Когда музыка стихла и чары развеялись, мисс Матильда Бет-хэм-Эдвардс вернулась к реальности: «Мы были компанией, состоявшей из леди и джентльменов, для которых верхом бродяжьей жизни представлялось приготовление чая на пикнике в Эпсомском лесу, а то и просто чаепитие на собственном газоне. Мы были благодарны сеньору Антонио за то, что он всего за несколько минут сумел дать нам такое полное представление о кочевой жизни и дикой природе».
Должно быть, так себе и в самом деле представляла «кочевую жизнь» эта викторианская дама, считавшая, что путешествовать следует, взяв с собой как можно больше громоздких и ненужных вещей. Мисс Бетхэм-Эдвардс и ее спутница проехали всю Испанию в дамском купе, почти всегда одни, «и сочли это очень удобным способом путешествовать». Автор дает соотечественникам, собравшимся поехать в Испанию, несколько советов: «Всегда путешествуйте в своей лучшей одежде, взяв с собой не менее шести саквояжей. Багаж и хорошее платье заменяют целые толпы слуг. Багаж и хорошее платье позволят вам посещать приличные места, обеспечат вам повсюду вежливое обращение и бесконечное число мелких удобств. Дикари вполне могут ездить и без багажа... но тот, кто хочет путешествовать приятно и с пользой, должен захватить с собой туго набитые чемоданы. Конечно, ни в какой другой стране, кроме терпеливой Испании, не смогли бы две дамы занять целое купе вагона первого класса, как это удалось нам. Под сиденьями, на сиденьях, над сиденьями громоздились бесконечное множество разнообразных пакетов, ящик с лекарствами, складная каучуковая ванна, корзинка с провизией, две или три пачки книг, два или три тюка тряпок, кожаная сумка с принадлежностями для рисования с натуры, различных размеров альбомы для зарисовок, шелковая сумка с иголками и нитками и, наконец, еще одна сумка — с писчей бумагой, театральными биноклями, паспортами, чайниками, бутылкой для воды, спиртовкой, надувной подушкой, шлепанцами и всякой прочей всячиной. Мы завтракали, мы обедали, мы писали письма и дневники, мы прочли все наши книги от начала до конца, мы чинили свою одежду, мы делали эскизы, мы готовили чай, мы могли бы освежиться в холодной ванне, если бы у нас была вода. Ни от одного предмета из нашего драгоценного багажа не смогли бы мы отказаться...»
Реакция испанцев на это вторжение в их страну британских матрон, видимо, не вошла в их литературные анналы, но обрела свое воплощение в образе «великанши», участвующей в карнавальной процессии на празднике святого Иакова 25 июля в Сантьяго-де-Компостела. Светловолосая, краснолицая, полногрудая и все же на удивление бесполая, «великанша» совершает кокетливые пируэты вслед за более старыми и более важными фигурами африканских и азиатских королей. La turista inglesa! [67] — с удовольствием кричат уличные сорванцы. Глядя на нее, я вспоминаю о мисс Матильде Бетхэм-Эдвардс и спрашиваю себя: уж не она ли явилась прототипом первой «великанши» в Сантьяго?
Глава девятая. Черные очи и монашеская осада
Андалусия как магнит притягивала к себе иностранных путешественников — ив девятнадцатом веке более, чем когда-либо ранее. Мы уже видели, как она повлияла на мисс Матильду Бетхэм-Эдвардс. Путешественники-мужчины испытали на себе чары Андалусии более интимным образом, благодаря не столько собственным заигрываниям с прекрасным полом, сколько успешным действиям последнего.
Прибыв в Севилью, Байрон остановился в доме двух незамужних дам и, хотя провел там всего три дня, но успел произвести на старшую из них такое сильное впечатление, что при расставании она отрезала прядь его волос и подарила ему свою собственную, в три фута длиной. Этот трофей находится сейчас в Мюрреевском собрании реликвий Байрона на Альбемарль-стрит, 50, в Лондоне. Байрон говорил, что молодая дама предложила ему разделить с ней апартаменты, но добродетель заставила его отклонить ее предложение. Эта дама, кстати говоря, как раз собиралась выйти замуж за офицера испанской армии.
