Чистый прозаикъ Бёрне принадлежитъ той полудрянной области, къ которой относятся политика и театральная критика. Но кое-какою известностью пользуется Бёрне только благодаря политической оппозицiи, какую онъ дѣлалъ въ своихъ парижскихъ письмахъ, примыкая къ iюльской революцiи. Эти парижскiя письма, такъ сказать, его главное произведенiе. Это - его единственное сочиненiе, на которое еще есть требованiе въ болѣе широкихъ кружкахъ, и хотя оно сплошь состоитъ изъ какихъ-то отрывковъ по беллетристической критикѣ и тъ. п., все-таки отличается, по крайней мѣрѣ, тою связностью, какую простымъ письмамъ сообщаетъ историческое событiе, около котораго они вертятся. Но онъ болтаетъ въ нихъ и о чемъ угодно, и, воистину, это вовсе не художественное произведенiе. Ихъ стиль, по выраженiю даже Гейне, трясется мелкою рысью. Немножко цинической грубоватости - вотъ и все, что въ политической оппозицiи Бёрне иногда еще на своемъ мѣстѣ. Но самая эта оппозицiя, какъ и всякая iудейская оппозицiя, вытекала изъ iудейской ненависти и изъ стремленiя къ эмансипацiи. Какъ я замѣтилъ уже въ первой главѣ, iудеи пользовались некоторое время популярностью въ образованномъ обществѣ только благодаря своему мнимому политическому свободомыслiю. Этому положенiю дѣла, главнымъ образомъ, и содѣйствовала писательская дѣятельность Бёрне. Гейне былъ слишкомъ непостояненъ и безсодержателенъ, и съ своимъ клоунствомъ раскидался во всѣ стороны, такъ что въ своей политической оппозицiи не могъ держаться опредѣленнаго курса. Примыкая къ событiямъ эпохи во Францiи, онъ былъ либераленъ, а иногда даже съ революцiонною окраскою. Но, въ сущности, беллетристъ и фигляръ въ немъ беретъ перевѣсъ, а его шуточки и кривлянья обращаются иногда противъ радикализма. Напротивъ того, вышеочерченная натура Бёрне отличалась и кое-какою убедительностью, и немножко - послѣдовательностью. Но подконецъ онъ страшно грешилъ религiозностью. Въ этомъ сказывался iудей, который въ Бёрне сидѣлъ еще глубже чѣмъ въ Гейне, и Бёрне былъ, такъ сказать, вдвойне iудей. О римскомъ поэтѣ эпохи начала разложенiя имперiи, о Горацiѣ, Бёрне выразился, что онъ умѣлъ „съ грацiей быть рабомъ". Если бы Бёрне прожилъ еще одно поколенiе у насъ, немцевъ, то онъ увидалъ-бы и убѣдился-бы, что iудеи всегда готовы быть рабами безъ всякой грацiи; ибо либеральная окраска и ихъ неэcтетичеcкая сущность, навѣрное, не отличались хоть какою-нибудь грацiей.
