Если имѣть въ виду вышеуказанное положенiе вещей, то легко видѣть, какъ нужно понимать то, что въ 19-мъ столѣтiи iудейскiй элементъ игралъ въ немецкую литературу. Достаточно назвать имена Гейне н Бёрне, и мы будемъ имѣть, относительно, лучшее или, говоря осторожнее, наименѣе дрянное изъ всего того, что въ нѣмецкой литературѣ въ 19-мъ столеѣтiи стояло впереди и оказывало наибольшее влiянiе на элементы, выдававшiе себя свободными. Оба писателя сначала были iудеями и по религiи; оба окрестились, Бёрне - тайно, а цѣль этой перемѣны вѣры тѣмъ и другимъ хорошо известна. Нужно было найти мѣсто; Гейне думалъ такимъ образомъ получить профессуру; но оба обсчитались и трудились понапрасну. Впрочемъ, все это - вещи второстепенныя; но онѣ бросаютъ яркiй свѣтъ на живучесть у обоихъ писателей племенныхъ свойствъ характера, которыя въ концѣ ихъ литературнаго поприща выступили у нихъ и въ фактѣ возвращенiя къ iудейской вѣрѣ. Бёрне подконецъ отличался въ сильной степени религiозностью, а у Гейне прямо всплылъ на верхъ древнiй Богъ его племени. Гейне не въ шутку, а совершенно серьозно, - насколько вообще можетъ быть рѣчь о серьозности у этой бсзсодержательной натуры, - подконецъ въ своихъ писанiяхъ прямо высказывался, что ему нужна помощь Божiя; что библiя есть лучшая книга, и что къ ней обратился онъ, убѣдившись, что эллинизмъ и философiя - ни къ чему. Такова была хилость Гейне, и телесная и духовная. Говоря о библiи, онъ разумѣлъ ветхiй завѣтъ, и, cлѣдовательно, думалъ о помощи Бога своихъ отцовъ. Гейне не былъ религiозенъ въ смыслѣ ортодоксальности или синагоги; но подъ старость въ немъ воскресъ iудей такъ, какъ это возможно для лица образованнаго. Все лучшее, во что когда-то вѣрилъ и что чувствовалъ писатель и поэтъ, теперь отпало, какъ простой привѣсокъ.
По таланту, Гейне выше Бёрне. Но послѣднiй хоть сколько-нибудь серьозенъ, первый же рѣшительно всюду вплетаетъ свое шутовство. Даже въ лучшей своей лирикѣ онъ вертится и кувыркается какъ фиггляръ. Переходъ отъ высокаго тона къ самому пошлому - обыкновенная его манера, постоянные скачки въ выраженiи чувствъ, либо намѣренное гаерство. Всего болѣе сродно ему пошловатое и грязноватое. Все остальное ему чуждо, и во все это онъ пытается карабкаться съ трудомъ. Когда онъ хочетъ быть серьознымъ, онъ долго не выдерживаетъ тона, и непроизвольно спускается въ комику, и большею частiю - въ комику самаго пошлаго сорта. За исключенiемъ какой-нибудь пары стишковъ, даже во всей его Книгѣ пѣсенъ, слѣдовательно въ томъ, за что iудейская реклама выдала ему патентъ на славу поэта, - даже во всемъ этомъ нѣтъ ничего, что можно бы было читать безъ примѣси нѣкотораго непрiятнаго ощущенiя, что все это - каррикатура на лирику. Но лирика и есть единственный родъ поэзiи, свойственный iудейскому племени. И въ Книгѣ Книгъ находимъ псалмословiе и немножко лирики пророчествъ; но iудей абсолютно не способенъ ни къ драмѣ, ни къ эпосу въ истинномъ смыслѣ слова. И въ самомъ дѣлѣ, откуда же у рабовъ Господнихъ явятся образы свободныхъ героевъ? Впрочемъ, это - лишь мимоходомъ. Гейне передѣлывалъ романтику въ лирику, и затѣмъ, низводя великiе образцы, какъ, напримѣръ, британскаго поэта Байрона, до своего уровня, обкрадывалъ ихъ. Даже тамъ, гдѣ онъ выдавалъ себя прозаистомъ, какъ, напръ., въ „Путевыхъ картинахъ”, онъ даетъ лишь пошловатое подражанiе тому высокому взмаху, какой приняла поэзiя Байрона въ „Гарольдѣ", давая образы природы и людей. И такъ называемая мiровая скорбь у Гейне - краденая. Первоначальныя и благородныя черты пессимистическаго настроенiя нужно искать у британского генiя, а рядомъ съ нимъ также юморъ и шутку, которые, въ сравненiи съ ординарными остротами iудейскаго писателя, являютъ болѣе благородныя формы. Нѣтъ надобности обращаться къ позднѣйшимъ стихотворенiямъ и письмамъ Гейне, каковы „Романцеро" и другiя, чтобы на дѣлѣ убѣдиться, на сколько отвратительна и нездорова примѣсь этихъ, всюду напиханныхъ, элементовъ его фантазiи. Всего этого довольно въ его раннихъ и лучшихъ произведенiяхъ, въ его „Путевыхъ картинахъ" и въ „Книгѣ пѣсен”. Кромѣ того, проза его жидковата, а по мыслямъ и по формѣ - нѣчто безсвязное и отрывистое. Обрывчатость изложенiя и это отсутствiе связности въ стилѣ и въ компановкѣ, - качества, свойственныя всѣмъ iудейскимъ писателямъ, проявляющiяся даже и въ ветхозавѣтныхъ повѣствованiяхъ, - эта безсвязность, переходящая нередко просто въ сборъ какихъ-то обрывковъ, - и у Гейне налицо. Черты этой безсвязности, составляющiя неотъемлемую принадлежность iудейской письменности, тѣмъ характерные, что какъ въ прозѣ, такъ и въ стихахъ, онъ старался писать натуральнымъ и народнымъ нѣмецкимъ языкомъ, и даже съ кое-какимъ видимымъ успехомъ.
