Известное представление о характере произошедших изменений дает стихотворение «Герой». В нем используется одна из легенд о Наполеоне. Находясь в Египте, знаменитый полководец посетил будто бы чумной госпиталь и, презирая смертельную опасность, попрощался за руку со своими умиравшими солдатами. Этот акт человеколюбия поэт ставит выше всех громких военных побед, принесших Наполеону всемирную славу:
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран…
Внимание Пушкина-художника переключилось на исследование нравственности человека. Он вырабатывает формулу – оценку: «Самостоянье человека – залог величия его». Гуманизм в творчестве поэта становится определяющим, ведущим началом. Завершая свой творческий путь, поэт написал строки, исполненные глубокого смысла:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
В гуманистическом духе завершен и роман «Евгений Онегин». Белинский справедливо писал: «Силы этой богатой натуры (героя романа) остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца».
В таком «открытом» финале заключен глубокий художественный смысл. Читателю предоставлена возможность поразмышлять над различными вариантами судьбы героев произведения. Но для самого Пушкина их дальнейшие конкретные пути не так важны. Он сказал главное – о необходимости и важности духовности в человеке, той духовности, которая зовет его к утверждению в жизни высоких идеалов свободы, добра и справедливости.
Евгений Онегин – человек пушкинского времени. На это обстоятельство указывали еще современники поэта, называя его роман историческим произведением в полном смысле этого слова, хотя в числе его героев нет ни одного исторического лица. Но как и во всяком подлинно художественном произведении в «Евгении Онегине» сквозь конкретно-историческое просвечивает общечеловеческое. Не так уж трудно представить себе современного «философа в осьмнадцать лет», в модных джинсах, с музыкальным центром, видеомагнитофоном и компьютером в интерьере, воспринимающего удобства в квартире и окружающую технику как нечто само собой разумеющееся и созданное исключительно для удовлетворения его персональных запросов. Теперь такую философию назовут потребительской, а «философа» – тунеядцем. Но почему не предположить, что в один прекрасный день его, как в свое время Онегина, не начнут душить «бездеятельность и пошлость жизни», что ему более не захочется того, «чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность» (Белинский). И не поймет ли он однажды, что все блага цивилизации, предоставленные ему XXI в., не могут быть для человека целью, а лишь средством, и не повторит ли он за великим поэтом:
Но не хочу, о други, умирать:
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…
Кто знает, может быть, первоначальным толчком к новой жизни для него станет чтение пушкинского романа? Не в этом ли еще заключен секрет неувядаемой привлекательности «Евгения Онегина»?
Одна из самых сильных сторон поэтического дарования Пушкина – искусство рисовать поэтические картины обыкновенных, будничных сторон жизни. Особенно ярко этот талант проявился в романе «Евгений Онегин». В нем Пушкин совершил поэтическое открытие русской действительности.
С детства пушкинские слова привычно ассоциируются с окружающими русского человека картинами:
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж двора.
Объектом пристального изучения остается стих романа. Четырнадцатистишная онегинская строфа, благодаря своей удивительной гибкости, музыкальности, выразительности, чудесным образом сумела передать все богатейшие оттенки мыслей и чувств поэта. Русский стих под пером Пушкина приобрел необыкновенную свободу и естественность.
Роман «Евгений Онегин» во всех своих компонентах – подлинный шедевр высокого искусства. Обращаясь к нему, читатель удовлетворяет свою потребность в прекрасном, и в этом тоже заключен секрет неизменного и большого интереса к произведению.
«Евгений Онегин» воспринимается как отрицание серости, посредственности, бездуховности, как история пробуждения и духовного роста человеческой личности. От бездумного, растительного существования, имеющего целью эгоистические плотские удовольствия, человек поднимается к осознанию необходимости и важности осмысленного бытия, освященного служением высоким нравственным и эстетическим идеалам.
