Это было больше, чем просто возвращение, когда два вечера подряд публика, не отрываясь, смотрела на экран (фильм двухсерийный). Яснее, чем когда-либо прежде, было видно, что экранизация Олимпийских игр удалась. Мы вновь увидели фильм и вновь им покорены.
Это было не единственным откликом. У меня целая папка не менее восторженных статей. Повсеместно господствовало мнение, что нужно и дальше демонстрировать фильм.
Это было не просто, так как показы организовывались киноклубами, то есть как бы перед определенной публикой, а для широкого проката фильм должен был получить разрешение немецкой цензуры.
В начале 1958 года я отправилась в Висбаден в «Добровольный самоконтроль экономики кино», взяв копии двух олимпийских фильмов. Вскоре я узнала, что беспрепятственно к просмотру может быть допущена только вторая часть. Отказа я не поняла. Мой олимпийский фильм был абсолютно свободен от политики. Криминал и секс проходят цензуру вообще без проблем, я же старалась сделать честный спортивный фильм, ни разу не упомянула, что Германия завоевала самое большее количество медалей (а это стало тогда спортивной сенсацией), и не стала снимать празднества, проводимые Третьим рейхом в рамках Олимпийских игр. Обиду по этому поводу высказал мне министр Геббельс.
Отчаянно пыталась я убедить господ из «Самоконтроля», пока они не предложили компромиссное решение — сделать комментарий к фильму, в котором выразится трагедия молодого поколения того времени, присягнувшего идее Олимпийских игр, а несколькими годами позже отдавшего жизнь на войне, которая их вынудила убивать друг друга. Как бы ни справедлива была эта мысль, но согласия я не смогла дать. Ведь тогда чисто спортивный фильм стал бы политическим документом, а впоследствии не должен ли за каждым олимпийским фильмом следовать подобный комментарий? Ведь нынешняя молодежь может завтра стать жертвой атомной войны.
Отто Майер, канцлер МОК, и Карл Дим пришли мне на помощь. Их письма и экспертиза содействовали тому, что при повторной проверке и первая часть фильма получила разрешение на прокат, пришлось лишь вырезать кадры с чествованием немецких победителей. Смотреть фильм разрешалось почему-то только с 18 лет, а во всем мире его демонстрировали без всяких ограничений, даже в Ватикане.
«Самоконтроль» обосновал свое решение тем, что в прологе у танцовщицы с обручами можно было видеть «неодетую верхнюю часть тела». Смехотворный аргумент. На мой запрос «Самоконтроль» «великодушно» сообщил, что для демонстрации фильма молодежи необходимо или вырезать этот фрагмент, или наложить темную тень на грудь. Просто гротеск. Так как из-за музыки я не могла вырезать «крамолу», пришлось заказать дорогостоящую мультипликацию для наложения темной тени на грудь. Но и этого для «Самоконтроля» оказалось недостаточно. Пришла телеграмма: «Присланная Вами затемненная картинка с девушкой, играющей обручами на фоне поля с колосьями, не может быть одобрена. Ждем новое предложение. „Самоконтроль“».
«Самоконтроль» сделал из себя посмешище. Что мне еще оставалось, как ни просить мультипликатора студии «Бавария» господина Нишвица сделать так, чтобы не была видна грудь. Только после предъявления этих новых рисованых кадров «Самоконтроль» телеграфировал: «Предложенные кадры танцовщицы с обручами в порядке».
Это не было шуткой — я сохранила обе депеши.
Еще напряженнее стала борьба за присвоение категории. Для того чтобы получить выгодный контракт на прокат, это было жизненно необходимо из-за преимущества при уплате налогов. Никто не сомневался, что олимпийский фильм получит гриф «особо ценный». Он не только был награжден олимпийской золотой медалью, но и назван лучшим фильмом мира 1938 года на кинофестивале в Венеции. Однако киноконтора по присвоению категории сообщила мне, что, к сожалению, фильм не может ее получить. Сам господин Бланк, ее председатель, был озадачен, ведь даже политические фильмы с сильной коммунистической направленностью, а также фильмы, выпущенные в Третьем рейхе до 1940 года, получили титулы с самыми высокими оценками. В обоснование «Самоконтроль» критически указывал на частое использование съемок, сделанных скоростной кинокамерой. Но были шведы и представители других национальностей, которые придерживались другого мнения. Вот как охарактеризовала это газета «Свенска дагбладет»: «Репортаж поднят до уровня поэзии. Он показывает пути в новый мир кино, до сих пор еще не открытые. Эта симфония картин — поучительная документация, сочинена и составлена музыкально, как оркестровая партитура».
