Старейшее русское училище, открытое еще в 1721 году, было типичным учебным заведением того времени, со всеми схоластическими особенностями в системе преподавания и отборе дисциплин. Оно очень быстро развивалось, отвечая запросам времени. Уже через четыре года училище получает наименование Славяно-греко-латинской семинарии, что словно подчеркивает близость к московской академии. К тридцатым годам окончательно стабилизируются его программы. Но уже в 1788 году учебное заведение переживает новую реформу, оно объявляется главной семинарией, своего рода показательным учреждением для всех средних учебных заведений. В 1790 году на основе главной семинарии открывается академия. Таким образом, при Александро-Невской лавре создаются все звенья сословной школы: духовное училище, семинария, академия. В том же году владимирская семинария послала сюда своего лучшего воспитанника, восемнадцатилетнего юношу Сперанского. Через два года он был уже ее преподавателем, а спустя пятнадцать лет приступил к реформе духовной школы.
Сперанскому, выходцу из бурсы, бывшему преподавателю Александро-Невской семинарии, в которой позднее учился Помяловский, прекрасно был известен как быт духовенства, так и организация духовной школы. Он стремился к радикальному изменению жизни сословия посредством образования, путем расширения объема преподаваемых дисциплин в учебных заведениях и введения новых, которые придали бы школе гражданское направление. Однако его замысел дать свободный выход из сословия посредством разностороннего образования полностью не осуществился.
В 1808 году был создан особый комитет для изыскания способов усовершенствования духовной школы и улучшения быта духовенства. По плану этого комитета предполагалось учредить для высшего духовного образования четыре академии, для среднего - тридцать шесть семинарий, по числу епархий, для низшего - духовные училища. Проект этот фактически был осуществлен только в 1814 году, когда в России существовало уже 300 учебных заведений, в которых обучалось около сорока тысяч человек. В этом же году были поданы уставы для названных типов школ. Триста сорок четыре учебных заведения с сорокатысячным контингентом учащихся - цифры поистине колоссальные для александровского времени и во многих отношениях знаменательные. Они красноречиво свидетельствуют о том, что духовное сословие закрепило за собой право быть учительным сословием и стремилось сделаться привилегированным, постепенно освобождаясь от ограничений и повинностей, возложенных на него в начале XVIII века, так же как и на другие податные сословия. Оно выслуживалось перед светской властью, предлагая господствующему сословию послушных исполнителей.
Дворянин-интеллигент, зараженный «европеизмом», не был способен к деятельности воспитателя-наставника, повседневного труженика. Он «возлагал управление своим хозяйством на крепостного приказчика или выписанного из-за границы управляющего, обыкновенно немца... Практические интересы не привязывали его к родной почве, он всегда старался стать своим среди чужих, и только становился чужим между своими, был каким-то приемышем Европы. В Европе в нем видели переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом»[34]. Зияющая пропасть отделяла господствующее сословие от податного; слишком различны были их интересы. «Иностранцы дома, иностранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России западными предрассудками, для Запада - русскими привычками, они представляли какую-то умную ненужность и терялись в искусственной жизни, в чувственных наслаждениях и нестерпимом эгоизме»[35] и, разумеется, не могли влиять на умонастроение крестьянского мира, который был им чужд, непонятен и враждебен. Еще в меньшей степени мог это сделать дворянин-обыватель, стоящий во всех отношениях ниже своих подчиненных. Посредником между господствующим и податным сословиями являлось духовенство, оправдывающее авторитетом церкви существующий порядок вещей. Духовная иерархия стремилась убедить светскую власть, что выполнение охранительной миссии требует основательного и разностороннего образования. Духовная школа начиняла своих воспитанников разнообразными сведениями, не считаясь с их склонностями. Педагогика этого мира не знала, что такое интерес ребенка, подростка или юноши к предмету. Ученики должны были просто впитать в себя знания, усвоить мысли наставника, не подвергая их анализу, выработать навыки. В противном случае, сословие уделяло им самое ничтожное место, обрекая на вечное дьячество, или выбрасывало вон, не заботясь об их будущем. Эта жестокость школы, естественного отбора вполне объяснима: ведь сословие стремилось доказать, что оно умеет учить и воспитывать.