Бёрне можетъ также служить примѣромъ того, какую форму принимаетъ iудейская неспособность къ правильной оцѣнкѣ литературныхъ величинъ, и съ какимъ, кромѣ того, безстыдствомъ эта неспособность къ критикѣ, козыряетъ тяжелыми и пошлыми выраженiями. Такъ, въ своихъ cочиненiяхъ, Бёрне говоритъ объ „остромъ идеалистическомъ клювѣ Шиллера” и о „широкомъ реалистическомъ рылѣ Гёте”, и рядомъ съ этими, болѣе чѣмъ просто неблагородными выраженiями онъ прибавляетъ еще, что Шиллеръ и Гёте хороши были только для своего времени, и что они не больше какъ „реестры прошлаго”. Напротивъ того, Лессингъ останется писателемъ и будущаго и, въ противоположность Шиллеру и Гёте, будетъ „оглавленiемъ будущаго”. Мы также высказали решительнымъ образомъ наше сужденiе о Шиллерѣ и о Гёте. Но когда двое, съ виду, дѣлаютъ одно и то-же, то нужно всмотрѣться попристальнее, говорятъ ли они одно и то-же. Но наше сужденiе дiаметрально противоположно. Для насъ Шиллеръ и Гёте, и не только въ силу абсолютныхъ и положительныхъ основанiй, являются малозначащими представителями литературы, но особенно въ силу того, что они подчинялись влiянiю славоiудея Лессинга, и въ той мѣрѣ, въ какой ему подчинялись. Въ пользу ихъ, какъ смягчающее обстоятельство, говоритъ также тотъ фактъ, даже необходимость, что поэты, какъ таковые, никогда не бываютъ или не могутъ быть мыслителями, даже никогда не бываютъ значительными критиками, настолько же, какъ не бываютъ математиками, поэтому и нѣтъ ничего постыднаго въ самоподчиненiи Гёте жалкимъ лессинговскимъ псевдо-рецептамъ, рабски заимствованнымъ у Аристотеля и отвратительнымъ образомъ размазаннымъ. Вся нѣмецкая литература, уже съ 18-го столѣтiя, значительною долею своей испорченности обязана ожидовленiю ея на манеръ лессинговскаго. Если бы Бюргеръ съ присущею ему мѣрою здоровой естественности и нѣмецкаго духа не составлялъ рѣшительнаго исключенiя, еслибы не былъ онъ, параллельно Гёте и наравнѣ съ нимъ, истиннымъ представителемъ натуральной и настоящей лирики любви, то нельзя бы было указать решительно ничего, дѣйствительно основательнаго. Исключительно только это послѣднее обстоятельство спасаетъ нѣмецкую литературу отъ заслуженнаго ею, въ остальномъ, полнаго презрѣнiя.
Но эта Бёрневская, чисто iудейская сверхоцѣнка Лессинга не должна ни малѣйшимъ образомъ удивлять знатока iудеевъ. Iудей Бёрне былъ убѣжденнѣйшимъ проповѣдникомъ правъ iудейства на господство не толѣко въ сферѣ литературы! Въ одной анонимной и водящей публику за носъ рецензiи одной ученой (кстати замѣтить, страдающей философастерскимъ, въ кантовскомъ родѣ, безcилiемъ) книгѣ объ „Iудействѣ” (ЛЪ. Гольста, Майнцъ 1821) онъ дѣлаетъ автору заявленiе, еще и донынѣ хорошо характеризующее отношенiе iудейства. Онъ грозитъ ему, именно, что онъ, Бёрне, еще надеется дожить до той поры, когда всякое подобное, возбуждающее противъ iудеевъ, сочиненiе будетъ наказываться заключенiемъ автора либо въ исправительный, либо въ сумасшедшiй домъ; Бёрне умеръ въ 1837 году. Столѣтiе пришло уже къ концу, а все еще эти скромныя желанiя iудейской расы, несмотря на то, что влiянiе ея съ тѣхъ поръ сильно возрасло, остались неисполненными, но, тѣмъ временемъ, въ ответъ на это, вызвали кое-какiя серьозныя народныя движенiя противъ. iудеевъ, а эти, съ своей стороны, снова выкрикивали этотъ, Бёрневскiй призывъ къ полицiи и къ сумасшедшему дому. Но, - что очень комично, - iудеи, вместо требованiя, чтобы серьозные противники ихъ расовыхъ безчинствъ были заключаемы въ сумасшедшiй домъ, нашлись вынужденными защитниковъ этихъ безчинствъ, каковъ, напримъ., Нитцше, буквально выписывать изъ сумасшедшаго дома. Безъ всякаго стыда, съ извѣстною глупою наглостью, въ мирадахъ рекламъ своей прессы, они прославляли такихъ субъектовъ какъ духовныя величины, и такимъ образомъ людей, которые съ самаго начала ихъ жизни были кандидатами на званiе тупицъ они восхваляли не просто какъ мыслителей, - нѣтъ, а чисто, по iудейски, какъ сверхмыслителей, и такимъ образомъ прямо восходили до вершинъ не только крайней напыщенности, но ошеломляющаго и въ этомъ смыслѣ тупѣйшаго идiотства. Этимъ Гауризанкаромъ комики и должно было кончиться дѣло у этой балаганной древней расы торговцевъ штанами, въ нѣмецкомъ срединномъ царствѣ, когда надъ безчинствами расы наступило время суда и явилась Немезида исторiи.
