Безусловно достоверные сведения имеются у нас об употреблении «пояса Венеры», а также о распространенности этого средства. Установлено, что им пользовались во всех странах, и притом на протяжении целых столетий. Правда, вплоть до последнего времени существование этого технического средства обеспечения женской верности подвергалось сомнению. Романтики, идеализирующие прошлое, ни за что не хотели допустить возможности подобной жестокости или в крайнем случае относили его употребление к Средним векам, к эпохе крестовых походов. Поступая так, можно было оправдать применение этого средства тем, что рыцарь пользовался им поневоле не только для того, чтобы обеспечить себе верность жены во время своего отсутствия, а главным образом для того, чтобы обезопасить ее от возможного изнасилования.
Иногда «изящная решетка Венеры» — первый подарок, подносимый молодым мужем своей молодой жене на другое утро после свадьбы. Она так наивна, что не знает, что делать с этим подарком. Муж объясняет любопытной, для какой цели она должна носить это своеобразное украшение, и сам опоясывает ее им. «Отныне закрыта возможность преступной любви», и жена носит эту «лучшую защиту добродетели почтенных женщин» всегда тогда, когда не покоится рядом с мужем. Когда патриций или феодал отправляется в далекие страны, он заказывает для своей «похотливой жены друга, который лучше всего сумеет защитить ее верность». Этот надежный друг — «узда из железа, которой можно укрощать похотливых женщин» даже тогда, когда муж находится на чужбине.
Однако эпоха, изобретшая «пояс целомудрия», сейчас же нашла выход в воровском ключе. Мы узнаем, что тот же торговец, который продавал мужьям за большие деньги «пояс целомудрия», в то же время продавал их женам за не меньшие деньги второй ключ — «противоядие против морали». Пословица выразила фатальную мораль истории в следующих сжатых словах: «На женщину, которая не желает защищаться, ты тщетно наденешь пояс».
Если такая «Гименеем на замок запертая» дама сама не имела второго ключа, то для могущественного человека, который натыкался у снисходительной к нему дамы на такое препятствие, не было особенной трудностью найти ловкого слесаря, способного в несколько часов открыть сложный замок и соорудить другой ключ, при помощи которого любовник мог впредь по своему усмотрению отпирать мешавшие его предприимчивости врата и снова их запирать, не возбуждая в муже дамы ни тени подозрения.
Большинство женщин, как упомянуто, однако, сами обладали вторым ключом, который и передавали вместе с любовью избранному мужчине.
Серебряный пояс целомудрия. Музей Клюни. XVI в.
Однако то, что эпоха, создавшая «пояс Венеры», изобрела и второй ключ, так что защита против женской неверности становилась не более как иллюзорной, — это только одна, и притом далеко не самая крупная, фатальность. Главная ирония заключалась в том, что «пояс целомудрия», усыпив бдительность ревнивых мужей, сделался главным виновником неверности их жен. Муж уже не боялся галантных шуток, которые позволяют себе с его красавицей женой гости или друзья, и потому чаще и дольше отсутствовал дома, чем делал бы при других условиях. Так создавались сотни ранее не существовавших возможностей для измены. И вполне в порядке вещей, что жены в большинстве случаев старались использовать все эти сотни возможностей. Или, как говорила пословица: «Пояс целомудрия с замком только усиливает неверность жен». И таков в самом деле итог всех сообщений и описаний, посвященных применению этой защиты женской верности.
Глава 3
Нравственность церкви
Говоря о церкви эпохи Возрождения, мы всегда имеем в виду только римско-католическую церковь, так как принципы евангелически-лютеранской или протестантской лишь значительно позднее стали фактором, ощутимо влиявшим на общественную и частную нравственность.
Так как римская церковь представляла столь же грандиозную, как и важную социальную организацию в организме европейского человечества, то и ее специфическая половая мораль, вытекавшая из особых условий ее существования, сделалась как в теории, так и на практике такой же важной составной частью общей публичной и частной нравственности.
Главным оплотом римской церкви были монахи и монастыри.