Похожие рецензии напечатало множество иностранных изданий, но киноконтора не приняла это к сведению. Протест президента Национального олимпийского комитета Швейцарии Отто Майера, от имени НОК направившего просьбу о присвоении фильму соответствующей категории, остался без ответа. Не увенчались успехом ни апелляция видного немецкого кинокритика Гюнтера Гроля,[451] ни других влиятельных лиц как в стране, так и за рубежом.
Хотя у меня не оставалось проблеска надежды, я отправила разрешенный законом протест. Когда и его отклонили, прибегла к последней попытке обратиться непосредственно в высшую инстанцию, которой подчиняется «Самоконтроль», к министру воспитания и народного образования земли Гессен доктору Арно Хеннингу с просьбой о пересмотре вынесенного решения. Когда и он ответил отказом, я окончательно поняла, что в Германии у меня не осталось шансов продемонстрировать фильм.
Но были люди, которые вселяли в меня мужество. Например, Карл Мюллер, член, а позднее президент немецкой Киногильдии, бескорыстно выступивший в защиту моего художественного фильма. Его кинотеатр «Студио фюр фильмкунст» в Бремене в рамках праздника в апреле 1958 года в присутствии Карла Дима продемонстрировал обе части олимпийского фильма. Мужество Мюллера было вознаграждено — картина прошла с грандиозным успехом!
Несмотря на мрачные прогнозы, показ фильма продолжили, а «Бремер нахрихтен» писала: «Нам хотелось бы назвать его олимпийской поэзией, навеянной Бессмертием».
Тем не менее я понимала, что даже такое количество хвалебных отзывов не сможет открыть мне двери кинотеатров. Подтверждение не замедлило явиться. Прокатчиков анонимно по телефону предостерегали от демонстрации фильмов. Некоторые газеты публиковали такие гнусные статьи, что мой адвокат вынужден был вмешаться.
Эта непрекращающаяся травля повлекла за собой дурные последствия: ни один кинотеатр больше не отваживался показывать олимпийские фильмы, и все копии вернулись обратно. Только у Рудольфа Энгельберта, владельца нескольких кинотеатров в Мюнхене, хватило мужества продемонстрировать обе части фильма в своем «Рокси-фильм-театре», и весьма успешно: показ длился несколько недель.
Постоянная череда успехов и нападок мешала мне принять решение о будущем, но в душе я всегда чуточку надеялась, что смогу работать по профессии.
Однако случались в моей жизни и светлые моменты. Японская фирма предложила мне 15 000 долларов за права на лицензию олимпийских фильмов. Господин Кавакита, президент «Това-Ко Лтд» в Токио, заключил со мной договор. Он еще до войны привез «Олимпию» в Японию, и прокат ее побил все рекорды посещаемости.
Маркиз де Куэвас,[452] чей балет снискал мировую славу, намеревался в Париже поставить спектакль по мотивам «Голубого света». Розелла Хайтауэр,[453] знаменитая прима-балерина, должна была танцевать партию Юнты под музыку Винсента д’Энди, ее партнером был выбран Эрик Брун,[454] ведущий танцовщик Копенгагенского балета. Премьера, на которую я была приглашена, намечалась на 20 или 21 ноября в «Театре на Елисейских полях».
Я потеряла дар речи. Вначале подумала: кто-то позволил себе подшутить надо мной. Но на этот раз я ошиблась. Сразу же после моего телеграфного согласия получила письмо от балетмейстера месье Камбла[455] о том, что репетиции уже начались. И на них отведено только четыре недели. Меня все больше захватывала идея создание балета, ведь «Голубой свет» являлся моим любимым фильмом. Я изучала историю русского балета, и моя карьера началась с танцев. Снять фильм-балет было моей мечтой, вдохновленной картинами Эдгара Дега.
Словно одержимая, я работала над эскизами костюмов и сценографией. Нереализованные до сих пор творческие проекты роились в моем мозгу. Почти тридцать лет назад я писала эту роль для себя.
Во время гастролей балета в Мюнхене я познакомилась с Розеллой Хайтауэр. Роль Юнты как для нее написана. Держа в руках присланный из Парижа договор, я была на седьмом небе от счастья. В течение недели мне нужно было присутствовать на последних репетициях и премьере.
