Конечно, не следует забывать предупреждения М.Ю. Лотмана об отличии поэтики Ф. Годунова-Чердынцева от поэтики Набокова [41] . Однако в данном случае, как мы увидим по мере накопления примеров, автор и герой, кажется, пользуются сходной техникой (если, конечно, само допущение о связи с Мандельштамом правомочно). В нашей работе это сходство квалифицировано нами как «како[е]-то любопытно[е] совпадени[е], которое, вероятно не случайно, но в то же время никак не может претендовать на что-то большее (подтекст, цитирование, самое знакомство с этим вариантом – абсолютно невероятны)». В контексте приводимых случаев, может быть, следует говорить и о более непосредственных связях. Разумеется, речь не может идти о знакомстве с отброшенными строками, но своего рода «угадывание» каламбурной подоплеки или избегаемой парономазии в стихах старшего поэта, на наш взгляд, все-таки можно заподозрить.
4
Стихотворение Мандельштама «К немецкой речи» [42] прямо цитируется в «Приглашении на казнь» (писавшемся параллельно «Дару»): « Слова у меня топчутся на месте , – писал Цинцинат. – Зависть к поэтам. Как хорошо должно быть пронестись по странице и прямо со страницы , где осталась бежать только тень – сняться – и в синеву» [Набоков 1979, 190; IV, 167] [43] – «Слагались гимны, кони гарцевали / И, словно буквы, прыгали на месте/ <…> И прямо со страницы альманаха, / от белизны его первостатейной/ Сбегали в гроб – ступеньками, без страха, / Как в погребок за кружкой мозельвейна». В этом стихотворении Мандельштама тема винограда («я буквой был, был виноградной строчкой») эксплицирована в черновиках как «немецкая тема» (в связи с именем Христиана Клейста): « Война, как плющ в дубраве шоколадной <…> Плющом войны завешан старый Рейн / И я стою в беседке виноградной <…> И прямо в гроб, с виньетки альманаха » [Мандельштам 1995, 485], cр.: « виноград , как старинная битва , живет, / Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке», автокомментарий к этой теме находим в описании немецких книг в главе «Книжный шкап» в «Шуме времени»: «То были немцы: Шиллер, Гёте, Кёрнер – и Шекспир по-немецки – старые лейпцигско-тюбингенские издания <…> с мягкими гравюрами немного на античный лад <…> всадники с высокими лбами и на виньетках виноградные кисти » [Мандельштам 1993, II, 356]. Этот билингвический каламбур – поскольку виньетка этимологически происходит от винограда : фр. vignette, итал. vignetta (из французского) – эксплицирован в «Даре», в описании книги князя Волконского: «толстый, дорогой, на бархатной бумаге, дивным шрифтом набранный, весь в итальянских виноградных виньетках , том томных стихотворений» [Набоков 1975, 167; IV, 329], отметим, как этимологическая (межъязыковая) игра поддерживается паронимической: том томных (квазиэтимологической, но тоже, в дальней перспективе, межъязыковой: фр. tome < лат. tomus < греч. τόµος). Эта этимологическая игра в «Даре», разумеется, может существовать самостоятельно и не обязательно должна соотноситься с Мандельштамом. Более того, без прямой цитаты из Мандельштама в «смежном» романе Набокова эту связь даже трудно было бы заподозрить, но при наличии такой цитаты полностью исключить возможность цитирования нельзя.
Когда эта работа была прочитана как доклад на конференции в Доме Набокова (август 2005 г.), Ю. Левинг указал нам на статью Б.Е. Маслова, где отмечены мандельштамовские подтексты «само[го] длинно[го] из четырех дошедших до нас фрагментов» стихов Кончеева [44] , а именно «двустишия <…>, которое приводится в третьей главе романа» [Маслов]:
Виноград созревал, изваянья в аллеях синели.