Никак невозможно было устоять перед дамами из Кадиса, с их «длинными черными волосами, темными и томными глазами, светло-оливковым цветом лица и фигурками, движения которых более грациозны, чем может себе представить англичанин, привычный к полусонному, безучастному облику своих соотечественниц». Главным делом жизни у них считалась интрига, и «если вы сделаете предложение, из-за которого кротчайшая из английских девственниц даст вам в ухо, то испанская девушка поблагодарит вас за оказанную честь и ответит: «Подождите, пока я выйду замуж,— вот тогда с удовольствием».
Похоже, лорда Байрона ввело в заблуждение чувство юмора андалусцев, их обычай отделываться от чужаков и говорить «да», на самом деле имея в виду «нет», и наоборот — «нет», подразумевая при этом «да». Андалусец предпочитает оставлять собеседника в догадках. Это, по его мнению, делает жизнь пикантнее. Одна андалусская дама, которой несколько лет назад довелось сопровождать мужа в Бургос, жаловалась в письме своей севильской подруге: «В этой части страны, милая моя, люди на самом деле имеют в виду “да” и “нет”, когда так говорят. Это делает жизнь ужасно скучной, и этот местный обычай для меня просто невыносим».
На любовное предложение андалусийка также никогда не ответит прямым «да» или «нет». Перед тем как принять предложение поклонника, она откажет ему по меньшей мере трижды. Этот же ритуал соблюдается и в приеме пищи. Считается вульгарным принять предложенную добавку с первого раза. Такое поведение напоминает о восточном пристрастии долго торговаться, которое коренится в столь же горячей любви к церемониалу.
С особым жаром любовными играми принято было заниматься в канун Дня святого Иоанна, когда молодые дамы сидели за своими rejas, то есть железными решетками, как правило вместе с сестрой или подругой своего же возраста, поджидая молодых щеголей, гулявших по улице, обычно в переодетом виде, с полуночи до рассвета. Девушки также часто переодевались и менялись ролями, чтобы запутать своих гостей. Последние, запасшись конфетами и цветами, притворялись крестьянами, только что прибывшими из деревни, или бедными работягами, или иностранцами, умевшими говорить лишь на ломаном испанском, или галисийцами, объяснявшимися в любви на собственном языке,— кем угодно, лишь бы повеселиться, дав волю извечному андалусскому пристрастию к шутке.
Невольно спрашиваешь себя, насколько чаще бы похищали — главным образом пылкие иностранцы — испанских девушек, не находись те под защитой своих rejas? «Я не верю,— писал итальянский путешественник Эдмондо де Амичис{118},— что в какой-либо иной стране могут существовать женщины, возбуждающие у мужчин настолько же сильное желание их похитить, как андалусские жительницы,— и не только из-за того, что уже сам вид их может подтолкнуть на любые безрассудства, но и потому, что они как будто специально созданы для того, чтобы их хватали, связывали и упрятывали подальше,— такие они миниатюрные, легкие, пухленькие, гибкие и мягкие. Их маленькие ножки легко умещаются в кармане плаща; одной рукой их можно поднять за талию, как куколок, а слегка надавив пальцем, вы можете согнуть их, как былинку».
Женщины из Кадиса, писал в 1831 году Генри Инглис, «лучшие в Испании». К тому же они кокетливы. «Злоупотребляя своими чарами, дамы этого города не отказывают себе в некоторых занятных прихотях. У каждой более или менее зажиточной семьи имеется богато украшенная парадная кровать; ее ставят в элегантно убранной комнате и используют следующим образом: в определенное время года, обычно после Великого поста, senora[68] дома или ее дочь (если она достигла известного возраста, а мать ее этот возраст уже миновала) притворяется больной. Сделав предварительно все необходимые приготовления, она укладывается в постель и лежит там в роскошной ночной рубашке, под расшитыми простынями, положив голову на шелковую розовую подушку и расставив на столике около кровати серебряные подсвечники с восковыми свечами, маленький серебряный колокольчик и несколько флаконов с отборными духами. Там она принимает гостей; к ней приходят все ее знакомые — мужчины и женщины,— и там, одетая с расчетом на восхищенное преклонение, она выслушивает шуточные соболезнования, приятную лесть и неприкрытые комплименты!»
Тот же самый писатель ранневикторианской эпохи осторожно приоткрывает перед нами один альковный секрет: «Меня предупредили, что кадисские дамы столь великие искусницы в сокрытии своих телесных недостатков, что, глядя на них, мы часто не без оснований вспоминаем известную пословицу: “Не все то золото, что блестит”, и даже самая опытная портниха “пришла бы в изумление”, обнаружив, на какие разнообразные и деликатные нужды идет пробковое дерево в городе Кадисе».