4. Между четвертымъ и пятымъ изданiями этой книги мною дано болѣе полноѣ освѣщенiе Бёрне и Гейне въ моихъ “Свѣточахъ литературы”, а именно во второмъ томѣ подъ рубрикою мнимыхъ величинъ, тъ. е. просто такихъ писателей, у которыхъ было кое-какое имя въ литературѣ. Въ числѣ этихъ именъ, мнимыя величины Бёрне и Гейне извѣстны съ дурной стороны, но въ той же главѣ указана группа именъ, которыя большою частью или, по крайней мѣрѣ, некоторыми чертами являютъ кое-что хорошее. Вообще же, вся книга, оба ея тома, съ ея вводными обзорами прежняго, правда - лишь между прочимъ, есть исторiя ожидовленiя литературы, а именно, есть критическая исторiя ожидовленiя, которое господствовало въ новой литературѣ до самаго послѣдняго времени. Хотя, во всякомъ случаѣ, подобный отчетъ о порчѣ новой литературы iудейскимъ духомъ или, лучше сказать, iудейскою плотью и iудейскими чувствами, никоимъ образомъ не составлялъ главной цѣли нашихъ стремленiй, но, къ сожалѣнiю, къ стыду послѣдняго тысячелѣтiя новые народы и ихъ выдающiяся личности или, такъ сказать, ихъ духовное тѣло, благодаря внесенiю христiанской лимфы, получило предрасположенiе къ зараженiю, и даже - должно было заразиться обильною iудейскою сыпью и, къ сожалѣнiю, совсѣмъ не такою сыпью, отъ которой можно-бы было быстро вылечиться. Наша исторiя светочей въ литературѣ является въ этомъ отношенiи, какъ и по своему главному предмету, новостью всемирной литературы, и рядомъ съ остальнымъ реформаторскимъ cодержанiемъ представляетъ и возбужденiе противъ литературныхъ безобразiй всей нашей заключительной всемирно-исторической литературной традицiи, - безобразiй, которыми мы обязаны iудеямъ. Обезображенiе беллетристики специфически iудейскими мерзостями и шутовствомъ, которое величаетъ себя христiанскимъ, - все это далеко еще не самое худшее. Неизящность, кривлянья, угловатость, обрывчатость, кургузое изложенiе и кургузый стиль, короче, все, отталкивающее въ эстетическомъ отношенiи, или даже формально негодное, есть приэтомъ лишь относительно маловажный вредъ, сравнительно съ безнравственными и даже прямо преступными теченiями, этими, какъ бы назрѣвшими, нарывами конца ХIХ-rо вѣка, открывающими недурные виды на духовную ненормальность двадцатаго столетiя. Закончится-ли съ заключенiемъ второго тысячелетiя засилiе iудейcтва, кто можетъ предсказать это! Во всякомъ случаѣ, въ просвѣщеннѣйшихъ формахъ сознанiя нашъ fin dе siеclе есть так же и fin dе judаismе, и это, какъ показываютъ разумъ и чувство, есть совершившiйся фактъ; но дальнѣйшее распространенiе и проведенiе его вовсю даль и ширь жизни и мiра, это - пока еще, въ нѣкоторомъ смыслѣ, исполинская задача, Геркулесова работа для цѣлыхъ поколѣнiй, число которыхъ еще не поддается опредѣленiю.