По его словамъ, онъ ощущалъ „тончайшiя чувства", а именно, чувства воспринятой имъ романтики. Сверхъ того, на первыхъ порахъ онъ немножко попробовалъ дрянной философiи, а именно, Гегелевcкой, обнаруживъ и здѣсь свойственную iудейскому племени несамостоятельность и недальновидность, которая всегда видитъ лишь ближайшее, то, что сейчасъ въ ходу и пользуется немножко внѣшнимъ эфемернымъ успѣхомъ. Этотъ ограниченный горизонтъ культа всякихъ авторитетиковъ есть свойство прямо iудейское, и отнюдь не доказываетъ большого ума, хотя о себѣ и страшно высокаго мнѣнiя, тогда какъ на дѣлѣ просто гоняется за тѣмъ, что въ данное время суетливо выскакиваетъ на первый планъ. Но всякiя такiя восхваляемыя прелести быстро исчезают съ рынка, а въ концѣ концовъ провалился и Гейне со всѣмъ, во что онъ такимъ образомъ пускался. Даже и „темная паутина, окутывающая нашъ мозгъ, и портящая намъ любовь и радость”, не была сметена поддѣльнымъ эллинизмомъ. Религiозные фантомы, какъ уже было упомянуто, снова всплыли подъ старость у хилаго и хвораго Гейне. Литературная ссора съ Бёрне въ особой статьѣ противъ послѣдняго была дѣломъ совершенно пустымъ. У Гейне нѣтъ въ рукахъ знамени боговъ новой эпохи, за которыхъ, какъ онъ хвастался, ему нужно было ратоборствовать съ ретрограднымъ въ религiозномъ отношенiи Бёрне. Знамя Гейне было, скорѣе, развалившимся фитилемъ. Оно было сшито изъ всякаго тряпья, которое iудейскiй авторъ натаскалъ себѣ изъ самыхъ разнообразныхъ жилищъ другихъ, частью еще живущихъ, частью - мертвыхъ, народовъ. Въ этихъ пестрыхъ обноскахъ онъ и парадировалъ; но никогда и нигдѣ онъ не могъ выкрасть ничего, цѣльнаго и незатасканного. Ему не посчастливилось стащить ни единаго сколько-нибудь приличнаго костюма у другихъ народовъ; въ удѣлъ его iудейской музѣ доставались все только обноски и лохмотья.
Чистый прозаикъ Бёрне принадлежитъ той полудрянной области, къ которой относятся политика и театральная критика. Но кое-какою известностью пользуется Бёрне только благодаря политической оппозицiи, какую онъ дѣлалъ въ своихъ парижскихъ письмахъ, примыкая къ iюльской революцiи. Эти парижскiя письма, такъ сказать, его главное произведенiе. Это - его единственное сочиненiе, на которое еще есть требованiе въ болѣе широкихъ кружкахъ, и хотя оно сплошь состоитъ изъ какихъ-то отрывковъ по беллетристической критикѣ и тъ. п., все-таки отличается, по крайней мѣрѣ, тою связностью, какую простымъ письмамъ сообщаетъ историческое событiе, около котораго они вертятся. Но онъ болтаетъ въ нихъ и о чемъ угодно, и, воистину, это вовсе не художественное произведенiе. Ихъ стиль, по выраженiю даже Гейне, трясется мелкою рысью. Немножко цинической грубоватости - вотъ и все, что въ политической оппозицiи Бёрне иногда еще на своемъ мѣстѣ. Но самая эта оппозицiя, какъ и всякая iудейская оппозицiя, вытекала изъ iудейской ненависти и изъ стремленiя къ эмансипацiи. Какъ я замѣтилъ уже въ первой главѣ, iудеи пользовались некоторое время популярностью въ образованномъ обществѣ только благодаря своему мнимому политическому свободомыслiю. Этому положенiю дѣла, главнымъ образомъ, и содѣйствовала писательская дѣятельность Бёрне. Гейне былъ слишкомъ непостояненъ и безсодержателенъ, и съ своимъ клоунствомъ раскидался во всѣ стороны, такъ что въ своей политической оппозицiи не могъ держаться опредѣленнаго курса. Примыкая къ событiямъ эпохи во Францiи, онъ былъ либераленъ, а иногда даже съ революцiонною окраскою. Но, въ сущности, беллетристъ и фигляръ въ немъ беретъ перевѣсъ, а его шуточки и кривлянья обращаются иногда противъ радикализма. Напротивъ того, вышеочерченная натура Бёрне отличалась и кое-какою убедительностью, и немножко - послѣдовательностью. Но подконецъ онъ страшно грешилъ религiозностью. Въ этомъ сказывался iудей, который въ Бёрне сидѣлъ еще глубже чѣмъ въ Гейне, и Бёрне былъ, такъ сказать, вдвойне iудей. О римскомъ поэтѣ эпохи начала разложенiя имперiи, о Горацiѣ, Бёрне выразился, что онъ умѣлъ „съ грацiей быть рабомъ". Если бы Бёрне прожилъ еще одно поколенiе у насъ, немцевъ, то онъ увидалъ-бы и убѣдился-бы, что iудеи всегда готовы быть рабами безъ всякой грацiи; ибо либеральная окраска и ихъ неэcтетичеcкая сущность, навѣрное, не отличались хоть какою-нибудь грацiей.
