— В одиночку, — сказал он, — мы, к сожалению, пока ничего сделать не сможем, так как до сих пор не специализировались по выпуску подобных иллюстрированных книг.
В данной ситуации пришлось приберечь свой скепсис: мне, да найти издателя в Германии! Полный абсурд.
И на Би-би-си, где я навестила мистера Хаудена, которому в тот момент уже не смогла показать снимки, меня также приняли очень тепло. Едва я расположилась в его бюро, туда моментально набилось великое множество любопытствующих сотрудников, желавших со мной познакомиться. Из-за нехватки стульев вскоре почти что все расположились на полу. Затем сострудники Би-би-си проводили меня в гостиницу. И там мы, заняв весь номер, беседовали, сидя на ковре, до глубокой ночи. В тот вечер я познакомилась с очень одаренными молодыми деятелями кино Англии, среди которых был и Кевин Браунлоу, с которым нас и по сей день связывает дружба.
Успех сопутствовал мне в Париже. Шарль Форд,[496] французский друг, написавший потом мою биографию, проводил меня в «Пари матч». Как и в Лондоне, бюро главного редактора оказалось слишком тесным для желавших пообщаться со мной. Нуба и здесь завоевали сердца французских деятелей прессы, и я вернулась в Мюнхен со множеством интересных предложений.
То ли радость, то ли поджидавшие дома плохие известия, не помню, но что-то меня тогда подкосило. В моем дневнике записано, что в день возвращения со мной случился коллапс. Врач Вальтер Цельтвангер несколько дней и ночей сидел у моей постели. В первый раз — об этом свидетельствуют медицинские документы — были затронуты почти все органы и даже обычно такое здоровое, натренированное танцами и спортом сердце.
Любая профессиональная деятельность мне была запрещена. На длительное время.
Вероятно, все-таки причиной подобного состояния послужило полученное по приезде домой письмо из фирмы Гейера. Оно содержало ужасную весть: единственный правильно проявленный и незаменимый пробный ER-ролик — главное доказательство при возможном судебном расследовании, — а вместе с ним оригинал другой пленки полностью утрачены. Теперь я знала, почему тогда сотрудники фирмы Гейера в присланную мне в Кёльн копию вложили части разодранного рабочего материала. Для меня это стало больше чем шоком — настоящей трагедией.
Но, как часто бывало в моей жизни, в которой постоянно чередовались взлеты и падения, беспросветность сменилась новой надеждой. Как только Руди и Урсула Вайстроффер в Хартуме услышали о моей болезни, они сразу же пригласили меня к себе. Они знали, как прекрасно я себя у них чувствовала и какой здоровой становилась в Африке.
Перед отъездом меня неожиданно навестили Альберт Шпеер с супругой Маргарет. Шпеер, мой единственный друг времен Третьего рейха, несколько недель тому назад был освобожден из Шпандау[497] после двадцатилетнего тюремного заключения. Сразу же после выхода из заключения он написал мне:
8 октября 1966 года.
Дорогая Лени Рифеншталь!
Наша многолетняя дружба, не прерывавшаяся даже в эти тяжкие годы, требует, как я теперь чувствую, решительного шага. Я подумал: не пора ли нам говорить друг другу «ты»? В середине ноября мы с супругой будем в Мюнхене. По приезде сразу же позвоню. Очень рад нашей предстоящей встрече и шлю сердечный привет.
Твой Альберт Шпеер
Я была счастлива, что скоро увижу Альберта, но боялась встретить сникшего печального старого человека. И как же я была удивлена, когда он появился передо мной на Тенгштрассе! Несломленный, с таким же пронзительным взглядом, Шпеер был все тот же, — только стал старше. Как такое возможно? Я с трудом могла в это поверить. Он показался мне немного заторможенным, и поэтому я не решилась расспрашивать его о Шпандау. Но он сам начал говорить о времени, проведенном в тюрьме, так, как будто это был долгий отпуск, который ему не хотелось бы вычеркивать из своей памяти. Я безмолвствовала. Со стыдом вспомнала о своем поведении в тюремной камере Зальцбурга, когда билась в кровь головой об дверь. Должно быть, Шпеер обладал необычайно большой внутренней силой.
Когда мы попрощались, пообещав друг другу видеться чаще, мои собственные проблемы как будто стали другими, не такими уж страшными.
В начале декабря 1966 года я снова летела в Судан. На этот раз лишь на 28 дней. Купить самый дешевый авиабилет я могла только на такой срок. С собой везла лишь легкий багаж: из-за ограниченности во времени свидание с нуба все равно было невозможно. Мое первое письмо молоденькой приятельнице, оставшейся выполнять необходимую работу по дому, я послала сразу по прибытии. Оно лучшее свидетельство моего тогдашнего состояния души:
Хартум, 2 декабря 1966 года.
