Так, на заре средневековья нехватку профессиональных бойцов приходилось компенсировать за счёт набора воинов из среды крестьян. Эти, так сказать, «крестьянские рыцари» снаряжались на средства своих соседей – по сути, сельская община вместо того, чтобы отправлять на войну целый отряд необученной и плохо вооружённой пехоты сообща выставляла одного конного воина в полном боевом снаряжении. Однако, вернувшись с войны, такой воин часто уже не желал возвращаться к повседневному труду, превращаясь в тирана для своих односельчан.
Продолжая эту тему, следует вспомнить, что средневековые феодалы, вышедшие из народа и в массе своей не имевшие ничего, кроме желания жить за чужой счёт, для самоутверждения, прежде всего, старались подавить других себе подобных. Говоря словами Макиавелли, начали они с того, что, возвышая себя, повсеместно унизили пехоту. Это нужно было затем, что, не имея достаточных ресурсов, они не могли бы прокормить большого пешего войска, а малое не создало бы им славы. Тогда как, ограничившись кавалерией, они при небольшой численности обеспечили себе и сытость, и почет. Поэтому поражения, нанесённые им пехотой при Стирлинге, Куртрэ, Пуатье и в других местах, были для них столь неожиданными и столь позорными. В дальнейшем они проявили необычайную изворотливость для того, чтобы избавить себя от опасностей и тягот военной жизни: в стычках они не убивают друг друга, а берут в плен и не требуют выкупа, при осаде ночью не идут на приступ; обороняя город, не делают вылазок к палаткам; не окружают лагерь частоколом и рвом, не ведут кампаний в зимнее время. И все это дозволяется их военным уставом и придумано ими нарочно для того, чтобы, как сказано, избежать опасностей и тягот военной жизни.
Этот пассаж относится, в общем-то, к итальянским кондотьерам, однако, в целом, верно характеризует рыцарство «развитого» Средневековья. Превращение войн в турниры, упоение собственной значимостью и славой, породившими высокомерие и гордыню, в конечном счете, сделали своё дело, низведя былых героев до уровня простых смертных.
Естественно, превосходство тяжёлой кавалерии над всеми остальными видами войск имело вполне объективные причины. Качество вооружения, наличие коня и прочных доспехов склонили чашу весов в пользу конного воина. Отсутствие, а в последствии несовершенство огнестрельного оружия в значительной степени этому способствовало – мушкеты и аркебузы XVI-XVII столетий часто не могли нанести ощутимый вред всадникам, закованным в стальные доспехи, особенно если стрельба велась с большого расстояния. Скорострельность такого оружия также оставляла желать лучшего – стрелки, как правило, успевали сделать всего один-два залпа, а затем, если им не удавалось вовремя укрыться под защитой своей пехоты, конница просто сметала их своим стремительным натиском.
Вообще ход состязания между оружейниками и доспешными мастерами – вечный спор щита и меча, длившийся столетиями, – в эпоху осени Средневековья склонялся к победе последних. Так, в Японии затяжные войны шестнадцатого века довели защитное вооружение до такого совершенства, что доспехи могли выдержать не только удар меча, но и выстрел из мушкета или аркебузы, и в то же время допускали максимально возможную свободу движения. То же самое можно сказать и о защитном вооружении западноевропейского рыцаря.
Позволим себе несколько вольную, притянутую за уши аналогию. Представьте себе, какими способами один среднестатистический пехотинец может справиться с одним среднестатистическим танком в открытом поле – ну там, гусеницы лобзиком перепилить, дуло шинелью заткнуть, песка насыпать в смотровую щель и т.п.? Примерно также боролись средневековые пехотинцы с конницей. Разбегались – куда глаза глядят. Или умирали.
Кроме фактора оружия, существует ещё психологический фактор, который нельзя не учитывать. Вот как описывает в середине XIX в. полковник В. Зигман эффект производимый конной атакой: «Нравственное влияние, присущее кавалерии, которым она часто больше делает, нежели своими пиками и саблями… если сплоченная кавалерийская масса… отважно… летит на пехоту, то… неприятное чувство охватывает эту последнюю, так как каждый отдельный человек остается простым смертным; чувство это может перейти в панический страх, особенно если конница явится неожиданно…». По мнению военных того времени, «физически невозможно, чтобы пехотинец устоял против лошади, несущейся на него во весь опор». Даже хорошая пехота выдержит натиск конницы лишь если та «дурно управляема», имеет изнуренных лошадей или действует на вязкой или скользкой местности.» Последнее весьма наглядно продемонстрировали, кстати, создатели фильма «Огнём и мечём» – в сцене сражения под Жёлтыми Водами хорошо видно, что бывает с тяжёлой кавалерией, когда она атакует по мокрой земле.
