно было известно в XI-XII веках. Более того, даже в Стоглаве (см.: гл. 25 и 26), как это ни странно, о нем не упоминается. Предположить, что оно не было известно в XVI веке, почти невероятно. По-видимому, помимо публичной школы, в древней Руси не только допускались, но и широко практиковались другие формы обучения, и их не желали стеснять, пока публичная школа не получит повсеместного распространения.
Профессор Голубинский доказывает, что в Древней Руси вообще не было просвещения, а была лишь скудная грамотность, которая распространялась не посредством публичной школы, а по наследству, от отца к сыну или от мастера к ученику. Такой взгляд он переносит на все периоды Древней Руси, включая и Киевскую. В доказательство правоты своего мнения он полемизирует с Татищевым и, разумеется, находит у последнего ряд неточностей и даже «фантазий». Точку зрения Голубинского можно было бы и не опровергать после опубликования многочисленных работ наших историков, но необходимо отметить, что уже в 900-х годах в ряде трудов крупных западных ученых, а также и у современника Голубинского — Ключевского была доказана противоположная точка зрения, и вступать с Татищевым в полемику было бы более чем странно.
Ключевский В. Курс русской истории. М.: Государственное социально-экономическое изд-во, 1937. 4.1. С. 281-282.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 476.
Там же. С. 454.
Не лишен любопытства тот факт, что петровскому правительству пришлось подтвердить соборный приговор 1503 года, в котором запрещалось за поставление получать деньги или подарки. В XVIII веке, под непосредственным воздействием обер-прокурора, в архиерейскую клятву было внесено иноговорящее дополнение: «Попов <мне, архиерек» для прибытку не ставить».
Голубинский Е. Указ. соч. С. 477.
Стоглав, 1860. Гл. 25 и 26.
«Повесть временных»
Ключевский В.О. Очерки и речи. Пг., 1918. С.74.
Голубинский Е. К нашей полемике с старообрядцами. М., 1905 4 * изд. С. 35.
Духовный регламент. Первая часть.
Разглашение священником тайны исповеди каралось лишением сана. (Примеч. авт.)
См.:Сперанский М.Правила высшего красноречия. СПб., 1844. С. 5,216.
Ключевский В. Курс русской истории. 4. V. С. 213-214.
Герцен АЯ.Собр.соч.: В 30 т. M.: Изд-во АН СССР, 1956. Т. VIII. С. 87.
Голубинский Е. История русской церкви. М.: Императорское о-во истории и древностей российских при моек, у-те, 1900. Т. 2. С. 628.
1 Голубинский Е. Указ. соч. С. 642.
Записки С. М. Соловьева. Пг.: ка-во «Прометей», 1915. С. И.
C. M. Соловьев в своих «Записках... » рассказывает о пострижении в монахи Степана Петербургского: «... Посвящение его в монахи любопытно. Он был хорош собой и счастлив с женщинами; однажды к Платону дошла сильная жалоба на семинарского ловеласа; Платон, любивший вербовать всеми неправдами в монахи, воспользовался случаем и предложил молодому преступнику на выбор: или жестокое наказание, лишение будущности, или пострижение и архиерейство. Степан избрал последнее и превратился в Серафима. После этого события однажды Платон гулял с профессорами Академии по двору Троицкого монастыря и занимался любимою своею забавою: взглянувши на какой-нибудь предмет, он произносил первый стих, относящийся к этому предмету, а спутники должны были подбирать приличный второй стих. Взглянувши на старый царский дворец, Платон произнес: «Чертоги зрю монарши... ». Из толпы спутников немедленно послышался второй стих: «Погиб Степан от секретарши!»