Монастыри были в Средние века единственными очагами науки. Здесь жили первые врачи, обладавшие лучшими средствами против болезней людей и животных, чем знахарки. Здесь учились читать, писать, считать, только здесь систематически культивировали и развивали искусство письма. В монастырях возникла прежде всего и женская эмансипация — столетиями раньше, чем в среде имущего бюргерства, ибо они эмансипировали женщину задолго до того времени, когда возникло бюргерство. Достаточно вспомнить многочисленных ученых игумений, аббатис-писательниц. Эта эмансипация была, разумеется, возможна только потому, что здесь впервые были налицо благоприятствовавшие ей экономические условия. По той же причине в монастырях расцвели и разные искусства, высшие проявления культуры.
Совокупность этих факторов объясняет нам продолжавшееся столетия господство монахов и церквей. Вот истинные причины их власти, а не молитвы и песнопение.
К этому базису следует свести и главную основу монашеской жизни — институт безбрачия, если мы хотим понять это явление в его сущности, в его исторической обусловленности и, следовательно, уяснить себе его конечные последствия.
Однако кровь сильнее искусственных сооружений, и обуздать, поработить ее удалось только у части клира. Самые строгие указы и наказания оставались поэтому безрезультатными. Стали распространяться самые отвратительные, противоестественные пороки. В конце концов им служили совершенно открыто и так же открыто трактовали указы, направленные против них.
На церковном соборе в Париже было постановлено следить за тем, чтобы «монахи и каноники не предавались содомии», чтобы «все подозрительные двери к спальням и другим опасным местам тщательно заделывались епископами», чтобы «монахини не спали на одной кровати», и т. д. Так как причина, вызвавшая подобные пороки, продолжала существовать, то все эти меры были действенны только в отдельных случаях. Вот почему делали все больше уступок, а делать эти последние было тем легче, что в целибате речь шла не о принципиальном воздержании, а лишь, как было указано, об устранении той формы половых отношений, которая могла сократить источники доходов и сферу господства папы.
Отрицая за клиром право на брак, ему разрешали иметь наложниц. Влиятельный французский церковный учитель Жерсон следующим образом оправдывал невоздержание монахов: «Нарушает ли священник обет целомудрия, удовлетворяя свою половую потребность? Нет! Обет целомудрия касается только отречения от брака. Священник, совершающий даже самые безнравственные поступки, не нарушает, стало быть, своего обета, если совершает эти поступки как неженатый». Жерсон только слегка ограничивал эту свободу священников: «Старайтесь делать это тайком, не в праздничные дни и не в священных местах и с незамужними женщинами».
Сводник-монах и крестьянин. Немецкий рисунок. 1523
Аргументы Жерсона стали, так сказать, догматическими взглядами. Чего же еще? Так как приходилось спасать кошелек, которому угрожала опасность, то как было не рискнуть высокой ставкой. В конце концов изобрели еще причину, как будто бы оправдывавшую право на наложницу в интересах самих же верующих. В другом месте тот же Жерсон говорит: «Для прихожан является, конечно, большим соблазном, если священник имеет наложницу, но было бы для них еще большим соблазном, если бы он оскорбил целомудрие одной из своих прихожанок».
Во всяком случае, таким образом был найден путь, удовлетворявший обе стороны, и вопрос о целибате был решен в духе и — что важнее — в интересах церкви. Священник получал возможность иметь содержанку, епископская, равно как и папская, касса открыла источник постоянных доходов, а опасность, которой священнический брак грозил папству, была устранена. На соборе в Павии в 1020 г. папа Бенедикт VIII обвинял духовенство главным образом в том, что оно грешило публично и демонстративно. Епископ Дамиани писал также в XI столетии: «Если бы священники предавались разврату тайком, то его можно было бы терпеть, но публичные содержанки, их беременные животы, кричащие дети — вот что не может не оскорблять церкви». Порой, правда, папы чувствовали угрызения совести за свою снисходительность, и, объятые священным негодованием, они тогда повышали епитимьи, повышали подати, которые должны были платить священники, жившие в незаконном браке, и притом повышали значительно. Такой священный гнев имел свои две хорошие стороны: он тяжелее карал грешников и обогащал церковную кассу.