Дорогая Траудль!
Это мое первое письмо из Хартума. Я прилетела сюда ровно в полночь. В самолете не могла заснуть: сказалось перенапряжение. Меня встретили Вайстрофферы. Дома мы еще час посидели в саду, затем мои друзья отправились спать — они должны каждое утро вставать в шесть часов. Их новый дом, который я еще не видела, красивее, чем прежний. Его окружает великолепный сад. Много цветов и живописных кустарников. Я села в одиночестве в саду, расслабилась, наблюдала за небом и звездами и ушла спать только под утро в четыре часа. Погрузившись в глубокий сон, проснулась через одиннадцать часов, в послеобеденное время. Вайстрофферов я не видела — они после обеда отдыхают. Не было ни повара, ни прислуги, я гуляла по дому и саду совсем одна. Чувствовала себя свободной и вновь почти счастливой. Мои мысли, конечно, блуждали в краю нуба.
Пришли, пожалуйста, несколько пустых жестяных банок для хранения чая, сахара и сухого молока, а также пластиковые стаканчики. Все это мне понадобится, если я, как все же надеюсь, поеду в горы.
Искренне твоя Л. Р.
Господин Ахмад Абу Бакр, все еще возглавлявший Министерство туризма Судана, в принципе уже разрешил мне поездку к нуба, но я никак не могла достать машину. Утешением было его приглашение на необычное сафари для 500 гостей, в большинстве своем дипломатов из многих стран, а также чиновников суданского правительства. В тот день в тысяче километров юго-восточнее Хартума планировалось торжественное открытие плотины Эр-Росейрес на Голубом Ниле, строившейся шесть лет при помощи Германии. Затем предполагалось посетить Диндер-парк, самый крупный национальный парк в Судане.
Поездка по железной дороге к Росейресской плотине длилась две ночи и один день. Я ехала в комфортабельном купе и во время продолжительной поездки хорошо отдохнула. В свите Абу Бакра находился молодой англичанин, журналист, который работал в хартумском представительстве корпорации «Филипс». Он хорошо знал мои фильмы и интересовался всем, что я делала. По его просьбе я часами рассказывала о своей жизни.
По прибытии в Росейрес, в немыслимую жару я почувствовала степень своего истощения — мне было очень трудно идти по горячему песку. До плотины, выглядевшей весьма внушительно, мы добирались всего каких-то полчаса. По пути фотографируя многие интересные виды своей новой «лейкой», я вовсе забыла об усталости. Потом, по прошествии времени, заметила, как измотал меня этот короткий путь, но, превозмогая себя, сумела остаться на ногах.
Церемония открытия плотины с ее речами, праздничным обедом в одной из просторных палаток, меня сильно утомила. Я попросила молодого англичанина отвести меня обратно в поезд. Забравшись в первый попавшийся вагон, я легла на пол, и, казалось, ничто не было способно поднять меня. Когда англичанин все же меня нашел, то сказал встревоженно:
— Пойдемте, госпожа Рифеншталь, это вагон президента. Здесь вам нельзя оставаться.
Я же не в силах даже открыть глаза моментально заснула. Через несколько часов очнувшись, обнаружила, что уже наступил вечер. Британский журналист все еще находился рядом со мной. Стало прохладнее, сон укрепил мои силы, и я смогла покинуть поезд. Молодой человек привел меня к Абу Бакру, угощавшему гостей в большой открытой палатке на берегу Голубого Нила. Сидя рядом с ним, я провела незабываемый вечер. Отведав потрясающих яств, подаваемых чернокожими официантами в цветастых одеждах с широкими лентами, мы наслаждались прекрасными ночными часами. И, как всегда в Африке, самое большое впечатление производило синее небо, усыпанное миллиардами звезд, раскинувшееся над нами в виде огромного шатра.
Поездка в Диндер-парк не состоялась из-за невозможности передвижения по размокшим после сезона дождей дорогам. Поэтому обратно в Хартум мы отправились раньше запланированного, и весь путь я провела в президентском вагоне-салоне, куда меня пригласил на чай тогдашний глава Судана Сейид Исмаил Азари. Этот пожилой, хорошо выглядевший мужчина, внезапно напомнивший мне Гинденбурга, справился о моих впечатлениях о нуба. Услышав, что я хочу вновь к ним поехать, возражать не стал и даже, к моему удивлению, обещал любую мыслимую помощь.