Небеса опирались на снежные плечи отчизны,
а именно пятую строфу «Грифельной оды» («Плод нарывал. Зрел виноград. / День бушевал, как день бушует» и т. д.) и строки из только что цитированного стихотворения «Золотистого меда струя…»: «Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград, / Где воздушным стеклом обливаются сонные горы» [45] . Если эта параллель может подтвердить мандельштамовские ассоциации «виноградных строчек», то, с другой стороны, Б.Е. Маслов отметил [46] прямую параллель со стихом из «К немецкой речи» («Как моль летит на огонек полночный») в разговоре Федора и Зины о том, почему бабочки летят на свет [Набоков 1975, 217-18; IV, 373-74]. Заметим, что в этом же эпизоде романа появляется еще одна возможная цитата из Мандельштама – номинативные предложения в перечне тем, относящихся к Диккенсу: «<…> чем-то напоминал Диккенса <…> каверзы, чернота теней <…> пыль, вонь, и женские слезы» [Набоков 1975, 212; IV, 369], сопоставимые с «Дожди и слезы» [47] в стихотворении «Домби и сын» [48] . Маслов, кроме того, сопоставил строки «сбегали в гроб ступеньками без страха, / Как в погребок за кружкой мозельвейна» с пересказом (переводом) Федора Константиновича на предпоследней странице романа: «осушил чашу вина и умер с беспечной улыбкой» [Набоков 1975, 410; IV, 540] [49] – ср. к этому: «Маркса привел к мысли о необходимости ознакомиться с экономическими проблемами вопрос о гномах-виноделах («мелких крестьянах») в долине Мозеля» [Набоков 1975, 277; IV, 425] [50] – если сходство с «К немецкой речи» (и с «Шумом времени») не выходит за рамки возможного или мыслимого, то довольно близкое совпадение гномов-виноделов со стихами: «кривды карликовых / Виноградарей в их разгородках марлевых…» («Я молю, как жалости и милости», март 1937) – приходится (с сожалением) отнести к разряду случайных совпадений.
5
В другой недавно вышедшей статье, мы рассматривали, нисколько не думая при этом о Набокове, «такие примеры, как „Блаженство сел, градов ограда “ у Ломоносова, удивительным образом напоминающий каламбур из „Слова о полку Игореве“, с которым он никак не может быть генетически связан (по крайней мере, непосредственно): „Страны ради, гради весели“ [речь идет о побеге Игоря из плена], где паронимия радости и наполненных ею городов (в духе „Linguistics and Poetics“ Якобсона) [51] , соединяет слова, синтаксически не связанные, тогда как сказуемое градов – весели каламбурно имплицирует сразу два антонима (с современной точки зрения) своего подлежащего: веси ( вьси ) и села – оба слова склонные к таким каламбурам, ср., с одной стороны: прохождааше Иi < су > с грады вься и вьси (Мф. 9: 35, [Срезневский I, 473 п. сл. вьсь = весь , ср. там же и другие примеры] и, с другой стороны, замечание Потебни: „Недаром село , конечно, в новом смысле, сопоставляется с весело “ [Потебня, 47—48]. К этим словам сделана сноска на полстраницы из украинских и сербских примеров вроде: „Будь село весело!“» [Левинтон 2004, 260 прим. 101]. Ср. к параллели села – веси пример у Андрея Белого (не учтенный нами):
Пролетают – за селами села…
Пролетает – за весями весь…
(А. Белый «Из окна вагона» («Поезд плачется. В дали родные…»), 1908 [Белый 1966, 164], то же – в поэме «Железная дорога» [Белый 1988, 121]).
И вот, отметив все эти имплицитные веси веселы , мы неожиданно находим их вполне эксплицитными в набоковском переводе Ромена Роллана «Николка Персик (Colas Breugnon)»: «Будем веселы, веси» [Набоков I, 199].
Этот случай представляется нам бесспорным. Среди прочих аргументов следует отметить постоянную роль «Слова о полку Игореве» как источника, используемого при русификации переводов (так Кузмин, рецензируя «Алкея и Сафо» Вячеслава Иванова, специально отмечает словосочетание щекот славий [52] из «Слова о полку Игореве»: «Благородный и крепкий стих, подлинный дух античности и простонародная нежность некоторых песенок Сафо не были неожиданными находками; к сожалению, таких строк, как „Зарю встречает щекот славий “, со страхом, но можно было ожидать» [Кузмин, 235]).
Суммируя, позволим себе заключить, что для Набокова характерен прием «дописывания», извлечения и эксплицирования чужих скрытых парономастических игр. Это разновидность подтекстовой, цитатной техники, но если «референция» к источнику остается более или менее скрытой, как это в принципе свойственно подтексту, то та игра, которая в этом источнике была скрытой, в набоковской «цитате» становится явной [53] . 6. В заключение приведем еще один пример – менее надежный, но, как кажется, не менее интересный, – когда нечто подобное происходит на сюжетном уровне. Сюжет ранней пьесы Набокова «Дедушка», вернее, самый костяк ее фабулы О. Ронен [Ronen] возводит к повествовательному стихотворению Вс. Рождественского «В те времена дворянских привилегий…» [ЦП I, 67—68] [54] . Однако ключевая деталь, заставляющая обоих участников несостоявшейся казни [55] вспомнить о ней и определяющая развязку, может иметь другой источник.
