видя ее страшные мучения, тотчас вынес из алтаря синдон [36] и возложил на беснующуюся, но дух нечистый напал тут же и на него». Здесь не все ясно, но известно, что было потом. «Некоторые из присутствовавших вынесли женщину из храма в собственный ее дом. Родственники бесновавшейся… чтобы возвратить ей здоровье, наконец, отдали на руки каким-то знахарям…». Видимо, эти «знахари» относились к «белым магам», поскольку в ходе исцеления принесли пациентку к реке, «погрузили в воду, и начались у них продолжительные заговоры для изгнания нечистого духа». Поначалу дело пошло на лад, демон вышел из несчастной, но «по неисповедимой воле всемогущего Бога», на место одного демона явился целый их легион. «После этого больная начала так сильно биться и так неистово кричать, как только можно было ожидать от целого легиона демонов. … Увидев несчастные плоды своего суеверия, родители больной, посоветовавшись между собою, привели ее к св. епископу Фортунату и поручили его попечениям. … И действительно, спустя несколько дней Фортунат возвратил ее родителям в таком здравии и спокойствии, как будто бы нечистый дух и не прикасался к ней».
Дело, здесь, конечно, не в том, насколько успешным было лечение. «Знахари», а это, скорее всего, были местные ведьмы (если они вообще были), все-таки не доктора. Дело как раз в их колдовстве; они использовали заговоры, не прибегая к предписанной благодати. А этого было уже достаточно для адских мук. То есть природа ада уже обретает определенные характеристики, которым надлежало пребывать неизменными на протяжении тысячи лет.
Любое происшествие можно счесть случайным, а можно — знаком свыше. Проиллюстрировать и то и другое помогает история иудея, которому однажды, за неимением лучшего пристанища, пришлось заночевать «в капище Аполлона, мимо которого шел. Страшась этого бесовского жилища, он оградил себя крестным знамением, хотя совершенно не верил в крест. В полночь, когда самая ночная тишина наводила страх и он не мог заснуть, вдруг он видит, что в капище пришло множество злых духов, которые в виде свиты следовали за своим начальником. Тот из них, который казался главным, сел среди капища и каждого из сопровождавших его духов начал расспрашивать о его действиях и занятиях, желая знать, сколько каждый из них сделал зла. … Бывший тут и не спавший иудей видел это ясно. Но трепет страха и ужаса объял его, когда начальствовавший дух приказал своим подчиненным узнать, кто осмелился ночевать в их капище. Злые духи подошли к иудею и, посмотрев внимательно, увидели, что он огражден крестным знамением, и воскликнули в страхе: „О, это — пустой запечатанный сосуд!“ После этих слов, все множество злых духов исчезло».
Известно, что козел издавна считался олицетворением дьявола. «У лонгобардов был обычай приносить в жертву диаволу козью голову; жертвоприношение сопровождалось беганием вокруг и пением непотребных песен». Позже козлиную голову помещали в круг, и все присутствовавшие должны были целовать непристойный символ жертвы тому, кто бесконечно далек от истинного бога.
Вообще в понятии любой жертвы есть слабое место. Никто из тех, кто общался с маленькими детьми, не сомневается в их невинности. Но никто и не думает, что их невинность — нечто большее, чем просто функция возраста. Однако в том бурлящем мире, где проходило детство Спасителя, воображение людей не могло удержаться от того, чтобы придать самому понятию детства некий особый сакральный смысл. Кажется, ничего особенного в этом нет, но культ детства порой принимал извращенные формы, порождая своего рода ереси. Полагаю, церковь считает, что дети в возрасте до семи лет или около того еще не могут серьезно нагрешить. «Несомненно, по слову Божьему, — говорится в соответствующем разделе церковных канонов [37], крещеные дети, умершие до того, как совершили настоящий грех, спасены».
Едва ли можно предположить, что пятилетний малыш способен возводить хулу на Святого Духа или на Господа Бога. А вот ночные кошмары вполне способны мучить и маленьких. Но в этом они едва ли повинны. Возможно, святой Григорий в пылу миссионерского морализаторства об этом не подумал, когда излагал историю одного пятилетнего ребенка, которого отец, «по причине чрезмерной плотской любви, слабо воспитывал. Этот мальчик, как только встречал что-нибудь противное себе, имел обыкновение хулить величество Божие. В чрезмерно религиозных семьях дети могут осуждать Бога так же, как родителей. Ребенок заболел. «Когда отец держал его на руках, мальчик, затрепетав от ужаса, увидел, как свидетельствовали бывшие при смерти его, идущих к себе злых духов и начал кричать: «Защити, отец, защити, отец». Во время крика он наклонил лицо, чтобы скрыться от них на груди у отца. Отец спросил его, дрожащего, что он видит, мальчик отвечал: «Черные люди пришли, хотят меня унести». Сказавши это, он тотчас похулил имя величества Божия и испустил дух». [38]
Упомянутые «черные люди» едва ли были одиноки. Далее следует не такая мрачная история, но все же история о мертвеце, жившем среди людей. Предыдущая история с ребенком выглядит противоречивой; не меньше противоречий содержит и следующая. Некий пресвитер «по требованию телесной болезни, имел обыкновение купаться в том месте, где теплые воды производят особенно сильное испарение. Вошедши однажды туда, он нашел некоторого неизвестного мужа, готового к услугам. Незнакомец снял обувь с ног его, принял одежды, по выходе из купальни предложил полотенце, и все услуги оказывал с великою предупредительностью. Так как часто бывало это, то пресвитер, однажды собираясь идти в купальни, стал рассуждать с собой: „Я не должен остаться неблагодарным тому человеку, который обыкновенно с таким усердием прислуживает мне при омовениях: необходимо отнести ему что-нибудь в подарок“; потом взял с собой две просфоры и понес. Как только пришел он на место, тотчас нашел того человека и по обыкновению во всем воспользовался его услугами. Итак, он вымылся и, когда уже одетый хотел выйти, взял принесенные с собой просфоры и предложил вместо благословения услуживавшему ему человеку, прося, чтоб он благосклонно принял подносимый ему дар любви. Незнакомец жалобно и со слезами ответил пресвитеру: „Для чего даешь их мне, отче? Это святой хлеб, я не могу вкушать его. Ты видишь пред собой бывшего некогда владельца этого места, но за грехи мои я осужден на служение здесь после смерти. Если же хочешь наградить меня, принеси этот хлеб за грехи мои в жертву всемогущему Богу. И когда придешь сюда мыться и не найдешь меня, знай, что молитва твоя услышана Богом“. С этими словами он исчез, и казавшийся человеком, сделавшись невидимым, дал знать, что он дух». Пресвитер исполнил его просьбу и, действительно,