На это обстоятельство обратил внимание еще Белинский, отметивший, что в романе «Пушкин является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося самосознания: заслуга безмерная!»
Однако именно в последнее время этот аспект романа приобрел особенное значение. Приступая к художественной книге, читатель должен ожидать откровений, открытий независимо от того, когда эта книга написана и в какой раз он ее читает. Со-мыслие, сочувствие описанному в ней, гарантируют ему и созвучие его сегодняшним тревогам и заботам, позволяют заглянуть в завтрашний день.
Предложенный вариант прочтения «Евгения Онегина» не является ни универсальным, ни единственно возможным. Навязывание догматических суждений о произведении, заучивание готовых оценок губительно для художественной литературы. Читателя можно подвести к каким-то умозаключениям, подтолкнуть его к определенным выводам, но последний шаг он обязательно должен сделать сам. Беды начинаются там, где художественную литературу не читают, а «проходят». Заверяя на словах в пиетете перед искусством, его губят, среди прочего, отлучением от сегодняшнего дня, отводя только роль свидетеля прошлого. Непросто включить «Евгения Онегина», «Войну и мир», «Тихий Дон» в контекст повседневности, но делать это тактично и ненавязчиво необходимо. Точнее сказать, это сделается само собой, каждым по-своему, при одном, правда, непременном условии – не заменять процесс чтения уродливыми суррогатами из арсенала плохих методик литературы, какими, видимо, и руководствовались в той школе, где учились авторы письма «Кому он нужен, этот Ленский?»
1. Что вы думаете о возможной «устарелости» произведений классической литературы, нужно ли её «осовременивать», как?
2. Каковы могут быть цели «современного» прочтения классики?
3. Что нужно знать о «вечном» и «злободневном» в произведениях художественной литературы?
4. Как изменяется или не изменяется смысл художественного произведения в контексте времени?
Автор и персонаж в художественном произведении
Музыкальная мелодия звучит в исполнении одного инструмента, скажем, флейты. И она же – в исполнении большого симфонического оркестра. Партии отдельных инструментов в оркестре вроде бы и не напоминают об этой мелодии. Но все вместе – сомнений нет – они воспроизводят именно ее, знакомую мелодию, и с каким богатством мыслей и чувств, в бесконечном разнообразии оттенков, нюансов.
В произведении художественной литературы записаны партии многих инструментов. Сколько из них услышит читатель, – зависит от него самого. Для одного прозвучит тонкая фабульная мелодия: он воспримет и оценит пространственно-временные координаты описанных событий и людей, другой расслышит еще один инструмент, и обнаружатся сюжетные причинно-следственные «сцепления», третий услышит мелодию жанра, четвертый – языка и стиля, пятый оценит архитектонику, шестой…
Но что сделать, чтобы читатель услышал звучание многих инструментов оркестра, смог насладиться им, осмыслить и оценить все компоненты художественного произведения одновременно? И главное, чтобы он смог различать голос – позицию автора и голоса каждого из действующих лиц.
Как правило, мастерство читателя растет параллельно росту его общей культуры. Справедливо, впрочем, и обратное суждение: общая культура человека находится в прямой зависимости от его читательского мастерства.
Существуют, однако, свойства художественной литературы, знание которых облегчает продвижение к цели.
Ученик отвечает урок: «В пьесе «На дне» М. Горький утверждает: «Человек! Это – звучит гордо».
Учитель поправляет: «Вы процитировали слова Сатина».
Ученик: «А не все ли равно? Сатина-то создал Горький!»
Такой или похожий диалог не редкость. За ним стоит серьезнейшая проблема, проблема автора.
Истинное понимание того, что в литературе есть художественность, начинается с осознания факта, что изображение действительности в ней есть изображение, как правило, опосредованное. Даже там, где повествование ведется от первого лица, полностью идентифицировать это лицо с личностью самого писателя не следует, хотя бы даже оно носило его фамилию, имя, отчество, а в произведении описывался эпизод из его жизни.