Заметим, кстати, что римляне так ничего и не смогли противопоставить тяжёлой кавалерии парфян и сарматов. Позднеримские катафрактарии и клибанарии – всего лишь слабая и сильно запоздалая попытка ответить на вызов, брошенный с Востока; да и то эти отряды поначалу даже пришлось одеть в доспехи, снятые с убитых парфянских всадников, за неимением своих собственных.
Только с повсеместным введением в армиях пулемётов и скорострельной артиллерии, а также появление танков свело на нет эффективность не только тяжёлой кавалерии, но и конницы вообще. Но это произошло гораздо позже. В отсутствии же скорострельного мощного оружия тяжеловооружённая конница безоговорочно определяла исход сражений.
Победы пехоты в средние века – редкие исключения, совокупность природных факторов и стечения обстоятельств, демонстрация таланта одних военачальников и бездарности других.
В битве при Стирлинге в 1297 году англичане, имевшие преимущество и в качестве и в количестве войск, оказались разбитыми шотландской пехотой просто в силу того, что переоценили свою мощь (заключавшуюся, прежде всего, в сокрушительном натиске тяжёлой кавалерии) и не учли особенностей местности, наличия у противника вооружённых длинными копьями пехотинцев и полководческих талантов Уоллеса. Спустя год король Эдуард при Фалкирке нанёс Уоллесу поражение, тем более показательное, что шотландские копейщики, занявшие круговую оборону, численно превосходили англичан и занимали более выгодную позицию под прикрытием болота, английская же армия, гораздо меньшая по численности, была измотана долгим маршем и отсутствием продовольствия.
Тем же, кто любит вспоминать о «битве золотых шпор» при Куртрэ и пресловутой «пехотной революции» Западной Европы, хотелось бы задать один простой вопрос – а что же сталось с этими золотыми шпорами, этими славными символами победы «современной» фламандской пехоты над «устаревшей» рыцарской конницей? Ответ очень прост – впоследствии их увезли домой французы из спаленного дотла Куртрэ, уничтожив предварительно при Роозбеке такую же пехотную фалангу, что стояла при Куртрэ в 1302 г. А еще раньше – нанеся сокрушительные поражения этим же фалангам при Мон-ан-Певеле и Касселе.
Что касается Креси, Пуатье и Азенкура, которые считаются рядом историков в известном смысле «показательными», то тут и говорить не о чем. Во всех трёх случаях отступающая английская армия была перехвачена на марше численно превосходящими силами французов, причём в последних двух сражениях речь идёт о значительном численном превосходстве. [15] Во всех трёх случаях английские военачальники спешили часть (именно часть) своих рыцарей и выстроили их на склоне холма, прикрыв этой стальной стеной своих лучников. И во всех трёх случаях действия французов были неорганизованны, они атаковали разрозненными отрядами, топтали свою собственную пехоту и, в конечном счёте, были побиты опять же английскими рыцарями, часть из которых оставалась в седле, чтобы иметь возможность контратаковать.
Чего стоит хотя бы поведение французских рыцарей там же, при Азенкуре – сначала они провели всю ночь в сёдлах, чтобы не испачкать на грязной земле своё дорогое и красивое вооружение, а затем, перед битвой, построились впереди собственной пехоты, дабы та не скрыла за своими рядами их блеска и великолепия, лишив тем самым пехоту свободы манёвра, а затем в ходе отступления растоптав её копытами коней.
Можно ещё вдоволь порассуждать о военной тактике и преимуществе одного вида войск над другим, но это может увести нас в сторону от основной мысли, которую мы попытались здесь донести до читателя. Собственно, все эти поражения наглядно демонстрируют духовный закат феодального рыцарства. Тяжёлая конница – настоящий бог средневековой войны – утратила своё значение не в силу каких-то сугубо технических причин, а исключительно из-за избытка высокомерия, нежелания меняться и подстраиваться под изменяющиеся условия. Рыцарство сгнило изнутри, поражённое недугом гордыни и мании величия. Будучи уверенными в своём всемогу– ществе, своём всесилии на полях сражений, феодальные рыцари изжили сами себя, уступив место регулярным армиям нового времени, на чём мы более детально остановимся в другом месте.