Указом 1808 года было предписано зачислять в духовно-училищное ведомство всех детей духовенства с восьмилетнего возраста, и дети эти, по меткому выражению Помяловского, становились «духовными кантонистами» , для которых не было иного пути, кроме бурсацкой казармы. Еще ранее этого предписания, в конце восемнадцатого века, было приказано всем церковнослужителям независимо от возраста и детям духовенства пройти школьный курс. Бородатые причетники и дети должны были сесть за скамьи для познания наук. Правда, великовозрастные очень скоро возвращались в родные места, попадая под закон о великовозрастии, который ввели церковные власти, убедившись, что ученики, обремененные семьями и детьми, насильно загнанные в училища, плохо ладят с наукой. Они могли оставаться в бурсе до скончания живота своего и не окончить ее. Еще в 1721 году предписывалось не производить в священники поповских и дьяконских детей, если они не обучались в училище, хотя бы и имели наследственные места, и отдавать предпочтение детям дьячков и пономарей, если те обучались в школе архиерейского дома. Таким образом, церковные должности были закрыты для лиц, не получивших училищного образования. Каждый бурсак, вкушая горькую премудрость школы, понимал, что вся его дальнейшая судьба зависит от учебных успехов. Ясно, какое значение приобретали знание и труд в сознании воспитанников школы. Знания были единственным средством существования, путем к получению места. В XVIII веке это не было еще так обнажено потому, что немногие из воспитанников доходили до третьего класса семинарии, стремясь воспользоваться порядком наследственности мест, но начиная с первых лет XIX столетия окончившему семинарский курс гарантировалось место священника. Правда, свободы выбора здесь не было. Бурсак должен был жениться на закрепленной невесте, вместе с приходом он получал богоданную супругу, которой досталось в наследство от отца место - главная, а подчас единственная часть ее приданого. Ей надо было удержать за собой доход с отцовского места, а бурсаку - скорее получить приход, чтобы не умереть с голоду. В этой экономической сделке было много смешного и много трагического, о чем так красноречиво рассказал Помяловский. Дикий порядок наследственности мест просуществовал вплоть до второй половины XIX века.
Сословие зависимое и рабствующее, не представляющее чего-то единого, лишь в критические периоды своей жизни сплачивалось, понимая, что нарушение любого его звена катастрофически отразится на нем. Духовенство расслаивалось на различные категории, из которых одна постоянно угнетала другую: господствующее черное, монашествующее духовенство и белое, подчиненное, живущее по преимуществу от доброхотства своего прихода. Вторая группа и составляла основную массу сословия, на нее возлагались все сословные тяготы. Она в свою очередь разделялась на священнослужителей, то есть лиц, получивших сан, и церковнослужителей - лиц, не имеющих сана, обреченных на вечное дьячество и пономарство за леность и небрежение к бурсацкой науке. Эти лица, не связанные обетами и посвящением, были в то же время зависимы от церковной администрации. Верхушка черного духовенства вплоть до XVIII века в большинстве своем состояла из представителей боярства. Князья мира превращались в князей церкви, оставаясь обладателями крупных земельных угодий. «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися?»[36] Управление епархией осуществлялось, подобно управлению княжеством, при помощи наделыциков, тиунов и других чиновников архиерейского дома. Архипастырский деспотизм царил повсюду. Грозный окрик «владыки»: «Аз в своем чернце во-
лен»[37] являлся непререкаемым законом; белое духовенство рассматривалось им не только как подчиненное, но и как податное, в котором архиерей видел своих холопьев.
Духовная школа с середины XVIII века преградила путь к епископским кафедрам выходцам из иных сословий. Трехстепенная школа, со средневековой системой образования, с мучительным воспитанием, отпугивала от себя и была своего рода сословной повинностью. Естественно, что только наиболее способные и физически сильные могли преодолеть ее, а наиболее честолюбивые воспитанники постоянно стремились переменить рабье положение на положение властелина, лицемерно отказываясь от радостей мира сего, обращаясь в монахов. Им быстро открывался путь к епископской кафедре. Не будет преувеличением сказать, что к монашескому обету приводило их, как правило, одно побуждение - жажда власти. «Сын дьячка какого-нибудь хорошо учится в семинарии, начальство начинает представлять ему на вид, что ему выгоднее постричься в монахи и быть архиереем, чем простым попом, и вот он для того, чтобы быть архиереем, а не внутренним нравственным побуждением, постригается в монахи, становится архимандритом, ректором семинарии или академии и, наконец, архиереем, то есть полицеймейстером, губернатором, генералом в рясе монаха. Известно, что такое генералы; но генералы в рясе - еще хуже, потому что светские генералы... все еще боятся какого-то общественного мнения, все еще находят ограничение в разных связях и отношениях общественных, тогда как архиерей - совершенный деспот в своем замкнутом кругу, где для своего произвола не встречает он ни малейшего ограничения, откуда не раздается никакой голос, вопиющий о справедливости, о защите - так все подавлено и забито неимоверным деспотизмом... Архиерей делается господином из раба; это объясняется не только вышеизложенным состоянием белого духовенства, но также воспитанием в семинариях, где жестокость и деспотизм в обращении учителей и начальников с учениками доведены до крайностей.»[38].
